1
Ночью Велика разбудили. После хлопотного, тяжелого дня сон был крепкий, как обморок, и Шурчику пришлось долго трясти друга, одновременно зажимая ему ладонью рот, чтобы не наделал шуму.
Наконец Велик проснулся, испуганно мыкнул и сел.
— Тихо,— прошептал Шурчик.— Это я. Хочешь со мной?
— Куда? — живо спросил Велик тоже шепотом. Сон мгновенно улетел, и запрыгало сердце, как всегда, когда впереди ждало что-то незнакомое,
— К партизанам… Да тихо ты! Вылазь быстро!
Они молча выбрались из лагеря и пошли по стерне в сторону озера. Велик едва поспевал за Шурчиком — тот шел размашисто, совсем не похоже на самого себя, боязливого и неумелого.
— Ты что так?..— сказал Велик, придерживая Шурчика за рукав.— Бежишь, как в гости. Совсем не боишься? Ни капельки?
— Что ты! Когда меня послали, я чуть не умер от страха.
Он всегда был откровенен со своим младшим другом, признавался даже в таком, в чем Велик никому ни за что не признался бы. Это и льстило и в то же время рождало снисходительное и даже чуточку презрительное отношение к Шурчику.
— Если б ты не пошел, я не знаю что и делал бы. А сейчас не так боязно. Я умею держать себя в руках. Ты знаешь, в роте меня считают совсем не таким, какой я есть. Я терплю издевательства фельдфебеля, не ною, хотя про себя весь слезами обливаюсь. А они думают, что это я такой стойкий.
— Шур, а как же ты… к партизанам? Ведь побьют же твоих.
— Чудак, вся рота поднялась. Сдаем Шурею. Ребята меня послали предупредить партизан.

2
Шурчик шел и рассказывал.
Примерно с месяц назад во время патрулирования по местечку Шурчиков напарник Андреи Бакшин завел с ним странный разговор.
— Послушай, Доманов, вот ты все молчишь, молчишь. Про что ты думаешь?
Шурчик пожал плечами.
На грязной окраинной улочке шелестел мелкий, будто просеянный сквозь самое частое сито дождик. Была глубокая ночь, темная и глухая. Чудилось, будто кто-то крадется следом, чтобы воткнуть кинжал в спину или проломить череп. Все душевные силы уходили на то, чтобы держать себя в руках — не оглядываться, не выказать свою трусость.
— Ты никогда не думаешь про свою будущую судьбу? — продолжал Бакшин.— А? Она ведь у нас, знаешь… Черная судьбина у нас, Доманов. Лес пилить на Колыме за счастье примешь, а скорей всего — пуля в лоб. Ты про это думаешь?
Нет, Шурчик не думал об этом. Он заставлял себя вообще не думать о завтрашнем дне. Какая там «будущая судьба»! Ловушка захлопнулась, никакой счастливый случай, никакое чудо не откроет. Только смерть. О смерти не думалось: как и все в его возрасте, он в глубине души верил в свое бессмертие.
— Зря молчишь, Доманов,— продолжал Бакшин.— Я тебя продавать не собираюсь. Нешто я похож на провокатора?
— Да при чем тут похож не похож? — вырвалось у Шурчика. Его тревожил этот опасный разговор.— Я тебя не знаю. Слыхал, что ты из пленных, вот и все.— Стараясь придать своему голосу нейтральную окраску, добавил:— Из плена вырвался — ну и гулял бы себе. И не думал бы сейчас о будущей судьбе.
— В плену я был, верно. Вырвался. Только гулять-то мне невозможно: у меня тоже семья, руки-ноги связаны.
— Ну, так о чем и толковать? Душу, что ль, потравить захотелось?
Бакшин придвинулся к нему, взял за плечи, повернул к себе и зашептал:
— Есть выход, понимаешь, есть! Выход всегда есть, только надо действовать, понимаешь?
Шурчик помотал головой.
— Не-а, не понимаю.
— Главное — начать, понимаешь?
— Что начать? — напрягся Шурчик.
— Ну, вообще… Вот, допустим, ты согласен. Нас двое, а там еще кто-нибудь пристанет, еще.
— Ну-у,— разочарованно протянул Шурчик.— Знаешь что: нечего предложить — молчи в тряпочку. Не баламуть ни себя, ни других.
— Вот видишь, я так и думал,— обрадовался Бакшин.— Ты не пропащий. И если бы я предложил дело, ты пошел бы.
— Чего это ты за меня расписываешься? Я сам грамотный.
— Ладно, вперед.
После этого разговора ничего не изменилось, и Шурчик подумал, что Бакшин просто отводил душу. Но однажды тот дал ему задание:
— Разведай дорогу в Монастырщину.
Деревня Монастырщина располагалась на противоположном берегу озера, километрах в пяти от Шуреи, там начиналась партизанская зона.
— Ты пацан по виду, если и схватят партизаны, легко отговориться: мол, ищу кобылу или еще что. А лучше всего: дескать, из беженцев, пропитание добываю.
И Шурчик несколько раз ходил к Монастырщине, скрытно, кустами, подбирался к самой околице, но войти в деревню не решился ни разу. На этом его подпольная деятельность и закончилась.
Андрей молчал, а когда Шурчик спросил, что же дальше, с досадой бросил:
— Что ты суетишься? Понадобишься — скажу. Шурчик горько усмехнулся.
— Сказать-то—нечего!.. Ох, и борьбу же мы с тобой развернули! Небу жарко. Третий рейх прямо ходуном ходит от наших ударов.
— Пацан ты все-таки еще,— беззлобно ответил Бакшин.