Портрет

Борис Ласкин

рассказ
Наташа знала, что это большой завод, но сегодня, войдя в один из его цехов, она поначалу даже растерялась.
Мухин, работник заводской многотиражки, взял Наташу под локоть и прокричал в самое ухо:
— Какие будут замечания?
Наташа не успела ответить.
Прямо над их головами медленно плыла огромная станина. «А вдруг трос лопнет?» — опасливо подумала Наташа. Мухин перехватил ее настороженный взгляд:
— Боитесь, оборвется?
— А вдруг?
Подойдя к застекленной каморке с табличкой «Начальник цеха», Мухин открыл дверь, пропустил вперед Наташу:
— Погодите. Я его сейчас найду.
Наташа огляделась. На стене висели фотографии, сверху красовалась надпись: «Равняйся на лучших!»
Наташа заинтересовалась фотографиями — сборщики, токари, строгальщики. Разные профессии, и люди разные. Старик с усами щеточкой. Молодой парень, одетый хорошо, даже чуть щеголевато. Девушка с веселыми глазами.
Появился Мухин.
— Сейчас придет. Зовут его Павел Николаевич. А пока посмотрите Доску почета. Люди, можно сказать, на подбор. Скорей всего кого-нибудь из них вы и будете рисовать… А вот и товарищ Тарасов…
— Каретникова,— представилась Наташа.
— Чем могу служить?
По торопливости, с какой была произнесена эта фраза, Наташа почувствовала, что начальнику некогда и потому разговор, видимо, будет короткий.
— Дело в том, что я художница…— начала Наташа.
— Я уже в курсе.
— Да?.. Я кончаю художественное училище и в качестве дипломной работы избрала портрет. Мне нужно написать передового рабочего…
— Вам нужно или у вас желание такое?
— Конечно, желание,— ответила Наташа, досадуя, что неудачно выразилась.
— Обязательно рабочего? А если инженера?
— Лучше рабочего,— сказала Наташа и подумала: «Была бы я постарше и посолидней, и разговор был бы другой».
Лицо Тарасова осветила улыбка.
— Понимаю, товарищ Каретникова…
— Наталья Михайловна,— подсказала Наташа, желая сделать беседу менее официальной.
— Вы, Наталья Михайловна, только на меня не обижайтесь, ладно?
— Ладно.— Она невольно насторожилась.
— На сегодняшний день многие художники рисуют новаторов производства…
— Вполне естественно. Они этого достойны.
Тарасов кивнул, и Наташа поняла, что он ждал от нее именно такого ответа.
— Ведь иной раз что получается,— продолжал Тарасов,— живут и хлеб жуют художник и токарь. Художник, к примеру, так себе, а токарь — первейший, золотые руки. И художник думает: «Изображу я этого товарища; если портрет выйдет не ахти какой, я все равно буду в порядке, меня токарь выручит».
— В каком смысле — выручит?
— Конечно, не в прямом смысле. Вряд ли он агитировать пойдет: дескать, не ругайте художника, он, возможно, плохой, да зато уж я больно хороший.
Наташа рассмеялась. Ей все больше и больше нравился собеседник.
— Вы, конечно, можете спросить: кто он такой, токарь? Я вам скажу. Он рабочий, стоит у станка, точит детали. Красиво точит, без брака. Так? И вот, если ты художник, ты свое вдохновение целиком и полностью отдай работе, этому своему портрету, и тогда народ посмотрит и скажет… Что он скажет, товарищ Мухин?
Мухин, не принимавший участия в разговоре и застигнутый врасплох, ответил не сразу.
— Повторите вопрос, Павел Николаевич.
— Я спрашиваю: что скажет о таком портрете на род?
— Он скажет: замечательный портрет.
— И это будет признанием таланта художника,— добавила Наташа.
— Не только художника,— горячо сказал Тарасов,— не только… а и того, кого нам изобразил художник. Портрет в итоге будет один, а таланта два и вдохновения два. Уловили?
— Конечно.
— А если так, тогда перейдем к художественной части. Вы желали посоветоваться, кого вам рисовать…
Наташа кивнула.
— Я предложил любого на выбор,— Мухин указал на Доску почета,— вот Василий Самохин, мы о нем пишем чуть ли не в каждом номере газеты. Или вот Николай Матвеевич Кругликов, человек дал две годовые нормы…
Слушая Мухина, Наташа мельком взглянула на Тарасова. Он не смотрел на фотографии и почему-то улыбался.
— Вот Петраков, отличный производственник,— продолжал Мухин,— и вдобавок общественный деятель, депутат. Да тут кого ни возьми, каждый, я считаю, достоин портрета. Верно, Павел Николаевич?
— Безусловно,— подтвердил Тарасов.— Имеется у меня для вас неплохой кандидат, Мазаев Алексей.
— Его фото здесь есть? — спросила Наташа и, чуть помедлив, пояснила:
— Мне интересно, какая у него внешность…
— Нет. Здесь его нет.
Наташа удивленно посмотрела на Тарасова. Ну, конечно, он не доверяет ей никого из тех, чьи фото висят на доске. Она, Наташа, неизвестна, и человека ей предлагают писать неизвестного. И это очень обидно.
— Вы про какого Мазаева? — спросил Мухин.
«Вот так знаменитость,— подумала Наташа,— даже Мухин его не знает».
— Алексей Мазаев. Комсомолец. Работает в первом механическом. Живой паренек. С перспективой.
Мухин взглянул на Наташу. Ее спокойное, почти равнодушное выражение лица удивило его.
— По-моему, художницу не вполне устраивает ваша кандидатура,— шутливо заметил Мухин.
— Ошибаешься,— бросил Тарасов.— Пойдемте, я вас познакомлю.
Когда они вышли в цех, Мухин исчез; он торопился в редакцию. Идя рядом с Тарасовым, Наташа поглядывала по сторонам, надеясь, что она угадает сама, кого ей предстоит писать. Миновав третий пролет, Тарасов замедлил шаг.
— Внимание! Вот он…
Алексей Мазаев работал на плоской шлифовке. На магнитной плите ровными рядами лежали детали. Плита двигалась, как живая, словно пытаясь уйти от властных прикосновений шлифовального камня. Но от него нельзя было увернуться. Стремительно вращаясь, камень поглаживал детали, взметая золотистый веер холодного огня.
Наташа остановилась поодаль. Прищурившись, она неотрывно смотрела на Мазаева.
На вид ему было не больше двадцати. Наклон головы мешал Наташе увидеть его глаза.
«Интересно,— подумала Наташа, — у него такой вид, будто он читает книгу, от которой трудно оторваться».
Тарасов коснулся ее плеча.
— Герой вашего будущего произведения.
Мазаев поднял глаза. Кивнув Тарасову, он с любопытством взглянул на Наташу.
— Знакомься, Алексей. Это Каретникова Наталья Михайловна. Она художница. Решила нарисовать твой портрет.
«Положим, это не я решила… Молчит. Сейчас начнет скромничать, отказываться будет».
Мазаев кивнул.
— Ясно.
«Принял, как должное,— мысленно отметила Наташа.— Даже нисколько не удивился».
— А почему именно меня рисовать наметили? — спросил Мазаев.
— Почему именно тебя? Потому что ты художнице понравился.
Наташа смутилась.
— Товарищ Тарасов шутит. Дело совсем не в этом… Вернее, дело не только в этом. Мне сказали, что вы хорошо работаете, и я с удовольствием напишу ваш портрет… Завтра я приеду сюда, и мы начнем. Ладно?..
Когда Наташа и Тарасов ушли, к станку Мазаева подошел его дружок Гена Сивков. Он краем уха слышал разговор и решил кое-что уточнить.
— Алеша, что, тебе Павел Николаевич девушку сватал?
— Точно.
— Тогда привет руководству.
— Эта девушка — художница. Рисовать будет мой портрет.
— Для газеты?
— Не знаю.
— А может, для музея?
— Возможно.
— Все нормально. Я видал в музее портрет сталевара Субботина. А что мы, шлифовщики, хуже сталеваров?
— Шлифовщик Мазаев пока что слаб против сталевара Субботина, как считаешь?
— А ты не тушуйся. Все развивается в движении.— Сивков похлопал Алексея по плечу.— Через годокдругой зайдем с тобой в Третьяковку, а там две картины висят. Слева — «Иван Грозный убивает своего сына», а справа — «Алексей Мазаев шлифует свои шайбы». А?..
Воскресное утро выдалось морозным. Молочная дымка скрадывала синеву неба. Глядя в окно, Наташа вспомнила. Однажды у них в квартире был ремонт. Старичок маляр разводил в ведре побелку, и кто-то ему сказал: «Постарайтесь, чтобы потолок получился белый». Маляр снисходительно покачал головой: «А какая в нем радость, в белом потолке? Я вам живой потолок сделаю, с морозцем». И он смело плеснул в ведро с побелкой разведенный ультрамарин. Потолок получился на славу — свежий, с едва уловимой голубизной, точь-в-точь морозное январское небо.
За окном недвижно висели заиндевевшие провода. Начало слегка пригревать солнце, и морозные узоры на стеклах уже теряли четкость.
Они условились встретиться ровно в одиннадцать на Ленинских горах внизу у трамплина.
Прошел уже месяц с того дня, как Наташа начала работать над портретом. Каждый день она приезжала на завод. Облюбовав удобное место, примостившись на каком-нибудь ящике, она делала одну зарисовку за другой. Первое время Алексей смущался. Движения его, и без того неразмашистые и скупые, обрели непонятную скованность. Когда к нему кто-либо обращался, он отвечал, не поворачивая головы, видимо, полагая, что каждое лишнее его движение помешает ей работать. И тогда она сказала Алексею, чтоб он не обращал на нее никакого внимания.
Иногда, захлопнув папку, она смотрела на него. Смотрела долго и внимательно, стараясь разглядеть в его лице, в манере работы, во всем его облике то самое главное, что угадывается не сразу. Она вспоминала холсты Репина, Крамского. Ей всегда почему-то думалось, что люди, которых написали эти мастера, были все без исключения хорошо знакомы им лично. Помнится, несколько лет назад она стояла перед «Боярыней Морозовой». Потрясенная силой художника, она разглядывала картину, надеясь увидеть в толпе самого Сурикова. Ей представлялось тогда, что лишь человек, хорошо и близко знавший эту женщину, мир ее мыслей и чувств, мог с такой достоверностью и силой запечатлеть ее образ.
Приезжая с завода домой, Наташа возвращалась к эскизам портрета.
В отдельных набросках уже обозначилось сходство, намечались даже какие-то черты характера, но не хватало чего-то главного. Порой она задавала себе вопрос: что же она знает о нем, об этом парне, с ироническим прищуром серо-зеленых глаз и Светлой прядью, падающей на лоб (она писала его без головного убора)!
«Я знаю,— говорила она себе,— что он толковый парень, что у него есть чувство юмора, что он легко и красиво работает и что работа — главное дело его жизни». Здесь она вспомнила разговор с Тарасовым — обидно, даже эти скупые сведения Наташа получила из вторых рук!..
И тогда она решила, что должна узнать больше, чем слышала о нем от других, от Тарасова, и от симпатичного Сивкова, и от Михайленко — секретаря заводского комитета комсомола. Ей нужно встречаться с Алексеем по-дружески, встречаться, говорить, приглядываться к нему.
Неделю назад она пригласила его в Третьяковскую галерею.
Они переходили из зала в зал, и она поглядывала на Алексея, пытаясь по выражению лица составить хотя бы примерное представление о его художественном вкусе. Сперва ей показалось, что его больше привлекают вещи сюжетные, событийные.
Но, вероятно, это было не так. Дольше всего они стояли у пейзажей Левитана.
— Вы знаете,— сказал Алексей,— когда я мальчишкой пришел сюда, у меня для оценки всего два слова и было: «похоже», «непохоже».
«Значит, он уже бывал в Третьяковке». Она думала, что он здесь впервые. Она даже хотела спросить об этом, но не решилась, полагая, что такой вопрос может его обидеть.
— Иногда это нетрудно понять,— сказала Наташа,— мы сегодня видели Крамского «Неутешное горе». Там все ясно из сюжета: женщина потеряла близкого, любимого человека.
— Нет, я не о том. Я, когда смотрю на картину, я, знаете, про кого думаю?
— Вы думаете о художнике? — спросила Наташа.
Ей хотелось, чтобы он ответил утвердительно, это совпало бы с ее мыслями.
— Да,— сказал Алексей,— я думаю про художника. Вот смотрите: картина — тихая вода, мостик, природа. Людей на картине нет, а мне кажется, что я вижу человека. И этот человек — художник Левитан. И представляю я его себе: душевный, мягкий.
В годах. Много кой-чего в жизни повидал, а всего дороже ему родина… Вы Чехова «Степь» не читали?
— Давно, еще в школе.
— Там тоже природа замечательно описана.
— Чехов и Левитан жили в одно время,— сказала Наташа,— и очень дружили.
— Да? Значит, крепко они Россию любили, если так хорошо сумели ее показать, так правдиво…
— И поэтично,— подсказала Наташа.
Позднее в репинском зале у них была забавная встреча.
В зал деловой походкой вошел лысоватый толстяк с румяным лицом. Он шагал вдоль картин, окидывая их беглым взглядом. Алексей повернулся к Наташе и тихо сказал:
— Во дает темп, а?.. Так муж жену встречает на вокзале. Поезд пришел, а он бежит вдоль вагонов, в окна заглядывает…
Сравнение было до смешного точным. Толстяк между тем задержался у большого полотна, записал что-то в блокнот и двинулся дальше.
— Как думаете,— спросил Алексей,— кто этот товарищ?
— Может быть, сотрудник галереи, проверяет, все ли картины на месте.
— Нет! Могу спорить: это командировочный. Вырвался в Москву на неделю, дел до черта!.. А жена, когда в столицу ехал, наверно, сказала: «Не гоняй по ресторанам, в Большой театр сходи, в Третьяковскую галерею. Имей в виду: вернешься домой, я у тебя полного отчета потребую — где был, что видел!»
— Похоже! — засмеялась Наташа.— Вот бы ему сказать!
Сойдя с троллейбуса, Наташа пошла вперед по шоссе. Остановившись у гранитных перил над обрывом, щурясь от яркого солнца, она посмотрела вниз. За ажурными пролетами моста раскинулся город. Он был неоглядно велик. Покрытые снегом крыши казались горной грядой.
Часы у входа на лыжную базу показывали без двадцати одиннадцать. Нужно было торопиться.
Встав на лыжи, Наташа пошла вдоль пологого склона горы. Обойдя полосу кустарника, она вышла на открытое место и по накатанной до блеска лыжне спустилась вниз.
— Пламенный привет! — услышала она знакомый голос. Это был Гена Сивков.
Наташа отсалютовала палкой.
— Привет! А где Алексей?
— Готовится совершить небольшой подвиг. Пройдемте вон туда. Видите трамплин?
Начинаясь на гребне горы, трамплин как бы опрокидывался вниз, потом, набрав высоту, обрывался. По трамплину спускался лыжник. Взлетев и ритмично махая руками, словно пытаясь уцепиться за упругий морозный воздух, описав большую дугу, спортсмен мягко коснулся снега и на большой скорости помчался прямо на них. Круто повернув раз, другой, третий, лыжник погасил скорость и затормозил.
— Ой, даже смотреть и то страшно,— сказала Наташа, с уважением глядя на лыжника.
— И не говорите! — Сивков сделал комично испуганное лицо.— Я слазил туда на верхотуру, поглядеть. Просто-таки кошмар и ужас!.. Вы с вышки в бассейне не прыгали? Там, когда вниз посмотришь, все же воду видно, виден пункт назначения. А тут… трамплин кончается, и все, лети, голубчик, в полном отрыве от коллектива!..
Рассеянно слушая Сивкова, Наташа смотрела наверх.
— Такое отчаянное мероприятие техники требует,— продолжал Сивков,— но одной техники мало.
Тут еще и смелость большая нужна. А Алексей — парень исключительно смелый…
Наташа промолчала. «Говорит явно со значением,— подумала она,— давай, давай, расхваливай
своего друга и только не делай вид, что говоришь это так, между прочим».
— Внимание! Во-он он в красной фуфайке…
Присев и пружинисто подогнув ноги, Алексей уже мчался вниз. Вот, оторвавшись от трамплина, как от взлетной полосы, он взмыл в воздух. Взмахнув руками и обретя равновесие, пролетел воздушный участок пути и с ураганной быстротой несся уже по снегу. Резко бросая корпус из стороны в сторону, вздымая лыжами искристую пыль, он описал полукруг и остановился.
—Все в порядке! — крикнул Сивков.— Зайдите к нам в кабинет!..
Помахав рукой, Алексей побежал им навстречу.
— А вы все же волновались,— заговорщицки улыбнувшись, заметил Сивков.
— Почему вы думаете? — торопливо спросила Наташа. Ей не хотелось, чтобы Алексей услышал этот разговор.
— А я не думаю. Я это почувствовал. Вернее, не я, а мое плечо, так вы его сжали!..
Подошел Алексей. Дыша открытым ртом и улыбаясь, он сдернул варежку и протянул Наташе руку.
— Здравствуй!
— Салют! — сказала Наташа.— Замечательно прыгнул.
— Все! Больше сегодня не буду. Сбегаю, сменю лыжи, и походим. Ладно? Вы подождите, я быстро.
Алексей снял лыжи и, вскинув их на плечо, побежал наверх по лестнице.
— Мирное у него сегодня настроение, — сказал Сивков,— не то что вчера. Схлестнулся он с Людой Кузнецовой…
— Из-за чего?
— Из-за вас.
Наташа пожала плечами.
— То есть?..
— Сейчас вернется, сам расскажет.
— Ну, а все-таки в чем дело?
«Из-за меня с кем-то поссорился. Странно и непонятно. А может быть, Сивков шутит? Ну, конечно, вон какие у него хитрые глаза!»
— Вы пошутили, да?
Сивков развел руками — хотите верьте, хотите нет.
Вернулся Алексей.
— А вот мороженое! Сливочное, шоколадное.
Есть желающие?
— Берите скорей,— сказал Сивков,— а то растает. Жара.
Покончив с мороженым, они пошли по Москве-реке. Пройдя километр, Сивков неожиданно повернул назад.
— Ты куда? — спросил Алексей.
— Дела. Личная жизнь плюс общественные нагрузки. Не скучайте, еще увидимся.
— Что же вы нас бросаете? — спросила Наташа, ожидая, что и Алексей примется уговаривать Сивкова остаться с ними, но Алексей молчал.
Когда Сивков скрылся за уступом берега, Наташа обернулась к Алексею.
— Ты с кем-то вчера на заводе поссорился?
— Тебе кто сказал? Генка?
— Я в газете прочитала. В «Пионерской правде».
— В «Пионерской правде»? Годится. Детский был разговор…— Алексей замедлил шаг.— Есть у нас Люда Кузнецова, не так давно техникум закончила.
Вчера после смены подходит к моему станку и говорит: «Придется тебе премию делить с художницей, которая твой портрет рисует». Я говорю: «Почему?» А она говорит: «Работаешь ты здорово, это всем видно, а то, что личная слава для тебя не последнее дело, это, между прочим, тоже заметно».
Ах, думаю, ты так рассуждаешь!.. И пошел! И пошел!.. Она обиделась и отчалила.
— По-моему, ты это зря,— сказала Наташа, с неожиданной тревогой подумав о том, что, оказывается, существует где-то рядом еще одна девушка, которой не безразличен Алексей.
— Нет, не зря! Ты, говорит, стремишься к личной славе. А я говорю: за личной славой карьеристы гонятся в кинокомедиях. Смотрят на них люди и смеются. Скажи, прав я или нет, что это смешно, когда человек во что бы то ни стало мечтает сделать карьеру…
— Я это понимаю так…— Наташа задумалась, желая пояснить свою мысль примером из какого ни будь литературного произведения. Ей вспомнился «Отец Горио».— Вот, пожалуйста, Бальзак изобразил классический тип карьериста. Его звали Растиньяк. Для того, чтобы сделать карьеру, он творил подлости и преступления. Личная выгода была для него дороже всего…
— Это уж какой-то уголовник, я считаю.
— В нашем представлении он почти уголовник, а буржуазное общество сделало его министром.
— Хорошо, что мы с тобой не живем в буржуазном обществе,— улыбнулся Алексей.
Некоторое время они шли молча. Две лыжни, тянувшиеся рядом, неожиданно разошлись — одна повернула вспять, другая устремилась вперед.
— Смотри, как интересно,— сказал Алексей,— шли рядом две лыжни, шли по ним двое вроде нас, а потом, наверно, поспорили вернулся, другая дальше пошла…
— Как это ты все замечаешь!
— Ну уж, конечно, не все.
«Да, не все,— подумала Наташа. – Ты не замечаешь самого главного».
— Наташа, тебе поесть не хочется?
— Вообще-то я б не отказалась.
— Да?.. Сейчас откопаем что-нибудь из прошлогодних запасов,— сказал Алексей и, отбежав в сторонку, стал разгребать палкой снег. Он присел на корточки и тут же поднялся со свертком в руках.
— Пожалуйста.
В свертке оказалась булка с колбасой.
Наташа засмеялась. Она заметила, как он достал сверток из кармана.
— Какой молодец! Откопал свежую булку да еще с любительской колбасой.
— Техника!
Воткнув палки в снег, они позавтракали. Проглотив последний кусок, Наташа глянула по сторонам.
— Помню, еще, когда училась в пятом классе, я где-то здесь закопала две конфеты «Мишка».
Она сунула кулак в снег и, как фокусник, разжала ладонь.
— Прошу!
— Молодец! — повторяя ее интонацию, сказал Алексей и с хрустом раскусил конфету.
Они надели варежки.
— Пошли, Наталья Михайловна?
— Пошли, Алексей Иванович!
Лыжня тянулась вдоль берега. Алексей шел широким шагом. Наташа старалась не отстать. Она бежала, выбрасывая вперед палки, не чувствуя усталости, не видя перед собой никого, кроме Алексея. «Его портрет уже почти готов,— думала она,— но что будет потом?»
Пройдя вперед, Алексей остановился:
— Быстрей, быстрей!
— Иду! — ответила Наташа. — Иду!..

Журнал Юность № 6 июнь 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Share and Enjoy:
  • Print
  • Digg
  • StumbleUpon
  • del.icio.us
  • Facebook
  • Yahoo! Buzz
  • Twitter
  • Google Bookmarks
Запись опубликована в рубрике Литература. Добавьте в закладки постоянную ссылку.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *