Мужчины

Дмитрий Холендро

Лежали на траве под солнышком. Было дико, что человек, дитя природы, выполол ее вокруг себя ради места для многоэтажных каменных коробок, называемых современными домами. От природы, некогда, наверно, здесь обильной, остались среди домов редкие музейные клочки в виде скверов и бульваров, где каждый кустик был под охраной. Теперь-то их берегли так, что там на траву нельзя было и ногой ступить. Да и трава там была, можно сказать, искусственная — ее сеяли, и лужайки называли газонами.
А здесь бухайся навзничь, слушай, как жужжат пчелы, как трепещет, сверкая прозрачными крылышками, стрекоза, как пахнет земля, вспоминай все это.
Игорь гладил небритой щекой травинку, и это было чертовски приятно. Не хотелось думать ни о сегодняшнем дне с его неизбежными заботами: пообедать где-то в городской столовке — с ужином проще,— купить два пакета молока, яиц, кусок колбасы, изжарить яичницу отцу и себе, смолоть и сварить кофе и еще до этого успеть заскочить в прачечную за бельем. Мать уехала в Трускавец: замучили боли, печень… Плакала, уезжая… На вокзале снова взмолилась: «Я останусь!» Как раз в эту пору у Игоря начинались экзамены в институт. Отец утешал ее:
«Ну, брось, брось… Мы тебе будем аккуратно писать». Мама попросила: «Телеграфируйте!» И отец сказал: «Правильно!» А когда пассажиров пригласили в вагоны и по ее лицу опять покатились невозможно крупные слезы, Игорь упрекнул: «Мама!»
За весь день сказал, наверно, одно это слово. Лицо у нее было бледное, желтое…
А экзамены шли ничего. Возрастала надежда поступить. Завтра предстоял последний — физика…
Но сейчас и об этом не хотелось думать. Вообще ни о чем. Было в самом деле хорошо. Прикрылись глаза от солнца, травинка все щекотала лицо, потому что он крутил головой. Когда она коснулась губ, он откусил травинку. «Какая-то лирика,— усмехнулся Игорь.— Сказывается происхождение предков».
И тут же понял, скорее почувствовал, что это была не лирика, а просто усталость. Самая обыкновенная, элементарная… Полежать так еще секунду, и уснешь. Но раздался визгливый голос Кости, любившего покомандовать:
— Жители, подъем!
Ему хотелось быстрей очутиться в реке. Они и выкатили на велосипедах за город, чтобы искупаться.
Июль стоял жаркий, именно стоял, а не двигался, не менялся, стоял, не иссякая. С утра — воздух, обжигающий легкие, и сквозь его стеклянную неподвижность — запах гари, доползающий из соседних лесов. Утренняя дымка, как потом оказалось, была неподдельным дымом… Даже газеты начали писать о лесных пожарах.
— Шевелись, дедули! — крикнул Костя и первым подхватил с травы свой велосипед.
Остальные поднимались долго, лениво, размеренно сидели, подтянув ноги и додремывая, а додремав, потягивались и виновато улыбались или, наоборот, хмурились на голос Кости, на его способность злоупотреблять правом, не полученным ни от кого, и на то, что до реки оставалось еще километра два спуска — грунтовая дорога вилась по крутому склону, среди редких деревьев, зеленеющих на выгоревшей траве, кое-где сбившихся в рощицы. В них дорога исчезала, но тут же опять вырывалась на солнце, от которого некуда было деться, и терпела его свирепость на воле, чтобы осторожно спускаться дальше.
Выстроились с велосипедами на круче. Внизу плоско отсвечивала река каким-то неживым слюдяным блеском. За спиной, неподалеку, урчало шоссе, с которого они свернули сюда. Их прельстила тень под двумя рослыми березами и зеленый лужок в тени. Теперь тень выжгло всю без остатка, и лужок побурел: тень скрывала его истинный вид. С шоссе тянуло смолой…
Ленивый и всегда сиплоголосый Родька прохрипел:
— Ежели напрямик? Что думают об этом лучшие умы человечества?
Лучшие умы человечества наморщили лбы.
— А?
Кто-то сказал:
— Б.
Сплетаясь и расходясь, напрямик сбегали к реке две или три тропы. Может быть, их натоптали в траве босыми ногами мальчишки, приезжавшие из города на автобусе. Может быть, это был древний след села, которого никто из молодых людей с велосипедами своими глазами не видел. Город, еще не добравшийся сюда, взметывающий дома на горизонте, уже предписал селу освободить кручу, на которой оно держалось века. За эти века тропинки могли возникнуть под натруженными ногами хозяек, носивших к реке белье, как в другой деревне носила его бабушка Игоря.
Еще один ум изрек:
— Попытка — не пытка.
Костя вздернул подбородок и взмахом ладони перерубил опасную и обманчивую нить риска и соблазна.
— Тормоза не выдержат на полпути! Что тогда?
— Ку-ку!
— Умный гору обойдет. За мной, жители!
И Костя уже занес ногу над потертым седлом, но Родька остановил его:
— А чего ты командуешь? Вопрос на голосование. Ты?
— В.
— Ты?
— Г.
Они перебирали буквы алфавита. Все просто трусили. Все явно трусили. Разумно трусили. Это стало вдруг противно Игорю. Стояли молодые ребята, еще не студенты, но уже и не школьники. И тянули кота за хвост. Острили. На него упала буква «Е», и он сказал:
— Еду.
Ни мгновения не дав себе на дальнейшие раздумья, он поставил ногу на педаль и оттолкнулся от земли. Переднее колесо нырнуло вниз и перескочило через кочку, но он уже сидел на седле, крепче обычного вцепившись в руль. Понесло. И голоса отстали сразу, он не разобрал ни одного слова. Так и не понял, рванулась ли за ним вся ватага друзей или хоть кто-нибудь из них. Ветер шумел в ушах. Оглядываться было нельзя: тропа петляла. Ну, ладно! Если будут догонять, если он кому-нибудь помешает — вдруг окажется, что у кого-то тормоза держат слабей,— заорут. В некоторых местах тропа ненадолго расширялась, и тут можно было пропустить вперед. Его тормоза пока держали. И пока еще сзади никто не просил дороги. Только ветер набирал скорость, родившись от быстроты езды, как от полета.
Вот когда он по-настоящему понял отца. Его отец был летчиком-испытателем, фамилия которого стала знаменитой давно и настолько, что Игорь с детских лет стеснялся этого. Когда его спрашивали при знакомстве, а спрашивали почти всегда, он коротко отвечал: «Однофамилец». Это защищало от новых вопросов, выручало от разговоров: Игорь не любил многословия…
Конечно, отец брал его в самолет, еще маленьким поднимал в небо. Но даже тогда, крохой, Игорь чувствовал себя гостем в самолете.
Все эти воспоминания промелькнули моментально, а полет продолжался. Ветер в ушах начал посвистывать. Ветки какого-то полусухого куста у тропы щелкнули по спицам и сразу отстали. Река приближалась. На ее плоской поверхности появилась рябь. Тропа выпрямлялась, и скорость возрастала, во втулке заднего колеса возник точильный звук.
Еще одну рощицу пролететь, проскочить… А там прибрежный разлив травы и песка, в котором колеса завязнут сами. Если даже бултыхнуться с разлета в воду, все равно будет победа. Ее предчувствие уже заполнило Игоря ликованием.
Ветки берез в рощице захлестали по глазам. Раздвоенный ствол одной из них наклонился так низко, что, даже проходя под ним по тропе, надо нагибаться, а на велосипеде… Колеса запрыгали по голым корням, переползавшим через тропу. Ноги соскочили с педалей. Игорь наклонился вбок, велосипед отскочил от него, он ударился о твердую землю…
Когда он очнулся, то увидел чужие лица. Они плавали над ним совсем низко и шевелили губами, чтото говорили, но он не усваивал звуков. Он запомнил первую мысль: сон… Еще через какое-то время все обрело земные черты — две девушки в купальниках пытались помочь ему. Еще миг спустя он догадался, что они прибежали от реки раньше ребят, которые… А еще через миг понял, что никто за ним так и не тронул с места…
— Мы глазели на тебя снизу,— сказала одна девушка.— Тут же дорога есть!
Сумасшедший! — сказала вторая и, присев на корточки, подсунула ему руку под плечо.— Пижон!
— Не трогайте меня! — огрызнулся он, отмечая про себя, что все соображает, что голова цела, а остальное — детали,
Та, что сидела на корточках и держала руку под его плечом, спросила:
— Что у тебя болит?
Он мысленно осмотрел себя с головы до пят, как учат йоги. Покачал головой… Согнул и опустил руки… Попробовал двинуть одной ногой, другой… И тут, хотя считал себя терпеливым мужиком, против его воли сквозь зубы прорвалось:
— А-а!
— Ой!— сказала одна.
— Нога? — спросила вторая.
Игорь подтвердил.
— Встать можешь?
— Не знаю.
Донесся хриплый зов:
— Иго-орь!
К ним, перепрыгивая через корни, подбежал Родька. Белые кудри прилипли ко лбу Родьки.
— Ну что? — спросил он, задыхаясь.— Это я виноват, но я же пошутил… Как дела?
— Все путем! — отозвался Игорь.
— Помоги нам поднять его,— велела Родьке та, что держала руку под плечом Игоря.— И не пялься на меня, пожалуйста!
Она вспомнила, что в купальнике, поправила свободной рукой тонкие зеленые лямочки. Родька выпучил на нее глаза вовсе не для того, чтобы рассмотреть, а просто так, даже из благодарности, что девушки оказались около Игоря раньше него, бросившего свой велосипед на круче, и раньше ребят, пустившихся наперегонки в объезд, по дороге. Он вздохнул, потому что сердце его еще заходилось от бега, и сказал:
— Тоже мне гёрла!
— Мерси вам! — ответила девушка.
Они обхватили Игоря, оттащили в тень и посадили, прислонив спиной к той самой березе, которая росла не так и не на том месте. Родька окинул ее, прищурившись:
— Да-а…
Подкатили ребята, начали ссыпаться с велосипедов.
— Живой?
— Спасибо, девочки,— сказал Игорь.
— Его надо в больницу. У него нога сломана,— сказала одна.
— Могло голову снести,— сказала вторая.
Игорь вдруг улыбнулся.
— Голову нельзя. Завтра экзамен.
— Какой экзамен? — спросила первая.
— Последний.
— Повезло тебе! — посочувствовала вторая, в зеленом купальнике, подтягивая лямочки ближе к шее.
— Гипс и лежать,— объявила, как приговор, ее подруга.— Месяца полтора… Я знаю… У меня был перелом ноги. Мальчишки на катке сбили.
— Такие же смелые,— прибавила зелененькая.
Они пошли, стараясь быстрее спрятаться за кустами, оглянувшись один раз на Родьку и прибавив шагу. Ребята тоже провожали их взглядами. Потом, спохватившись, начали обсуждать, что же делать, поругались немного, навалились на Родьку, в голове которого родилось это: «Напрямик!». Родька объяснил, что уже попросил прощения, а Костя перебил:
— Не об этом, жители! Как лучше: завернем сюда машину или вынесем Игоря на шоссе?
Опять пошумели, удастся ли скоро завернуть машину, и опять Костя перебил:
— Один — на шоссе за машиной, остальные по очереди несут Игоря навстречу и катят велики.
Родька побежал на шоссе.
Отец облысел незаметно, остались седые волосы на висках да косматый венчик сзади. Игорь не заметил, когда это случилось. Как-то для него это не имело значения.
Сегодня, лежа на диване и спрятав ногу под пледом, он впервые увидел, что отец у него старый, то есть совсем не такой, каким был даже года два назад. И он забыл про непрестанную боль в ноге, под гипсом: стало жалко отца. Сейчас узнает про поездку к реке, про эту историю накануне последнего экзамена, заговорит… Отец стал вдвое больше прежнего говорить…
Как всегда, он зацепил кепочку — довольно модную, под замшу, с резинкой сзади — за крючок вешалки и заглянул в комнату Игоря. Тогда-то Игорь и увидел его лысину и подумал, что отец не зря закрывается кепочкой: хочет быть помоложе. И ему стало еще жальче отца.
Улыбка погасла у того на лице, когда он увидел Игоря под пледом, в глазах сразу отразились огорчение и беспокойство. Уж Игорь умел читать это лицо! Отец не любил, когда дома кто-то болел, чтото случалось. Дома, на земле, все должно быть в порядке.
— Почему лежим?
— Нога.
— Именно? — спросил отец.
— Так… Легкий ушиб…
Отец растерянно потоптался и вышел из комнаты. С детства выработалась у Игоря привычка не врать отцу.
Слишком громко сказано даже — не было такой необходимости. Еще до школы он попытался что-то просто скрыть от отца, и тот сказал: «Все равно — обман. Ты роняешь себя в моих глазах. Недостойно мужчины».
С тех пор ничего подобного не повторялось, но сейчас…
На вступительных экзаменах не признавали бюллетеней. Да еще по такому поводу — перелом ноги во время забавы!..
Сдавать, сдавать завтра! А отец мог не пустить… Над бескомпромиссными словами оправданного отцовского гнева могла возобладать родительская забота, боязнь ответа перед мамой, и тогда… «Лежи!»
Лучше было не признаваться… Позже скажет…
Отец погремел в кухне посудой и вернулся в комнату с яичницей на тарелке.
Едва они проводили маму и остались вдвоем, он стал являться домой минута в минуту, как видно, стараясь примером дисциплинировать Игоря в пору экзаменов.
Игорю это тоже было удобно: даже яичница не остывала.
Отец скреб вилкой по тарелке и ел стоя. И опять Игорю стало жалко его.
Конечно, он видел на кухонном балконе искореженный велосипед, догадался о причине ушиба: была какая-то бессмысленная прогулка,— и теперь нервничал, пытался взять себя в руки и ждал рассказа от Игоря.
— Мы ездили купаться,— сказал Игорь.
— Сильный ушиб? — спросил отец, увидел тарелку в своих руках и поставил ее на угол Игорева, еще школьного стола со стеклом, заклеенным экзотическими марками разных стран.
— Пустяк,— ответил Игорь.— Завтра встану.
Он, и правда, уговорился с Костей и Родькой, что они помогут ему передвигаться до института и обратно. Они поступали в разные институты, и дни экзаменов, к счастью, не совпадали.
Отец развернул от письменного стола промятый стул, присел.
— А кто это — мы?
— Родька… Костя… И другие из нашего класса… Бывшего.
— Но больше, надеюсь, никто не ушиб ногу, не расквасил носа, не рассадил себе лба? И не валяется в постели накануне последнего экзамена, может быть, решающего?
— Нет.
— Молодцы! — воскликнул отец и помолчал, шумно дыша ноздрями и, пытаясь остановиться, но уже не смог.— Неужели нельзя было поехать на реку послезавтра? Я понимаю — искупаться в такую жару, это заманчиво, я не против, но неужели нельзя было потерпеть, и после экзамена… Впрочем, уже ничего не поправишь. Надо было шевельнуть мозгами раньше, мой сын… Да… Судя по тому, как выглядит твой велосипед, ты ударился ничего себе!
Как же это произошло?
— Какая разница?
— Красивый ответ! Теперь прибавь: «Хиляй отселя крупным хилем!» Или что-нибудь еще на вашем жаргоне. Давай!
— При чем тут жаргон? — спросил Игорь безучастным голосом.— У вас в юности тоже были какието слова для развлечения… В авиации вы и сейчас говорите: «Скозлил на посадке» вместо «Неудачно приземлился»…
Отец взорвался:
— Черт возьми! Ты же еще меня воспитываешь! Лучше бы читал учебник!
Игорь приподнял книгу с груди и показал отцу, но это вовсе не утешило его.
— Черт возьми! — повторил он.— Все бывает! Ну, «скозлил»… Оттого, что недоделка в машине. Зато помог ее найти… Или открыл свою недостаточную готовность к испытаниям новых машин. Случай, скажем прямо, редкий, почти невозможный… А тут? Легкомыслие и еще раз легкомыслие!
Игорь молчал.
Отец устал ждать.
— А если ты завтра провалишься, просто не сможешь встать, что мы скажем маме?
Отец боялся ее?
Нет, он знал, как огорчится мать, к тому же провал Игоря, когда ее нет дома, сведет на нет все лечение, и отец берег ее. Надо было подумать обо всем там, на круче, надо…
Отец притих, вздохнул.
— Вот… люди тушат пожары в лесах! Рискуют!.. Жертвуют собой. Да! А ты? Мало сказать — бестолковость. Ведь так просто не сверзишься на ровном месте. Пижонил! Хоть кто-нибудь назвал тебя там пижоном?
Игорь вспомнил девочку в зеленом купальнике и сказал:
— Назвали.
— Слава богу.
Как будто в этом было все дело.
— Ты что же хочешь? — спросил Игорь.— Чтобы я до мелочи рассчитывал каждый свой шаг, каждый жест и никогда не предпринимал ничего угрожающего?
— Перестань меня воспитывать, пожалуйста! — крикнул отец.— Перестань!
И встал, потому что в прихожей зазвонил телефон.
Дверь осталась приоткрытой, и слышался его еще нервный голос:
— Да… Нормально… Вот как? Угу… Ну, лады…
Он вошел, чуть-чуть успокоенный, судя по лицу, но Игорь это заранее почуял, когда зазвучали привычные отцовские «лады» и «угу»… Отец глянул на него зоркими глазами из-под заросших бровей, сказал:
— Занимайся. Я закрою дверь, чтобы не мешать.
У меня еще деловой звонок.
— А как у тебя дела? — спросил Игорь.
— Все путем,— ответил отец и вышел.
У них была старенькая «Победа». Отец жаловался, что так привыкает к машинам и так быстро расстается с ними в небе, что не хочет этого делать хотя бы на земле.
Утром он сказал Игорю:
— Я сам отвезу тебя с твоим ушибом в институт.
У меня есть немного времени.
Уже сварив яйца, он молол кофе — Игорь слышал это с дивана, пока с трудом надевал на себя брюки.
Отец вошел и подставил шею:
— Хватайся!
Игорь обнял его за плечи и допрыгал до кухни. На столе лежал надвое разрезанный огурец, крупный и желтый, подпаленный солнцем, как все этим летом.
— Витамины,— сказал отец.
Из горла кофейника капало на край плиты.
Отец усадил Игоря и второпях стал неловко хвататься за разные рукояточки на плите, пока не выключил газ под кофейником.
— Удивляюсь,— сказал он, — как у мамы все получается?
Потом точно так же он довел Игоря до лифта.
Точно так же он поддерживал сына в аудитории, когда Игорь отвечал по билету и на дополнительные вопросы физички с кудряшками возле ушей. Поначалу она спросила Игоря:
— Что с вами?
Отец ответил за Игоря:
— Ушиб.
— А вы кто?— спросила она отца.
— Родственник.
Трудно было узнать прославленного летчика в «старикане», как называл себя иной раз сам отец, да и очень уж молодой была физичка, чтобы помнить фотографии отца в давних газетах, а быть может, и фамилию.
Среди летчиков, как и среди физиков, появилось многое множество молодых.
Она долго убеждалась в том, что Игорь представляет себе, что такое корпускулярное истечение молекул из космоса, не понаслышке знает о нем. Игорь напрягался, говорил. Отец молчал.
Она спросила:
— А что вам особенно интересно? Чем вы интересуетесь?
— Ну, как…— Игорь посмотрел на отца.— Авиацией.
— А читали вы о таком явлении, как флаттер?
Игорь стал вспоминать…
Отец разглядывал какие-то разноцветные плакаты на стене…
В конце концов физичка потребовала экзаменационный лист.
— Я ставлю вам четыре. За неуверенность кое-где… Физика — точная наука и не терпит неуверенных знаний.
Игорь на пальцах показал «четыре», а они ему — что будут звонить, и скрылись, не желая попадаться на глаза его отцу.
В машине отец сказал:
— Хорошо, что не влепила тройку… Что же ты плавал, друг?
— Где?
— Флаттер — это же просто… Это быстро нарастающая вибрация оперения и всех плоскостей, от которой машина может рассыпаться в воздухе… Сейчас, правда, уже не может… С этим справились… Но раньше! Привел бы пример.
— Какой? Ты мне никогда не рассказывал, отчего разваливаются в воздухе самолеты. К тому же это не по программе…
Ехали по людной улице, отец внимательно смотрел вперед.
— А она фик-фок, эта физичка! Как кинозвезда! Колечки возле ушей. Это модно?
— Модно,— ответил Игорь и добавил, когда постояли у светофора и снова двинулись,— у меня сломана нога.
— Знаю,— сказал отец.— Вчера по телефону узнал. Кто-то из твоих дружков позвонил, чтобы справиться о самочувствии, и в ответ на мое «нормально» сказал, что у тебя же сломана нога!
Только теперь Игорь обратил внимание на то, как бережно ехал отец, и вспомнил, что вслед за чьим-то — чьим? — звонком отец объявил, что у него «еще деловой звонок», и, прикрыв дверь, договаривался, значит, может ли он прийти сегодня на службу позднее.
Молчали довольно долго.
Потом отец спросил:
— Ты уверен, что четверки хватит для проходного балла?
— С запасом,— ответил Игорь.
Отец остановил свою «Победу» у почтового отделения, подтянул ручной тормоз. Все в машине поскрипывало — и тормоз и сиденья, но как-то удивительно по-родному.
— Дадим матери телеграмму? — спросил отец. — У нас все в порядке. Поступили. Поздравляем… Годится?
Игорь кивнул в ответ и посмотрел, как, хлопнув автомобильной дверцей, отец идет к почте сбивающейся походкой.
Он всегда чуть подпрыгивал на ходу, когда волновался.

Журнал «Юность» № 8 август 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Share and Enjoy:
  • Print
  • Digg
  • StumbleUpon
  • del.icio.us
  • Facebook
  • Yahoo! Buzz
  • Twitter
  • Google Bookmarks
Запись опубликована в рубрике Литература. Добавьте в закладки постоянную ссылку.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *