Надежда Кожевникова
В заводском комитете Московского автомобильного завода имени Ленинского комсомола меня спросили:
— Значит, вас интересуют рабочие династии? Ясно… Что ж, есть у нас такие. И не одна. К примеру, Бугины… Шесть человек из этой семьи работают у нас на заводе. Вот познакомьтесь с ними. Не пожалеете…
Рабочая семья Бугиных молода. Мать, Марья Васильевна, приехала в Москву из деревни Савинково, Орловской области, в 50-е годы, тогда и пришла на завод. Отец, Евгений Федорович, демобилизовавшись по окончании войны, прибыл в столицу, а до войны
тоже в деревне жил… Да, значит, в завкоме ошиблись: действительно, шестеро Бугиных работают на заводе, но пока только два рабочих поколения — отцы и дети… Деды же и прадеды были крестьянами…
Так вот, об этих отцах и детях, об их конфликтах и радостях, о том, что думают сегодня отцы о детях и дети об отцах, пойдет у нас разговор. На примере одной семьи — крепкой, рабочей, дружной.
Возможно, два эти поколения станут началом рабочей династии. Все основания для этого уже сейчас вне сомнения. Но пока… пока Бугиных семеро: мать, отец, два сына, две невестки и десятимесячный внук…
Живут Бугины, как и семьдесят процентов работающих на АЗЛК, в новом, Люблинском, районе столицы. Недалеко отсюда — большой заводской стадион, Дворец водного спорта. Завершается строительство нового Дворца культуры.
Бугины живут в отдельной квартире, пока двухкомнатной.
— Вот Толик из армии вернется, заявление подадим, а то тесновато становится, семья-то растет,— говорит Марья Васильевна, знакомя меня со своим хозяйством.
Анатолий — это младший сын. До армии работал в кузовном цехе слесарем-сборщиком. Успел уже обзавестись семьей. Жена его, Тамара, работает в цехе сборки. А сын, Сашок, что-то там пищит за стеной — с ним нянчится другая молодая семья, Люда и Саша. Саша работает в кузовном, а Люда — в отделе технического контроля. Вечерами учатся в автомеханическом техникуме; недалек уже день, когда и Люда и Саша получат дипломы механиков. Глава семьи, Евгений Федорович, — рихтовщик в том же кузовном цехе. Он-то, собственно, и привел туда, увлекши собственной профессией, обоих своих сыновей.
…Глава семьи…
Высокий, смуглый, неслышно ходит он по комнате в мягких тапочках, прислушиваясь к нашей беседе, и чуть что поглядывает на жену. Ведь именно она, Марья Васильевна, всему и всем здесь хозяйка. Все Бугины-мужчины подчиняются ей: сыновья — чуть шутливо, посмеиваясь (как же, молоды, горды!), а отец — абсолютно серьезно. Уж он-то знает, сколько сил, энергии постоянно, как говорится, «без страха и упрека», тратит мать на семью. И какие трудности, испытания пришлось ей выдержать. Он-то знает! Ведь прожили они вместе без малого двадцать пять лет — серебряная свадьба скоро… А если вспомнить, какой он ее тогда, четверть века назад, встретил, увидел, полюбил? Если вспомнить — что, сильно изменилась?
— Нет,— говорит он мне.— Такая же и была. Может, только чуть-чуть пополнела…
Марья Васильевна смеется:
— Что ты, Жень! Я же тонюсенькая тогда была. И косы, помнишь какие… Если б ты меня такую, как сейчас, встретил, так разве влюбился бы?
— Наверняка! Ну, ладно, вы уж простите меня,— это он обращается ко мне,— я пойду посмотрю, что там с внуком…
— Серьезный он у меня! — улыбается Марья Васильевна.— И смущается, как мальчишка, не любит, когда мы с ним о нашей молодости при ком-нибудь малознакомом вспоминаем. Ну, будто ревнует. А почему бы не вспомнить? Ведь и тогда хорошо было, пусть и трудновато… Вот, к примеру, как мы с Женей поженились… После работы — ведь на заводе вместе работали — поехали в Ждановский загс: ни свидетелей, ни цветов, ни музыки, ни шампанского. Расписались, на трамвай сели, на «двадцатку», и обратно поехали… Вот и вся свадьба. Другое дело — у наших сыновей. Гостей полон дом, пир, веселье. Мы с Женей у сынков на свадьбах отгуляли вроде и за себя самих. Хорошо так на душе было: молодежь веселилась. И мы с нцми. А ведь зря, думаю, сейчас ворчат на молодых-то. Ну, зачем ворчать, старость только свою показывать? Не завидовать же, что им легче живется, чем нам в их годы,— радоваться надо. И нечего ребят молодыми годами корить. Да и потом, свои у них теперь трудности, и много: и знать им надо больше и уметь. Время идет, и другие сейчас требования. И ведь не бездельничают они, молодые.
Работают — любо-дорого посмотреть. Вот, к примеру, и мои ребята… Иной раз придешь к ним в цех, встанешь незаметно в сторонке: Саша, Толик, руки у них мелькают, ловкие — не углядишь. Точно, как часы, работают. Посмотришь на них да и думаешь: «Ну, чего тебе еще надо, мать? Главное, чтоб трудились. Чтоб честными, работящими выросли». Нет, правда! — Марья Васильевна смущенно улыбнулась.— Я не хвастаюсь, в самом деле, хорошие у меня сыновья…
— Молодые, молодые…— Евгений Федорович (он уже вернулся от внука), оказывается, не всегда безоговорочно принимает точку зрения жены. Сейчас вот он готов с ней и поспорить:— Молодые!
Дисциплины у них нет, у молодых. Вот я, к примеру, если в вечернюю смену работаю, из дома без десяти три выхожу. А на месте надо в четыре быть. Так я спокойно, не спеша еду: автобус полный — следующего подожду, без нервотрепки чтобы… И успею спокойно по цеху пройтись, место свое рабочее подготовить. Всегда на работу загодя прихожу, такая у меня привычка, и, между прочим, смолоду… А эти, нынешние молодые, летят сломя голову. В наипоследний момент…
— Так не опаздывают ведь,— защищает молодых Марья Васильевна.
— Но могут опоздать! — Евгений Федорович грозно повышает голос.— Зачем же рисковать понапрасну?! Потом выговора выслушивать. Неудобно ведь, неловко. Самого себя уважать надо…
— Вот и неправ ты, Женя.— Марью Васильевну не так легко победить.— Ты время не умеешь экономить. А им, молодым, оно в два раза, а то и больше дороже, чем тебе. Потому и спешат они, понятно?..
Вы, старики, за полтора часа, как гуси, плывете. Бродите потом по заводу без толку, все равно же раньше смены не заступите: другие уйдут, тогда… И нечего хвастать, что ты на завалинке смены поджидаешь, дисциплинированный какой…
— И вовсе не на завалинке, а свои производственные дела выясняю… Всегда найдется что до смены сделать. Завод ведь. А потом, зачем ты говоришь так: мол, старики…
— Ну, не обижайся, не обижайся, Жень… Я ведь тоже, значит, старуха…
(А он и не обижается, я вижу.)
Марья Васильевна поправляет скатерть на столе:
— Я, конечно, при сыновьях с отцом так не разговариваю. Берегу отцовский авторитет. Но ведь, кроме меня, кто ему объяснит, если он не прав? Вот и приходится… Жень, ты не сердись. Лучше согласись со мной.
— Ты всегда так: согласись да согласись. А если у меня свои на этот счет соображения? — Евгений Федорович опять выходит из комнаты.— Надо проверить, как там мясо в духовке, не пригорело ли…
Едва муж выходит, Марья Васильевна говорит гордо:
— Он у меня кулинар! Такие блюда готовит… Научился еще в армии. А потом, когда мы в Расторгуеве жили, ему даже чаще приходилось готовить, чем мне. Приду с работы иной раз такая усталая, как сноп на кровать валюсь. А Женя мне и супчику подаст и посуду сам вымоет. Знаете, трудно нам тогда приходилось. Когда поженились, жили в семейном общежитии, в комнате на восемь человек. Потом комнату нам дали. Сашок родился, за ним — Толик.
На работу ездили — два часа в один конец. Девять лет вот так прожили. А потом, 14 октября 1961 года,— на всю жизнь число запомнила,— получили мы вот эту квартиру. А несколько лет прошло, и видите, мала нам она, больший простор требуется…
Марья Васильевна обводит глазами комнату. Представляет уже, наверное, стены новой квартиры, и мебель новую, и новый вид из окна… Она, хозяйка, мать, раньше других в семье начинает обдумывать, планировать, готовиться к предстоящим переменам. И утром она встает первая, в половине шестого, чтобы успеть приготовить еду, убрать, постирать, да мало ли еще что! Мужчины, если им во вторую смену, могут и подольше поспать, а у матери всегда забот — не пересчитать, не переделать…
В семье у Бугиных зарплату, как в кассу, сдают Марье Васильевне.
— Я деньги только в день получки в руках и держу,— шутливо ворчит Евгений Федорович.— А мать у нас — казначейша. Какими суммами ворочает!..
— Значит, так,— задумывается Марья Васильевна,— сколько же это у нас вместе-то выходит? Отец 75 250 рублей приносит, я — 130, если в среднем брать. Саша — 160—180, Люда — 90. Толик — примерно 160—180 рублей, Тамара столько же… А много получается! — Марья Басильевна вроде и сама удивлена.— А что удивляться-то? — возражает она самой себе.— Все уже на ногах, все зарабатывают. Мы теперь с отцом можем быть спокойны — детей своих в люди вывели…
…Детей своих в люди вывели…
…Сыновья избирают себе профессию отца и приходят на тот же завод, в тот же цех, где отец трудится уже много лет. Конечно, сама заводская атмосфера, в данном случае еще и живая, я бы сказала, очень творческая работа по созданию малолитражного автомобиля «Москвич», увлекает. Но увлечение не всегда призвание. Увлечения меняются, а призвание — на всю жизнь. Старший Бугин действительно помог (собственным примером!) Саше и Анатолию
найти свое призвание, и не случайно сыновья пришли в кузовной цех. Сейчас они рабочие, но будут и техниками, а, может, позднее инженерами. И я твердо убеждена, побывав в бугинском доме, что завод имени Ленинского комсомола — истинное призвание не только нынешних Бугиных, но и будущих…
Наверное, это и есть ощущение кануна династии. И, значит, в завкоме не ошиблись, когда предложили мне познакомиться именно с ними…
…Щелкает замок в передней, слышатся возня и смех — они тотчас обрываются, едва вошедшая в комнату молодая пара замечает посторонних.
Люда и Саша. В глазах Люды растерянность. Саша спокойно, с достоинством подходит, протягивает для приветствия руку: «Александр…» Походка тяжеловатая, солидная, не соответствует юношески легкому его телу. Саша высок, выше отца, а когда наклоняет голову, светлая, густая челка падает ему на лоб. Лицо узкое, смуглое, с внимательным прищуром глаз. И у Саши и у Люды на пальцах обручальные кольца, новенькие, блестящие: «Пять месяцев
как поженились». Видно, что оба еще не очень свыклись с новой для них ролью супругов.
— Надень кофту, дует от окна,— говорит Саша, придерживая жену за плечи. А она, искоса глянув на окружающих, осторожно отводит его руки…
— Как мы познакомились? — переспрашивает меня Саша.— Да как часто водится — случайно. Я в заводскую поликлинику зубы пришел лечить, а она,— Саша кивает на жену,— кабинет хирурга искала. Пока ждали, разговорились. «Где живете?» — спрашиваю. «На Соколе», говорит. «Ну,— думаю,— далеко.
Провожать не поеду. Зуб только что вырвали — болит, нет сил!..» Не поехал. А потом снова встретились и снова случайно — в вечерней школе. Опять провожать не поехал. Потом я в армию ушел. Вернулся — в техникум поступать решил, к экзаменам готовиться. Мать предлагает: «Тут девушка одна со мной работает, так она тоже не так давно в техникум сдавала. Спросить, может, остались у нее какие билеты, конспекты?» «Спроси»,— говорю. Прихожу за конспектами — вижу, та самая Люда. И с тех вот конспектов стали мы с ней встречаться почти что каждый день…
— Ты меня тогда еще в кино пригласил,— говорит Люда.
— Когда?
— Ну тогда же, когда конспекты брал…
— Что-то не припоминаю… Разве такое было? — Саша поддразнивает жену.— По-моему, это ты мне сказала: давай, мол, завтра встретимся после работы, в кино сходим…
— Что?! — Люда возмущена.— Может, я первая с тобой объясняться стала?
— Ну нет, чего не было, того не было. Это ж мое мужское преимущество, с чего бы я стал его
тебе отдавать? — Улыбаясь, Саша пытается обнять жену, но она обиженно вырывается и пересаживается подальше в кресло…
— …Конечно,— продолжает Саша,— мать права. Отдельно нам с Людой жить надо. Не потому, что с родителями ссоримся или мешают они нам, нет, конечно. Дружно живем. Но мать говорит: «В отдельном доме вы оба станете самостоятельней. И Люде надо почувствовать себя настоящей хозяйкой». Правильно. Очень мы эту отдельную квартиру ждем — себя самих, наконец, сможем проверить, испытать на взрослость, что ли… Хоть и знаю точно: буду без родителей скучать. Вот мать: на ней весь дом держится. Раньше всех встает, позже всех ложится. И кажется, сил в ней, как в молоденькой девчонке. Сейчас-то у нас с деньгами порядок. А раньше, когда мы с братом маленькими были, туго приходилось. Но мать и одевала и обувала нас очень прилично, даже хорошо. А когда я после армии вернулся, повела меня по магазинам. И то, говорит, надо купить, и это. Костюм сшила, пальто, ну, целое приданое. И брату все так же, когда решил он жениться. Вышли мы с ним как-то во двор нарядные! Мать глядит из окна, улыбается. И вдруг как заплачет… Мы с братом даже испугались. А она рукой нам замахала: мол, идите, идите, это я так… На заводе нашем я еще до армии начал работать, а потом, демобилизовавшись, туда же устроился. В свой же цех, на конвейер. Брат напротив, на подсборке стоял, а я «на крыльях». То есть крылья ставил на кузова. Нас так «крыльщиками» и называют. И очень хотелось мне побольше заработать. Нет, не из жадности, правда.
А хотелось теперь, когда из армии вернулся, большую сумму в семью вносить, чтобы и другие почувствовали и я сам: теперь вот уже не пацан, взрослый, мужчина… И еще хотелось, чтобы мать поняла: недаром она нас с братом столько лет тянула, ради нас на себе экономила. Иной раз даже разозлишься: «Что это ты Толику третью пару ботинок покупаешь, а сама столько лет ходишь в старом пальто?!» А она: «Ладно, ладно, в следующем месяце…» Месяц проходит — опять тащит обновки нам… Мы, конечно, и сами могли бы ей подарок купить — так ведь все деньги-то у нее, у матери. Ну ничего, соберемся как-нибудь, разоденем мать, как невесту!.. А отец, он у нас только с виду тихий. Спорщик!.. Газеты, журналы до последней строчки вычитывает, и что интересно ему показалось, вырежет и спрячет. Потом обсуждать что-нибудь начнем — у кого одна, у кого другая точка зрения. Тут отец эти свои вырезки несет: «Ну как,— говорит,— видите? Кто прав?» Ох и упрямый…
— Ты зато у нас голубь.— Люда насмешливо смотрит на мужа.
— Нет, конечно. Никто из нас не голубь. Но тем не менее живем — не ссоримся, любим друг друга, уважаем…
…Саша сидел в кресле напротив — современный, модно одетый парень. Приветлив, улыбчив — было легко, свободно с ним говорить.
— Саша, а как ты считаешь, кто такой сегодняшний рабочий человек? Что ты в себе самом ощущаешь, чего не было или нет, даже в твоих родителях? Понимаешь: не опыт — в этом мы с родителями не можем соперничать. Что-то другое…
— Видишь ли,— начинает Саша,— когда-то мы жили в Расторгуеве, в поселке, родители рассказывали, да? Ну так вот, приходилось вставать очень рано, в 5—6 часов. Родители перед работой везли нас в детский сад. Выводили за руку на улицу — мы с братом спросонья и не видели ничего, не замечали.
А отцу с матерью нужно было не только свою усталость, невыспанность утреннюю преодолевать, но и следить, чтобы мы с Толиком не раскапризничались. Мы же, само собой, капризничали, а они успокаивали, никогда не раздражались. А может, и раздражались, но виду не показывали. Не ругали нас, не сердились, а просто… Ты заметила, как наша мать иногда смотрит? Ну, если она хочет, чтобы сосредоточились мы, обдумали что-то, самостоятельно решили.
Долго так смотрит, пристально. И начинаешь соображать: «Да, да, права ты, мама…» Вот так она и в детстве на нас смотрела… Им с отцом раньше трудно было, да и сейчас нелегко: за всех нас переживать, волноваться. Но мать, сколько бы дел и забот у нее ни было, все еще чувствует себя сильной, молодой. А почему? Да потому, что всегда — и дома и на работе — сил своих не жалела. Закалка у нее такая. Как погиб ее отец на фронте и остались они с матерью одни — так и на всю жизнь: сама, сама, никогда ни на кого не рассчитывая. А потом вот отца встретила…
— У нас в семье,— продолжает Саша,— сейчас уже три семьи образовались. Тесновато стало. Толик из армии вернется — как разместимся? Я матери и говорю: «Что делать-то будем?» А она посмотрела на меня не то что с осуждением, ну, в общем, выразим.
Журнал «Юность» № 8 август 1973 г.