Навстречу им шел человек. Он нес на плече большое стекло, в котором отражалось солнце. Володя улыбнулся.
— Может, в магазин зайдем? — спросил он, оборачиваясь к отцу.— Торт купим или еще что-нибудь в этом роде?
— Нет, ни в коем случае,— будто бы даже испугался отец.— Фрося обидится. Она сама по пирогам мастерица, а мы ей покупное принесем. Получится вроде оскорбления! Намек! Подарок есть, и хорошо…
— Ладно, смотри сам,— сказал Володя.— Командуй. Давай в переулок свернем.
— Зачем? — удивился отец.
От него крепко пахло одеколоном.
— А переулками дальше,— улыбнулся Володя.— Ты же сам хотел со мной пройтись, покрасоваться. Или раздумал? А я теперь потей в форме,— пошутил он. Идти к тетке переулками Володя решил потом, что не хотел проходить мимо дома Шлычкиных.
«Утром постоял, хватит,— думал он.— Сейчас она дома уже, наверное. Решит еще, что я неспроста под ее окошками гуляю».
Отец здоровался почти с каждым встречным: гордо приподнимал над головой твердую шляпу с прямыми полями. Володя тоже кивал, узнавая почти всех отцовых знакомых. К теткиному дому он подошел, вдосталь накивавшись. От взглядов, которые бросали им вслед знакомые, чесалась спина.
— Вовочка,— обрадовалась тетка.— Владимир Андреич! Орел ты у нас стал, орел!
Володя сунул фуражку под локоть и протянул тетке подарок: кожаные перчатки. Пока тетка примеряла их, ахала и благодарила, он огляделся.
Круглый, накрытый скатертью с бахромой стол стоял посередине комнаты, а на нем, тоже точно посередине, фаянсовая кошечка. За стеклами книжного шкафа Володя увидел голубые чайные чашки. Вместо прежней кровати с никелированными шишками у стены стоял ядовито-зеленый и громоздкий диван-кровать.
— А где же твои подушки; теть Фрось? — удивился Володя.
Тетка быстро взглянула на него, подставила под отцову папиросу стеклянную пепельницу и улыбнулась.
— Вечно натрусит пеплу, не вымести потом,— сказала она, будто извиняясь.— А подушки я, Вовочка, в деревню отвезла, продала там. Себе, конечно, одну оставила, а остальные — продала, да… Мода на них, Вовочка, кончилась. А в деревне ничего, даже спасибо сказали. Ох, да чего же это я? — вдруг всполошилась она.— Угощать же вас надо, гости дорогие! Только вот выпить у меня… Винца есть бутылочка, а хорошее, плохое, не разбираюсь я в этом.
Отец хмыкнул и выставил на стол бутылку коньяку, которую тайком от Володи принес с собой.
— Видишь, свое принесли,— сказал он гордо.— Сосуды, между прочим, расширяет!
«Вон почему ты его утром пить не захотел,— подумал, улыбаясь, Володя.— Отнекивался: «Непривычно!» Похвастаться, значит, решил! Тщеславный же ты у меня старичок, ох, и тщеславный!»
Тетка унеслась в кухню, загремела там посудой.
— Слышь, Фрось,— разглядывая коньячную этикетку, прокричал отец,— а племянничек-то твой мне подарок преподнес! Это, стирал я, гляжу, тащит!
Машину стиральную приволок! Холодильник хотел, да я отказался. У меня погреб имеется, холодильник мне ни к чему!
— Будет врать-то,— возразила тетка, заглядывая в дверь.— Холодильники — в очередь, по открыткам. Отец, нисколько не сконфуженный, помахал указательным пальцем.
— Кому в очередь, а кому…— сказал он.— Вовка с Таискиной подругой гулял, ему бы она не отказала.
«Вот это кто был,— подумал Володя, вспоминая полную не по годам продавщицу. — Как это я не узнал ее? Непонятно!» — Молодец, Вовочка,— похвалила тетка.— Облегчил папе своему жизнь. Стирать — мужское разве дело? А я не могу, у меня, Вовочка, сердце.— Она осторожно прижала к пухлой груди ладонь.— И так иной раз зайдется, так зайдется…
— Сейчас коньячку хлебнешь и забудешь,— перебил ее брат.— Черчилль вон по бутылке в день пил, потому и жил сто лет. А если бы политикой не занимался, не нервничал, все двести бы прожил. А то он все на Советский Союз зло копил…
— А ты у нас политик, папа,— сказал Володя, вставая.— Тетя Фрося, я тебе помогу.
Когда тетка и племянник накрыли на стол, когда тетка, недовольно ворча, унесла пепельницу и выбросила из нее окурки, когда Володя снял и повесил на спинку стула свой китель, когда отец наполнил стопки, а они больше походили на хрустальные, чем те, которые он хранил в своем буфете, в окно вдруг постучали.
Тетка сорвалась с места, побежала открывать.
Отец подмигнул сыну, прошептал:
— Давай, сынок, пока начальства в юбке нету,— и потянул ко рту стопку.
Володя выпил и прислушался.
— Ефросинья Аверьяновна,— торопливо говорил знакомый женский голос,— Тая насчет крышек узнать просила: нужны вам они или нет?
— Так ведь как сказать, Оленька? — громко и певуче отвечала тетка.— Варить если, мороки много. А что мне надо, одной-то? Гости ко мне редко ходят, угощать некого. С другой стороны, скучно без варенья. Малинки-т я уж наварю — лекарственная штука. Нужны, передай, милая, нужны!
Володя вскочил и вышел в кухню. «А память все таки приукрашивает всегда»,— успел подумать он, увидев Олю, и сказал:
— Здравствуй, Ольга Петровна. Давно не видел тебя! Зайди, посиди с нами!
— А и правда, Оленька, зайди,— засуетилась тетка.— Учились вместе — есть о чем поговорить. Посидите, друзей вспомните. А мы, старики, порадуемся на вас.
Оля, поломавшись для виду, согласилась.
Володя уступил ей свой стул, а себе принес из кухни голубую табуретку — точно такие же стояли у них дома. Оля села на стул осторожно, боясь помять висевший на спинке китель, а сверток, с которым пришла, положила на колени. Тем, что она не заметила его ордена, Володя остался и доволен и недоволен.
Отец многозначительно переглянулся с теткой, потом поманил ее пальцем и что-то зашептал. «Про Валю докладывает», — догадался Володя и громко сказал, постучав вилкой по стопочке:
— Что у вас там за секреты? В обществе секретов нет. Ты лучше, папа, налей!
— Ты не сердись,— наклонившись к нему, шепнула Оля,— я ведь случайно зашла, не ожидала…
— Непознанная необходимость,— усмехнулся Володя.
— Что ты говоришь? — не поняла Оля.
— Случайность — это непознанная необходимость,— повторил Володя.— Энгельс так утверждал.
На Олиной щеке вспыхнуло красное пятно.
— Мне Таиска сказала, что ты в городе,— шепотом призналась она.— Вот я и зашла — узнать. Не думала, что ты здесь.
— Я понимаю,— кивнул Володя.— Как ребята наши? Как ты сама?
— Я? — замялась Оля.— Живу. А ребята… Алик Окладников на танцах играет, вроде руководителя.
Трезвым редко увидишь. Анюта диссертацию защитила. Очень Вака какого-то опасалась. Но ничего, видно, обошлось.
— ВАК — это комиссия такая, аттестационная,— пояснил Володя.— Я слышал, она землю маками засеять хочет. Правда?
— Замуж она хочет,— сказала Оля, не поднимая глаз.— Семью, детей своих. Плачет, так хочет. А кто ее возьмет, хоть и ученая она теперь.
— Да, жалко,— ответил Володя.— Я одну такую встречал. В командировке мы были, в другом округе. С тем самым подполковником, папа, у которого семеро,— повысил он голос.— В гостинице номеров нет: комиссия какая-то прибыла — сплошь полковники! Но раскладушки нам пообещали. Пошли мы в ресторан перекусить. Поздно уже было…
Отец покосился на тетку…
— Слыхала? — спросил он.— В люди твой племянник вышел. Есть захотел — в ресторан!
И непонятно было, гордится он сыном или осуждает его.
— Поздно уже было,— повторил Володя,— все закрыто. Еле место себе нашли — стол длинный, на шестерых,— сели с краю, заказали по горячему, ждем. А за столом девушка сидит. Красивая, глазищи — о! как блюдца! Лейтенанты к ней со всего зала — танцевать приглашают. Всем отказывает, хотя и видно, что пришла одна. Ну, мы покушали и ушли. Боялись, что и раскладушек нам не достанется.
— И что? — спросил, закуривая, отец.— Смысл где?
— А то,— рассердился Володя.— За шинелями очередь была, и мы пошли к дежурной без шинелей. Ресторан-то при гостинице, на втором этаже. А когда вернулись, она по лестнице спускалась, нам навстречу.
— Ну? — продолжал настаивать отец.
— Баранки гну! — распалился Володя.— Хромая она была, как наша Анюта! Швейцар сказал, что
она к ним почти каждый вечер ходит и сидит до закрытия. Ног-то не видно под столом. А уходит последняя, чтобы никто не видел. Вот тебе и «ну»! Отец вынул изо рта папироску и покрутил головой.
— Это тут действительно есть… психология,— сказал он.— Личная жизнь — вещество тонкое. Таким людям и помочь не можешь и отворачиваться нельзя. Всюду клин, как говорится.
— Я тебе давно передать хотела,— сказала Оля, трогая лежавший у нее на коленях сверток.— Вот через Ефросинью Аверьяновну. Возьми.
Володя нерешительно принял легкий и мягкий сверток.
— А что там? — спросил он.
— Сам погляди,— ответила Оля.
Володя отодрал клок бумаги и увидел красное. «Рубаха»,— тут же догадался он.
— Я тебе еще тогда ее подарить хотела,— сказала Оля.— Только б ты не взял. Ты гордый был,— усмехнулась она.— Потом и не зашел ни разу. Задавался!
— Нет, стеснялся скорей,— признался Володя.— Хотелось сначала достичь чего-нибудь, а потом уж приходить.
— С девчонками молодыми по городу шататься не стесняешься,— вздохнула Оля.— Зачем она тебе? Что у вас общего?
«Таиска насплетничала,— пронеслось у Володи в голове.— Женский телеграф — немыслимая скорость».
— Общего?..— переспросил он.— Как тебе сказать? Небо.— Он на мгновение задумался.— Да, пожалуй, что так и есть.
— Вовочка, Оля, вы ничего не едите,— раздался заботливый голос тети Фроси.— Попробуйте холодца! А то растает!