Хроника семи месяцев

Юрий Зерчанинов
В Сухуми во второй половине августа прошлого года, изнывая от сорокаградусной жары, состязались известные гроссмейстеры и мастера — стоит сказать, что в этом международном турнире играли Хюбнер, Тайманов, Савон, Таль. Но в те дни шахматный мир жил лишь борьбой Спасского с Фишером. Да и сами участники сухумского турнира, встречаясь по утрам под тентами городского пляжа — в номерах гостиницы было невыносимо душно,— первым делом анализировали очередную партию, сыгранную в Рейкьявике.
Третьего сентября Роберт Фишер был провозглашен новым чемпионом мира, а пятого сентября тихо закончился и сухумский турнир, который, между прочим, выиграл Михаил Таль.
Четырнадцатого октября в югославском городе Скопле завершилась XX шахматная Олимпиада. В советской команде, которая хоть и с трудом, но удержала звание сильнейшей в мире, отличился Михаил Таль, показавший абсолютно лучший результат среди всех участников Олимпиады — 14 очков из 16!
Шестнадцатого декабря, за два тура до окончания чемпионата страны по шахматам, стало ясно, что лидер турнира Михаил Таль практически недосягаем.
Так под занавес года Таль вернул себе звание чемпиона страны.
Третьего февраля 1973 года победой Михаила Таля завершился традиционный турнир в голландском городе Вейк-ан-Зее, в котором играли Горт, Андерссон, Найдорф, Сабо, Доннер, наши Васюков и Балашов и, наконец, совсем молодой югослав Любоевич, которого называют «новым Талем». В этом турнире, кстати, Таль впервые встретился с Любоевичем и в острой борьбе, после взаимных жертв, победил его. После турнира в Сухуми очередной номер журнала «Шахматы», издаваемый в Риге, открылся броским заголовком: «Таль снова Таль». Гроссмейстер Марк Тайманов утверждал: «В Сухуми Таль играл в своем «добром старом» стиле. Не случайно приз «За красивейшую атаку» достался ему за партию с Хонфи».
В том же журнале гроссмейстер Айвар Гипслис, подводя итоги Олимпиады в Скопле, писал: «Смело можно сказать, что выиграть Олимпиаду без Таля было невозможно. Он не знал усталости, играл с утра до вечера, играл почти ежедневно, и как играл!»
А вот как оценил победу Таля на чемпионате страны гроссмейстер Виктор. Корчной («64»): «Таль прошел все соревнование без всякой конкуренции, показывая явное превосходство во всех стадиях шахматной партии».
По окончании турнира в Вейк-ан-Зее вдруг обнаружилось, что Таль установил своеобразный рекорд — 67 партий без поражений!
Как, тот самый Таль, который прежде готов был прыгнуть в пропасть, лишь бы избавиться от безрадостной позиции (а такие позиции неминуемо складываются у каждого шахматиста в каждом турнире), теперь играет без поражений?!. Но тут, я думаю, уместны следующие слова Бента Ларсена: «На мой взгляд, совершенно бессмысленное дело — пройти весь турнир без поражений и занять, скажем, пятое место. В большинстве случаев это результат слишком осторожной, лишенной фантазии игры… Конечно, совсем иное дело, если поражений не знал победитель турнира. Чтобы набрать столько очков, сколько нужно для первого места, он должен был в ряде партий рисковать и остаться при этом непобежденным — вот что такое класс!»
Другой вопрос, на ком проверял Таль свой класс в этих четырех турнирах. Можно придирчиво вспомнить, что в свое время Таль красиво и победно атаковал Ботвинника, Фишера, Спасского, Петросяна…
В Сухуми же он получил приз «За красивейшую атаку» в партии с не очень маститым венгерским шахматистом Хонфи. А тот самый Хюбнер, который в Сухуми был явно не в форме, возглавляя в Скопле команду ФРГ, набрал 15 из 18! Таль же набрал 14 из 16, играя на четвертой доске — с самыми сильными шахматистами ему встретиться не пришлось…
«Позиции» Таля в Баку и Вейк-ан-Зее более впечатляющи, но все ждали турнира в Таллине, где Таль сходился со Спасским, Полугаевским, Кересом…
Этот турнир открылся 19 февраля. Я же приехал в Таллин 8 марта, в день двенадцатого тура. Таль уверенно лидировал, опережая на полтора очка шедших за ним Спасского и Полугаевского. Таль по-прежнему не знал поражений, но в тот день ему предстояло играть с Кересом, а затем со Спасским.
Утром восьмого марта, устав от бесконечно долгого завтрака в кафе гостиницы «Виру», но так и не дождавшись лидера турнира, я поднялся на четырнадцатый этаж в его номер и поведал Талю, едва он вышел из ванной комнаты, что собираюсь писать о том, что дважды два — снова пять (сторонясь общепринятого, Таль в свое время победно доказывал, что дважды два — пять).
— Прекрасно! — воскликнул Таль.— А если я завалюсь в дальнейшем, можно будет продолжить тему: дважды два, дескать, все же четыре.
Я поинтересовался, как бы сегодняшний Таль сыграл с тем Талем, который был чемпионом мира.
— Думаю, что прибил бы его,— весело сказал сегодняшний Таль.
Я наблюдал игру Таля в трех турах. Он выходил на сцену таллинского Дома политпросвещения в неизменном темно-синем костюме и сиреневой рубашке без галстука, резко выделяясь даже стилем одежды.
Некоторые шахматисты имели вид более респектабельный, другие, напротив, подчеркнуто игнорировали респектабельность. Колоритно выглядел талантливый юный голландец Ян Тимман — он отрешенно прогуливался по сцене в стареньком свитере, пощипывая свои длинные вьющиеся локоны. А когда Пауль. Керес прогуливался, мне казалось, что по сцене плывет величественный непотопляемый корабль.
Керес долго стоял против Таля прочно, и в зале поговаривали, что никакого Таля не видно, а есть только Керес. И вдруг по залу прошло волнение: Керес нежданно рухнул…
Со Спасским Таль играл черными, но уйти в защиту и не подумал. До самого конца партии Спасский держался с такой невозмутимой уверенностью, что казалось, вот-вот он найдет наконец тот единственный ход, который сразу докажет несостоятельность безудержной атаки Таля. А Таль почти не вставал из-за столика. Допив очередную чашку кофе, он выразительно смотрел на свою жену Гелю, которая сидела в первом ряду, и Геля шла за кулисы и делала ему
сладкий кофе. Таль предпочел бы поменьше сахара, но Геля убеждена, что сахар питает мозг.
И вот Таль обреченно пьет сладкий кофе, а Спасский вдруг поднимает голову и обреченно смотрит на демонстрационную доску…
В тот день я спросил Давида Бронштейна и Юрия Балашова, как, по их мнению, сегодняшний Таль сыграл бы с тем Талем, который был чемпионом мира.
— По-моему, белыми выиграл бы тот Таль, а черными — этот,— сказал Балашов.
Бронштейн ответил категорически:
— Выиграл бы сегодняшний Таль.
— Почему?
— Если я буду взвешивать все «за» и «против», то заведу вас в такой лес…
А в предпоследнем туре Таль, ко всеобщему удивлению, не смог переиграть уважительного таллинского мастера Бориса Рытова. Тот старательно упрощал позицию и при каждой возможности менял фигуры. Наконец Таль вроде бы разозлился, но Рытов продолжал держаться, и Таль сам предложил ничью.
— Как мне повезло,— говорил в фойе Рытов.— Если бы Таль играл, со мной, как со Спасским…
Хотя эта ничья оказалась для Таля победной (перед последним туром он опережал Полугаевского на полтора очка!), тем не менее наш разговор я начал с вопроса:
— Почему вы играли с Рытовым так спокойно?
— Да, получилась просто спокойная партия. Может быть, я немного устал. Никогда в жизни я не начинал турнир так резво, как здесь, в Таллине. Уж не знаю, почему так сложилось, но я изменил своему правилу — буксовать на старте. Обычно я начинал выигрывать только после проигрышей, а сейчас, к сожалению, этого стимула не было.
— Как вы ухитрились в пяти турнирах не проиграть ни одной партии?
— Видит бог, я к этому не стремился. И подобный рекорд я не считаю слишком большим достижением.
— Когда-то ваш тренер, Александр Кобленц, писал, что Таль не умеет играть на ничью, и просил шахматный мир простить Талю этот недостаток…
— Если не считать нескольких партий турнира в Голландии, когда я был простужен и играл не то что вполсилы, а скорее с повышенной долей осторожности, у меня не было за последнее время партий, в которых я бы стремился сделать ничью. Приятнее вспомнить, что в том же Баку и здесь, в Таллине, я добился наибольшего количества побед.
— Насколько вы довольны своей игрой в Таллине?
— Несколько партий, кажется, мне удались. Особенно я доволен победами над Кересом и Спасским. Эти победы, правда, немногим улучшили мой личный счет с ними, но тем не менее заметно исправили настроение. И перед Кересом и перед Спасским я еще в большом долгу.
— Как вы объясняете свои неудачи недавних лет?
— Страшные воспоминания. Я себя отвратительно чувствовал и отвратительно играл — очень вяло, без мысли. Вообще все было одно к одному. Хотелось бы думать, конечно, что всему виной болезнь, потому что другое объяснение найти не просто.
— Теперь, наконец удалив эту злосчастную почку…
— Теперь я себя чувствую прекрасно. И говорят, стал серьезнее, поумнел. Может, и моя бесшабашность была в той левой почке, которая сейчас покоится на тбилисском кладбище?
— Какой партией вы больше довольны — со Спасским или с Кересом?
— Мне понравились обе партии. С Кересом мы друг друга вели на одну и ту же позицию. Все вроде спокойно, спокойно и вдруг — взрыв на доске! Такой взрыв мне доставил удовольствие. Юный Таль любил «попадаться» в капканы, расставленные соперником. Нечто подобное произошло и в партии с Кересом.
— А в партии со Спасским что произошло?
— Борис бросил мне перчатку своим четвертым ходом, я ее своим шестым ходом поднял. Он посмотрел на меня, мы улыбнулись и закурили по сигарете… Хорошая получилась партия.
— Мой вопрос, очевидно, наивен, но все же: о чем вы думали, когда начали решающую атаку?
— Лишь бы не продешевить.
— Как вы полагаете, Спасский уже пришел в себя после матча с Фишером?
— Кризис уже позади. К семьдесят четвертому году, я уверен, он подойдет к пику своей формы.
— Как вы относитесь к Фишеру?
— Мне больше нравится Ларсен как шахматист.
— А Фишер?
— Чемпиона мира надо уважать. Большой шахматист, бесспорно. Большой шахматист.
— О причинах поражения Спасского в матче с Фишером уже много сказано. Что вы добавите?
— Я совершенно убежден, что на Спасского очень подействовала вторая партия. Надо знать характер Бориса… Предполагаю, что, может, не сам Фишер, а кто-то другой рассчитал за него эту абсолютно некорректную, но гениальную жертву. На месте Бориса я бы, в свою очередь, демонстративно не пришел на третью партию — с нищих не берем! Но Борис полагал, что Фишер хочет сорвать матч…
— Сейчас для Фишера вроде бы создан проект дома в форме шахматной ладьи и без единого окна, поскольку пейзажи Фишера отвлекают…
— Не думаю, что Фишер — поклонник Корбюзье.
Он шахматист другого стиля. Такое ощущение, что ему понравился бы Крещатик.
— Если вы не против, возвратимся к юному Талю…
— Понятия он не имел о каталонском начале!
— О каталонском начале?!
— Эта прекрасная фраза принадлежит Корчному. В шестьдесят третьем году Геллер, Корчной и я были в Гаване. Каждый из нас среди прочих выступлений имел сеанс одновременной игры в министерстве индустрии — в ведомстве Че, который действительно очень любил шахматы. Я играл первым с. Че, и перед сеансом мне намекнули: «Ну вы не слишком…» Хотя следовать этому совету было совершенно не обязательно, но партия закончилась вничью — я встретил
полное понимание партнера, который играл под первый разряд и делал правильные, нормальные ходы. Потом с Че такую же ничью сделал Геллер. А в последний день с Че играл Корчной. Виктор приезжает в отель, и мы с Ефимом спрашиваем: «Ну как?» «Ничего». «Отыграл с Че?» «Отыграл. Понятия он не имеет о каталонском начале…» Эта фраза стала визитной карточкой Корчного.
— Вам, кажется, уже надоели сравнения с юным Талем…
— Честно говоря, я себя чувствую еще не очень старым.
— И по-прежнему вашими любимыми шахматистами остаются Ласкер и Алехин? А из сегодняшних — Давид Бронштейн?
— Да, Бронштейн — шахматист, идеями которого я всегда восторгаюсь.
— За эти несколько дней я убедился, что дважды два по-прежнему не четыре. Но, кажется, уже и не пять?
— Прежде мне охотно давали ставить ладью на е1, ладью на d1, коня на d5, коня на f5, — пожалуйста. И я, значит, ставил. И все: «Ой, как здорово получилось! Браво, браво, Таль!» Сейчас мне никто такой возможности не дает. Шахматная таблица умножения изучена еще лучше. Сейчас стараются погасить спичку, не дав зажечь ее. Сейчас, если хочешь победить, порой надо сыграть еще «неправильнее», чем десять лет назад.
— Но сейчас вы вроде бы играете и прочнее…
— Просто, когда оказывается, что своей игры не получилось, я себя не чувствую рыбкой на сковородке.
— А прежде чувствовали?
— Мне казалось, что нет, но мои партнеры, очевидно, были иного мнения.
Появляется Геля и говорит, что жена шахматиста должна быть сама шахматисткой. Я спрашиваю:
— А жена Спасского играет в шахматы?
— Нет.
— А вы что скажете по этому поводу? — спрашиваю Таля.
— Простите, а кто выиграл в Таллине: я или Спасский? — Таль смеется.
И, наконец, я спрашиваю:
— Уже семь месяцев вы переезжаете с турнира на турнир и, кажется, совсем не устали?
— Я так давно не играл в настоящие шахматы.
Я так соскучился по настоящим шахматам!
P. S. В конце апреля, когда Михаил Таль приехал в Москву на матч-турнир сборных команд страны, шахматные статистики уже громко выкрикивали: восемьдесят две партии без поражений, восемьдесят три… Тут-то он и проиграл, притом проиграл дважды молодому гроссмейстеру Юрию Балашову, с которым очень дружен и который, кстати, женат тоже на шахматистке… Спешу поздравить Таля с этими поражениями. Беспроигрышная позиция для него по-прежнему излишне идеальна, излишне скучна. Он играет в шахматы по другому счету.

Журнал Юность № 6 июнь 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Share and Enjoy:
  • Print
  • Digg
  • StumbleUpon
  • del.icio.us
  • Facebook
  • Yahoo! Buzz
  • Twitter
  • Google Bookmarks
Запись опубликована в рубрике Спорт. Добавьте в закладки постоянную ссылку.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *