В этом письме я хочу рассказать тебе подробнее о самом лагере. Жили мы в нем, как в переполненном троллейбусе. Своего имени больше не имели, у каждого из нас был лишь номер.
Наши платья, мыло, зубные щетки, фотографии любимых людей — все было отобрано и уничтожено.
Взамен дали лохмотья и пару деревянных башмаков.
Как вновь прибывших нас месяц держали в особом блоке, пока тюремщики определяли судьбу каждого из нас. Большинство отсылали на подземные военные заводы или рудники. В лагере существовала нелегальная партийная организация, которая в период этой «фильтрации» тоже изучала нас, предпринимала меры, чтобы спасти как можно больше людей, если для этого представится хотя бы малейшая возможность.
Бараки были оборудованы 3-этажными деревянными нарами, на которых на одно место приходилось по пять-шесть человек.
Стадо людей вскакивало в 3 часа утра и бежало на перекличку. Тот, кто падал от изнурения, получал град ударов, а если кого-то недоставало, то целый блок стоял до тех пор, пока не найдется потерявшийся. Случалось, что наказанные простаивали на одном месте весь день, а то и ночь.
После переклички начиналась «охота» на тех, кого отправляли на различные работы,— это повторялось ежедневно. Люди-тени в страхе убегали от своих преследователей кто куда мог: в бараки для больных, в помещения для мертвецов, прятались под нарами. Лагерные полицейские (тоже из заключенных) настигали их и тащили за волосы в колонны. Кто не сумел спастись, должен был шагать на работу.
Дитя мое! Что это была за картина! Каждое утро в 7 часов бесконечная колонна полосатых скелетов тащилась с тяжелыми лопатами мимо начальницы лагеря.
И эти скелеты, маршируя к воротам, должны были еще петь «О, ты, мой Тироль, как ты хорош!».
Поблизости стояли виллы с роскошными садами, в которых жили эсэсовцы, они были построены армией заключенных. На ужин нам полагался ломоть хлеба и маленький кусочек колбасы.
Все мы были пронумерованы. Никто никого не называл по имени, никто не рассказывал о себе, словно у людей исчезла потребность общения друг с другом. Ко всем мучениям присоединилось еще одно невыносимое — вши. Многие женщины, потерявшие волю к спасению, были буквально ими съедены. Их тела кровоточили ранами, головы, как в париках, были обрамлены толстой массой копошащихся насекомых. Души людей онемели. Ни разу я не видела плачущую женщину, не слышала, чтобы кто-то рассказывал о своих детях.
Человеческое в человеке было уничтожено.
Как я тебе уже писала, меня из этого ада спасла нелегальная партийная организация, в которой были товарищи, знавшие меня по Испании и Франции. Я перестала быть номером, я снова была с моими товарищами.
Дорогое дитя! Можешь ли ты понять мои чувства!
Нет таких обстоятельств, при которых настоящий коммунист был бы одиноким, потерянным. Ни стены тюрьмы, ни гестапо, ни проволочные заграждения концлагеря, ни СС — ничто не в силах уничтожить волю к жизни и борьбе. Гитлер мог убить миллионы людей, но рабочее движение никогда не могло быть им уничтожено.
Журнал Юность № 3 март 1975 г.
