В стенгазете решили дать побольше критики — в управлении это ценят. Корюшкин взял на себя оформительскую часть, Лобову, Карину и Лашкову поручил все остальное. Газету надо было делать быстро и срочно нести в управление на смотр, об этом сообщил вернувшийся оттуда с зарплатой Старков. Он посоветовал поместить в газете материал о соцобязательствах, принятых на последнем судовом собрании.
Карин поморщился и сказал:
— Ну зачем это, Андрей Ильич? Вы думаете, в этом интерес стенгазеты? Надо что-нибудь такое, чтоб посмотрел, и все, прилип к ней.
Электрик подошел к вывешенному в салоне соцобязательству.
— Во! Смотрите сюда. Федор! Корюшкин! — крикнул он радисту.— Подойди-ка. Гляди, как с прошлогоднего переписано.
Старков положил руку на плечо Карину и сказал:
— Ладно, ладно, ты не хорохорься. Об этом тоже надо, в управлении сказали. Да еще вот о «Двадцать седьмом».
— Что о «Двадцать седьмом»? — это уже спросил Корюшкин, предсудкома и редактор.
Старков достал из кармана список судов, занесенных на доску почета управления.
— Вот. «Двадцать седьмой» отличается чем-нибудь от нас? А план он дал выше? А простоев у
него меньше? А у нас шанс есть?
— Ну, «Двадцать седьмой»! — Карин даже развел руками.— Он же недавно из среднего ремонта.
Да у них даже бойлер новый стоит, а мы опять будем дуба давать зимой.
Старков выждал, пока электрик замолчит, и сказал:
— Все-таки у нас шанс есть? Вот и будем соревноваться. С «Двадцать седьмым», а не только сами с собой. И написать об этом надо.
— А бойлер? — сказал Карин.— Был бы новый бойлер, мы бы могли. Конечно б, могли, а чего? И бойлер надо—в соцобязательства капитану. А, Андрей Ильич?— Он взял из рук капитана список передовых судов и стал читать.
Газета неожиданно получилась интересной, смеялись все, кто читал, особенно над карикатурами со стихами.
— Ой-ой! Смотрите-ка, Шило! — Тетя Лина качала головой.— А это кто, господи! Никак я?.. Да неужели я такая? Ах, бесстыжие! — Она замахивалась поварешкой на всю редколлегию и обещала уморить голодом и редакторов и всех, кто смеется.
Сапов унес газету в управление. Мотористы сели играть в шахматы.
— Когда Эммануил Ласкер в последний раз приезжал в Москву…— опять начал Карин.
— Генка, смотри, под вилку…— сказал ему радист.
— Тю, ты еще? Сам не вижу?.. Когда Эммануил Ласкер… Ага-а, вон ты что… Ну, смотри сюда. Мы вот так, легкий шажок.
С Кариным Лобов играл впервые. После восьмидевяти ходов он понял, что думать нужно больше и что первые легкие жертвы были ни к чему. Пришлось заботиться о защите, но все же в конце концов электрик, поминая на каждом ходе чемпионов мира, сделал ему мат.
После пробной начали турнирную партию. Корюшкин вычерчивал таблицу, уговаривал капитана
включиться в судовой чемпионат. Старков не отказывался, не соглашался, но его вписали самым первым, что единственно вызвало его возражение.
— Ничего, ничего, Андрей Ильич,— говорил радист,— ниже третьего не опуститесь. Первое — как всегда, у меня, второе — у Карина.
Капитан улыбнулся и спросил:
— Ну-у? А Лашков?
Корюшкин пожал плечами.
— А Лобов? А помощник? — сказал капитан.
Шило, опустив подбородок на сложенные руки, следил за партией Лобова и Карина. Когда капитан спросил о Лобове, он повернулся, хихикнул:
— Тут песенка спетая…
— Бездна разума,— сказал Карин.— Неразработанные недра.
— Вон уже где твоя ферзя,— сказал Шило, вытянув подбородок.
Карин, не поворачивая головы, проговорил:
— Шило, ты из какой норы вылез? Не из-под обоев?
— Чего там норы, если уже всё, — сказал Шило.
— Ты катастрофически поумнел, — посмотрел на него электрик.
— Да,— сказал Шило.
Играющих обступили. Оставив свою партию, подошли Куртеев и Старков. Корюшкин оторвался от бумаги и, предупреждая реплики, поднял руку:
— Тихо-тихо! Без советов. Пусть доигрывают.
Лобов проиграл. Шило потер ладони, а Карин, поманив его пальцем, шепнул:
— А тебе никак? Не освоить? Все в козелка?
Шило отвернулся, как будто это было сказано не ему. Сели играть другие. Решили собрать деньги на призы за первое, второе места.
Лобов отошел к другому столу, сел, наблюдал, как радист старательно вписывает первое очко в еще не оформленную таблицу.
Из камбузного окошка выглянула Зойка, через минуту вошла в салон, села напротив Лобова и стала расставлять фигуры на свободной доске.
— Сыграем? — спросила она.
— В шахматы?!
— Нет, я в шахматы не умею, в шашки.
Лобов быстро расставил свои, сделал ход. Зойка, закусив нижнюю губу, исподлобья посматривала на Лобова, тихонько делала ходы и, огорчаясь, покачивала головой. Черные волосы ее выбивались из-под легкого платка, глаза смотрели легко, даже озорно.
Играла она слабо, просто удивительно слабо, и Лобов только забавлялся, подставляя ей и парные, и дамки.
— Проиграл Карину? — спросила Зойка.
— Ага,— ответил Лобов.
— Он, говорят, сильно играет.
— Лашков, говорят, сильнее.
Зойка подняла глаза, большие, выпуклые, внимательные, пожала плечами.
— У них всегда спор из-за этого был, особенно раньше,— сказала она.
Лобов слышал о неудачной попытке электрика стать между Зойкой и Пашковым, о том, что Карин до сих пор заходит в отсутствие тети Лины на камбуз и о чем-то подолгу говорит с Зойкой.
— Значит, спор?
Еще в школе, очень давно, тренировали взгляд, подолгу смотрели друг другу в глаза, не мигая, не отворачиваясь, пока не задрожат веки, не выступят слезы…
Лобов увидел подрагивающие Зойкины ресницы, острые, похолодевшие зрачки. Она смотрела долго, неподвижно…
— Я же говорю, раньше был,— сказала, наконец, она.
— А теперь, значит, ясно, кто сильнее?
— Теперь… теперь и ты вот…— Зойка снова закусила губу,— Ты ведь мог выиграть?
Она опять смотрела озорно, но несколько иначе, чем вначале, когда садилась играть. На лбу собрались морщинки, тонкое лицо придвинулось ближе.
Последнюю фразу она произнесла тихо, опустила посерьезневшее лицо и, прикасаясь мизинцем к шашке, повторила еще тише и твердо:
— Мог.
Лобов хотел сказать о Лашкове, но тот сам, вдруг распахнув дверь, появился в салоне и, ругаясь, начал рыться в аптечке.
— Какой сапог налил кислоты в шкиперской? — сказал, ни к кому не обращаясь, Лашков.
В салоне оставались мотористы, Куртеев, Корюшкин. Все они уставились на матроса.
— Какая кислота? Ты что?
— Кака-ая…— Лашков промыл руку и, громыхнув дверью, ушел.
Карин внимательно посмотрел на Шило и спросил:
— Ты?
Шило двинул плечом.
— Чего это я? Больно нужно мне!
Электрик повернулся к Лобову и сказал:
— Ведь налил, подл… Эх, Шило, Шило…
Зойка пододвинулась к Карину, заглянула ему в лицо и тихо спросила:
— Генка, а что такое? Что Шило?
— Да ничего такого, не бойся. Пролил, понимаешь, Шило кислоту в кладовке и не успел убрать, а Петя возьми да и сунься неаккуратно. Да ты не бойся, до свадьбы все заживет…
За два дня до этого в шкиперской, передвигая банки с краской, мотористы обнаружили под одной из них небольшой сверточек. В нем оказались деньги, порядочно денег. Позвали Куртеева, чтобы проверить его, попросили помочь разобраться в банках. Тот небрежно сдвинул банку, под которой обнаружили деньги, в сторону, отыскал нужную, открыл. Тогда и его посвятили в это дело. Ливадин развернул пакетик, быстро перебрал бумажки, как-то странно хмыкнул и, ни слова не говоря, выбрался из кладовой. Через минуту он вернулся со своим коричневым пиджаком в руках.
— Какой же гад, а? Вот, мои, костюмные… Вот тут лежали.— Куртеев вывернул боковой карман пиджака.— Генка, ты знаешь… Кто же это, а? Лобов здесь? — Боцман огляделся, встретился глазами с Лобовым и опять зашумел: — Какой же гад, а?
— Ты Димку не трогай, это он их нашел,— прогудел Карин, зачем-то приподнимая остальные банки.— И не бабы, конечно.
Шило предложил отключить в машине свет на шкиперскую, налить под банки кислоты или сделать что-нибудь такое еще, «чтобы сразу прищучить сволоту».
Но кислоту отставили, свет — да, решили отключить и проследить, кто его попросит, кто полезет в кладовку.
И вот теперь — нате. Если б Лашков был один, тут можно было бы что-то думать, но его, как выяснилось, взял с собой помощник. Они полезли в шкиперскую и, не сумев включить свет, вылезать не стали, решили обойтись спичками.
«Он, как пить дать он»,— уверял всех Шило, но все понимали, что теперь ничего доказать нельзя.
Подозрение, что это сделал Лашков, осталось, однако сам он и ухом не повел, когда ему сказали.