А. Леснов, Н. Шашкин

— Нет, вы уж лучше блокнотик свой спрячьте. Разговор у нас по душам, и записывать тут нечего.
Я не спорю. Послушно закрываю блокнот. Мои собеседники твердо убеждены, что разговор разговором, а газете или там журналу нужно совсем другое — официальное, общепринятое. Прощаясь со мной, они долго просили извинения:
— Совсем заговорили мы вас, бедную. А по делу вроде ничего не сказали. И о чем только писать будете?
А я не буду. Зачем? То, что они мне рассказали, настолько интересно, что не нуждается в комментариях. И я охотно возьму на себя роль стенографистки.
Их двое — Саша Леснов, председатель колхоза, и его заместитель Коля Шашкин. У каждого за плечами — двадцать пять и биография, гладкая, как беговая дорожка. Школа. Техникум. Армия. И, наконец, комсомольская работа.
Есть такой город во Владимирский области — Муром. 1100 лет ему от роду. Город с колокольным звоном и большим радиозаводом, с рынком на центральной площади и драматическим театром, «совсем, как в Москве». Вот в Муромском горкоме комсомола они и познакомились. Два комсомольца. Два человека — по-моему, очень хороших человека. Саша — второй секретарь, Коля — инструктор. Работали, не ссорились, помогая друг другу чем могли. А потом (как это пишут в газетах) «по призыву партии и велению сердца поехали на работу в село…».
Вы скажете: очень интересно, только все это уже было, было!.. Да и формулу «по призыву» и прочее наизусть помним, как пример простого предложения из школьного учебника.
Простое, говорите? Нет, дорогой читатель, не так это просто, как иногда кажется. Совсем не просто, когда семья, привычная городская жизнь, дом… Ну да, личная собственность, по камешку выложенная собственными руками. Это легко сбрасывается со счета в плохих статьях, а в жизни над этим мучаются, до одурения думают, выкуривая за ночь не одну пачку «Беломора». А наутро (не первое, скорее, десятое) идут в райком партии и далеко не всегда с улыбкой говорят: «Еду».
И едут. А встречают их молча, настороженно. Кто такие? Откуда взялись? Все кладут на весы колхозники: и годы (больно молоды), и костюм (ишь, вырядились?), и разговор (небось, по-нашему, по-простому, не умеют). Нет, не сразу, не вдруг, а постепенно, нехотя привыкнет деревня к «чужим», несельским парням. К тому же не рядовые они, начальники. А начальников поначалу всегда не очень-то любят.
Только через год признают колхозники, что «ребята они ничего, работящие. Дело свое знают — про то и говорить нечего».
А еще через год: «Наши-то вона какой коровник отгрохали, и телятник, и конюшню. Л техника у нас теперь, как на заводе. Опять же, трудодни увеличили, деньжат побольше дали и хлеб… Наши-то…» Наши!
Они очень разные, хотя в колхозе всегда говорят они, даже если речь идет об одном.
Саша — это человек на роликах. Он все время в движении, ни минуты не может усидеть на месте. А если сидит, то каруселью ходят его руки. Если молчит, то выразительно шевелятся губы и подпрыгивает кверху и без того курносый нос. Он почти как Юлий Цезарь: делает одновременно кучу дел. Закуривает, подписывает бумаги, говорит и даже в самые острые минуты спора умудряется таращить один глаз в окно, чтобы не упустить какого-то Сидорыча, который вот-вот подъедет с последней машиной капусты, спросить проходящую мимо тетю Дашу, удались ли нынче маринованные грибки, отчитать киномеханика: повадился, чтоб его фильмы крутить в нетрезвом состоянии. И все это напористо, резко, страстно. Он напоминает оратора, который умеет так захватить аудиторию, что та незаметно подчиняется лихорадочному темпу его мыслей.
Коля — тот совсем другой. Леснов называет его своим ЦК, так сказать, руководящей и направляющей… Коля — парторг и одновременно заместитель председателя. Он застенчив, молчалив. Его большое, грузное тело точно приросло к стулу. Мы разговаривали пять часов, и за это время он ни разу не встал, не прошелся по комнате. Лицо его тоже неподвижно, словно застывшее. Иногда кажется, что он спит. Самое живое на этом лице — очки. Вероятно, они велики и потому все время съезжают с переносицы. И тогда вдруг открываются глаза — маленькие, но всевидящие, с каким-то точным прицелом, который заставляет думать, что человек этот давно все про тебя знает. Но уже через секунду глаза прячутся за стеклянной броней, и снова перед вами сонный, равнодушный Коля с чуть заметной снисходительной усмешкой. Сначала меня раздражала эта безучастная монументальность, но очень скоро я поняла, какая за ней скрывается напряженная работа мозга, где каждое слово тщательно продумывается, прежде чем произносится вслух.
Пожалуй, все. Остальное вы поймете сами. Итак, с чего же начался наш разговор?
Алла Гербер

САША. Вы спрашиваете, какие нас сейчас волнуют проблемы? Пожалуйста, вот она, наша главная проблема,— идет, пританцовывает. Пелагеей называется. Приехала из города подышать в родном селе свежим воздухом. Здешняя она, здешняя. Здесь родилась, отсюда бежала. Замуж вышла за городского, чтобы к цивилизации приобщиться. Ну и приобщилась. Три дня пожили и разошлись — по несходству характеров. Мы ей: Пелагеюшка, голуба ты наша, возвращайся обратно в деревню. Ведь лучшей дояркой была. 140 целковых как одну копейку получала. А в городе за тридцатку нянькой в детском саду работает. Думаете, вернулась? Как бы не так. Нашли, говорит, дурочку. Хватит, по горло сыта вашей деревенской жизнью. В городе кино, клуб, парк. Сама оденешься и на людей посмотришь. А у вас с тоски зачахнешь и не заметишь, как старухой станешь…
Вот вам и ответ. Попробуйте ее убедить. В чем-то она, конечно, права: действительно, куда у нас в селе пойти?.. Некуда. Клуб, говорите? Да, клуб у нас есть. Не то хлев, не то сарай. Коровник — и тог поприличней нашего клуба.
КОЛЯ. Точно, Саша, дело говоришь. Беда у нас с клубом, товарищ корреспондент. Видите, вон там, на юрке, церковь стоит, дряхлая, заколоченная, а все красивая. В прежние-то времена люди в церковь, как на праздник, ходили — принарядятся, причешутся. Идут такие торжественные, важные. А в нашем клубе не то что в платье, а в шубе сидеть холодно. Вот люди и говорят: храм божий закрыт, а взамен что? Чулан? Как хотите, товарищ корреспондент, а вы уж передайте там кому следует: клуб нам позарез нужен. Не храм, не дворец, а простой бревенчатый дом, только побольше да попросторней. Мы бы своими руками построили, да смету не спускают. Не положено, говорят, сейчас культурные учреждения строить. Что-то я такого постановления нигде не читал. Дворцы со всякими там украшениями — те, правда, народу ни к чему. А клуб — это же не дворец. Без клуба нам теперь никак нельзя. Народ к культуре тянется. Хорошо, что на пленуме Никита Сергеевич об этом сказал: «Бюрократы перестали строить клубы и культурно-бытовые учреждения даже там, где они крайне необходимы». Наверное, теперь и у нас клуб будет.
САША. Ну, брат, ты такой длинной речи еще никогда, не выдавал. Во всем я с тобой согласен, только правда твоя неполная, половину правды сказал. Ну, построим клуб. А работать там кто будет? Я, да ты, да мы с тобой? Или тетя Глаша с трехклассным образованием?! За гроши сейчас никто работать не хочет. У меня бухгалтер… Да что там бухгалтер, уборщица больше получает. На этом нельзя экономить. Чем умнее и опытнее будет наш культурник, тем больше знаний он людям даст. Ум развивать надо, как мускулы. И тренер к нему должен быть приставлен опытный, умелый. Я вот часто думаю, сколько у нас в стране школ культпросветработы, сколько людей там учится. А где они? Кое-кто в городе газировкой торгует или подвязками. Что же, за подвязки платят больше, чем за культуру?
КОЛЯ. Ты погоди, Саша. Не спеши с выводами. Не в одних деньгах тут дело. Мы бы с тобой в лепешку разбились, но знающему человеку заплатили б сколько надо. А вот не едут. Надо своих, местных, учиться посылать. И в школы и в сельскохозяйственные институты. Да заранее планировать, сколько нам специалистов на ближайшие годы потребуется. Пусть бы их даже без экзаменов принимали, толку все равно больше, чем от городских. Они деревню лучше знают, привыкли к ней и обратно обязательно вернутся. А не вернутся — обяжем. И зарплата — это, конечно, тоже важно.
САША. И еще: надо что-то сделать с нашими торгашами!
КОЛЯ. Да погоди ты, Саша. Какие торгаши? Где ты в деревне торгашей видел? Ну, продают излишки, но разве это торгаши?
САША. Ты мне рот не закрывай, я правильно говорю. Разговор у нас задушевный. Можно все начистоту выкладывать. Находятся такие «старички» (это для колхоза они старички, а для себя сутками работают, не устают). Так вот, со своего участка они тройные урожаи снимают, а потом на базар мешки возят. Деньги в кубышку откладывают. Моя бы воля — срезал бы я им землю. Да не могу: прав не имею. Между прочим, работают они на своих участках культурно, по-научному. Школу хорошую прошли, колхозную. И теперь здорово ту культуру на свой карман используют. Эх, гнал бы я их отсюда!
КОЛЯ. Опять спешишь, Саша. Все у тебя крайности. Не пить надо, а воспитывать.
САША. Ты мне передовицы не цитируй, я их и без тебя читаю. Такого уж не перевоспитаешь. Один выход — резать участки. Лучше другому отдать, кто действительно в участке нуждается. Не по душам сотки раздавать, а по людям. На человека смотреть — какой он, как в колхозе работает, зачем ему участок нужен — для себя или для барыша. А то всех на один аршин мерим.
То же и с молодежью: подают заявление — отпустите из колхоза. Я не отпускаю. Они на общее собрание. А там все добрые. Кто-то вспомнит, как Колька гусей гонял, как он без штанов бегал. Умилятся, всплакнут: иди себе, Коленька, своей дорогой; посмотри, как люди живут, а мы и без тебя обойдемся. Да не обойдемся же, черт возьми! Людей не хватает. То студентов приглашаем, то рабочих. Все нам помощники нужны. В городе двести человек из нашей деревни работает: своих отпускаем, у городских помощь клянчим. Нельзя так больше, нельзя людей отпускать.
КОЛЯ. Запретить легко. Раз запретишь, другой, а он все равно уйдет. В городе завод, большая жизнь. Нет, брать тут нужно не запретами, а сознанием.
САША. Золотая голова у тебя. Будто я и сам не знаю, что такое сознательность. Мы когда с тобой в горкоме работали, все лозунгами говорили: «На комсомол опираться надо, комсомольцы — это люди с переднего края». А возьми-ка наших комсомольцев. Много они нам помогают? Да какие они комсомольцы — только взносы платят, да и то нерегулярно.
КОЛЯ. Мастер ты, Саша, факты констатировать, а вот о причинах не задумываешься. Как, по-твоему, случайно, что ли, они такие несознательные? Может, мы с тобой, бывшие комсомольские работники, сами в этом виноваты. Мы и виноваты, что они живут по инерции, не задумываясь. И не потому, что не хотят, а потому что этого с них не требуют, не учат думать. А главное, им кажется, что они в комсомоле, как большая, бесформенная масса — все на одно лицо. Райком чем интересуется? Планами, производством. Давай, давай. Верно, производством надо заниматься, ну а души… Нет, ты мне скажи, кто о душах их позаботится? Не к богу же обращаться!
САША. Все точно. Коля. Я и сам так полагаю. Человек и работать будет лучше, если почувствует, что о нем, о человеке, больше думают. Вот недавно приезжал к нам в колхоз один инструктор из райкома. Подошел к доярке. «Как,— говорит,— Глафира, твоя Буренка кушает, как спит, как доится, не болит ли у ней чего?» А Глафира возьми да расплачься. Он растерялся: «Чего ревешь, обидел я тебя, что ли?» А она навзрыд, еще пуще заливается. Так ничего и не сказала. Мне после призналась: «И чего он меня все про корову спрашивал, а я что — не человек? Может, у меня самой какие обиды есть, может, я чем недовольна, и жить мне трудно, и из дома бежать хочу: с родителями все не лажу? Кому до этого дело? Он знай себе требует, а мы требования его выполняй!»
Я тогда ночь не спал, все думал: что же такое комсомол? Разве мало у нас хозяйственных организаций, которые за производство отвечают, за урожай, за поголовье, за удой? Конечно, комсомольцы в производстве — первые люди. Но нельзя же всю комсомольскую работу сводить к требованиям — выполняй, перевыполняй… Забываем мы порою, что комсомолец — это не только производственная единица и взносоплательщик. Он, прежде всего, человек, который страдает, радуется, к чему-то стремится, о чем-то мечтает. Но для нашего райкома нет Глафиры, а есть доярка; нет Пети, а есть тракторист; нет Саши Леснова, а есть председатель колхоза. Вот бухгалтерией и занимаются, хвосты подсчитывают: кто сколько дал, а кто недодал, кто выполнил, а кто недовыполнил. В колхозе пятнадцать комсомольцев, все разбросаны по разным участкам, а райкому подавай сведения, сколько комсомольцы посеяли и сколько сняли. Для чего? Да только для отчетности, чтобы в обком было что послать. Мол, так и так, комсомольцы приняли активное участие в севе. Я понимаю, были бы у нас молодежные бригады или молодежные фермы. Но ведь нет этого, комсомольцев — раз-два и обчелся.
КОЛЯ. Винить тут некого, виновники мы сами. Я только вот о чем думаю. Поздно, правда, понял это, но хорошо, что понял. Прежде чем на руководящую и комсомольскую работу человека брать, надо заставить его с людьми поработать, душу их узнать. Сейчас новая крайность появилась: главное, чтобы в райкомах все были с высшим образованием. Диплом — это еще не все. Сердце нужно, глаз и ухо чуткое, чтобы все видеть и понимать, чтобы с людьми, а не с бумажками работать. А в райкомах иной раз как за железным забором сидят. Даже формула есть такая: «Я на комсомоле работаю». «На комсомоле» — что это такое? Учреждение или департамент какой! Комсомол не учреждение, комсомол — это люди. Вы пойдите на наше комсомольское собрание, послушайте, о чем там говорить будут. Два слова о кукурузе, а потом на три часа пойдет житейский разговор. Жить людям хочется хорошо, весело. Вот они и жалуются, что музыки нету, и клуба, и артисты не приезжают, и лекторы плохие: на лекциях от скуки мухи мрут. Сельский человек — труженик, работяга, от работы он никогда не отказывался. Но хочет, чтобы и о нем, о человеке, подумали. Потому я и не удивился, когда на последнем собрании, все как один говорили: давай нам, Шашкин, клуб хороший, артистов приглашай. Надоело вслепую жить, хотим все знать, все видеть.
САША. Ну вот. Коля, выходит, снова мы вернулись к тому, с чего начали наш разговор. А начали мы его с Пелагеи, которая хочет хорошо одеваться, гулять в парке и ходить в кино. И потому живет наша Пелагея в городе, а сюда приезжает свежим воздухом дышать. Что ж, будем бороться, докажем ей, что и у нас не хуже, чем в городе. Сегодня коровник построили, а завтра, глядишь, и клуб появится, и кафе, и ателье мод — все будет, только бы нам не мешали.
КОЛЯ. Только бы не мешали… Помнишь, как трудно нам было в этом году поднять людей на сбор урожая? Дожди поля затопили. Колхозники говорили: чего работать, все равно план не выполнить, на трудодни ни черта не получим. Во всех окрестных колхозах уныние. Ждут указаний от райкома. А райком не торопится: раздумывает. Мы тогда со стариками посоветовались и решили: лозунгами и призывами тут ничего не сделаешь. Собрали людей и говорим: «Что бы ни случилось, снижать оплату по трудодням не будем. И даем аванс не 50, а 70 копеек на трудодень. Но и с вас требуем — хватит панику разводить. Будем работать, спасем урожай…» И работали в три смены, побригадно, не загоняя людей, давая им отдохнуть. В райкоме удивились. Говорили: не имели права обещать, а вдруг бы план не выполнили. А мы первыми в области урожай сдали. И все потому, что люди поняли: мы не об одном плане, о них, людях, тоже думаем.
САША. Вот вам и наши цели, и планы, и задачи — в одном предложении уместить можно. Делать все, чтобы людям жилось лучше. Или нет: не просто лучше, а хорошо, очень хорошо.