В июньском номере «Юности» я попытался рассказать, как Михаил Таль вновь играет в настоящие шахматы и нескрываемо наслаждается этой игрой. Беседовал я с Талем в марте на международном турнире Таллин-73 и, между прочим, предупредил его, что журнал с этим материалом выйдет в дни ленинградского межзонального турнира…
Таль весело заметил на это, что мне не следует беспокоиться: если он «завалится» на межзональном турнире, то я смогу продолжить тему. И вот теперь, к великому собственному огорчению, я вынужден воспользоваться советом Таля и действительно продолжить тему. Кто же мог представить, скажите, что Михаил Таль не будет в числе тех трех победителей ленинградского межзонального турнира, которым предстоит продолжить борьбу за право играть матч с Робертом Фишером?
Тут дело не только в том, что Таль имел лучший рейтинг-лист, то есть по классификации ФИДЕ стоял выше всех остальных участников межзональных турниров. Именно в Тале, который снова стал Талем, многим виделся достойный соперник нынешнего чемпиона мира. Да, Фишер победил, кажется, всех, но только не Таля, а ведь именно Таль породил, пожалуй, самую яркую шахматную легенду наших дней. И не случайно вскоре после матча в
Рейкьявике, когда Таль вновь появился на мировом шахматном горизонте, Фишер заявил в одном интервью, что теперь он хотел бы сыграть матч престижа с Талем.
Что же случилось в Ленинграде?
Димитрие Белица, югославский шахматный журналист, в день открытия ленинградского турнира подарил Талю свою последнюю книгу «Дневник из Рейкьявика» с надписью: «Дорогому другу. Мне жаль, что тебя там не было». По таланту Белица ставит Таля выше Фишера и вообще выше всех. Он сказал мне, что Таль может уступить лишь одному
противнику — самому Талю, своей болезни. Так и случилось в Ленинграде.
Шахматный обозреватель «Советского спорта» Виктор Васильев, автор книги «Загадка Таля», полагает, что Таль приехал в Ленинград излишне изнуренный борьбой за то, чтобы вернуть свое былое имя, которую он вел последнее время на бесконечных турнирах. Имя Таль вернул, но ленинградский турнир оказался для него как бы последним километром марафона.
Обозреватель шахматного еженедельника «64» Александр Рошаль, также говоря о болезни Таля, наряду с этим отмечает, что во многих партиях турнира Таль, казалось, вдруг забывает одному ему известную пиратскую тропинку, которой прежде он всегда пробивался к своей шахматной истине, и сворачивает на проторенную дорогу…
Я приехал в Ленинград в конце турнира, когда Таль уже растерял все надежды попасть в призовую тройку и когда поживиться за его счет, полагая, что он окончательно сломлен, пытались даже участники, замыкавшие турнирную таблицу. Расскажу о двух утренних доигрываниях без зрителей, которые пришлось проводить Талю.
В первое утро он доигрывал отложенную партию с колумбийцем Куэлларом, который уже после первых туров прочно обосновался на последнем месте. Куэллар, которому под шестьдесят, даже в самые жаркие дни являлся на турнир в строгом костюме, при галстуке и походил на доброго провинциального дядюшку. Но этот добрый дядюшка терзал Таля все утро: поначалу ему, очевидно, мерещился выигрыш, потом он упрямо пытался сделать ничью. Таль скучал, ожидая, когда ж, наконец, Куэллар сдастся, а тот все играл и играл, рассчитывая, очевидно, что вдруг Таль подставит ему фигуру… Таль понимал, что происходит, и в конце концов это стало его веселить.
И лишь ходу на восьмидесятом Куэллар сдался и тут же сердито, обиженно заговорил, что он анализировал эту партию две недели, а сегодня утром его подняли очень рано, и он не смог выпить даже горячего кофе…
— Что он говорит? — спрашивала меня Геля, жена Таля.
— Что он не выпил утром горячего кофе.
— Я ему сделала здесь кофе, Мише сделала и ему. Правда, чайник долго не закипал…
А на следующее утро Таль доигрывал с молодым франтоватым аргентинцем Кинтеросом, который недавно выполнил норму международного гроссмейстера, а помимо того известен своей дружбой с Фишером. Кинтерос играл в Ленинграде средне, но ему удалось, например, победить Ларсена. Таль в то утро отвратительно себя чувствовал и хотел лишь скорее закончить партию, но от предложенного им повторения ходов Кинтерос уклонился…
— Ох, дурацкий турнир! — восклицала Геля. — Во сне приснилось такое бы — не поверила.
Но в этой партии Талю вдруг повезло — единственный раз за весь турнир повезло. Когда у Таля уже не было сил продолжать игру, Кинтерос грубо ошибся и тут же сдал партию. А спустя три с половиной часа Таль вновь сел за шахматный столик и ходом королевской пешки — своим излюбленным вызывающим ходом — начал партию пятнадцатого тура с Глигоричем. Таль атаковал маститого Глигорича уверенно и вдохновенно, словно, наконец, хорошо отдохнул и пришел в себя перед этим туром. Но я-то видел, как еще три с половиной часа назад он совершенно был обессилен острой болью… Неужели лишь неистовая убежденность в своих сверхвозможностях дала ему силы для неотразимой атаки на позицию Глигорича?
Эту особенность незаурядной личности Таля — как и другую и не менее характерную особенность: совершенное отсутствие инстинкта самосохранения?! — рекомендовал мне не забывать Александр Кобленц, который долгие годы был тренером Таля.
Я сидел в зале, вспоминая эти слова Кобленца и в который раз пытаясь сформулировать для себя: что же случилось с Талем? — как вдруг по рядам прошел легкий гул, а шахматисты, которые, ожидая хода соперника, прогуливались по сцене, устремились мгновенно к столику, где Ларсен играл с Бирном. А дело в том, что в равной позиции Ларсен, недолго думая, сделал самоубийственный ход конем! После бурного старта Ларсен вдруг начал раз за разом проигрывать, причем, как заметил Макс Эйве, проигрывать как-то по-детски (Таль, кстати, тоже проигрывал совершенно нелепо: с кубинцем Эстевесом, например, он вдруг начал играть в поддавки…). Теперь же Ларсен лишался последних надежд войти в первую тройку. Но «датским принцем» уже владела какая-то обреченность: он торопливо сделал несколько пустых ходов и сдался.
Так фактически закончился этот турнир для импульсивного Бента Ларсена, а практичный и четкий Роберт Бирн (его манеры и внешний облик вполне соответствуют стилю игры: массивный золотой перстень с печаткой не нарушает общей картины) во многом обеспечил себе этой победой будущее третье место. В пресс-центре, обсуждая сенсационный успех Бирна, поговаривали, что в последние годы он много играл с Фишером, был его спарринг-партнером…
Но самым ярким торжеством шахматного рационализма на этом турнире оказалось, конечно, первое место Анатолия Карпова. Двадцатидвухлетний гроссмейстер и не скрывает, что рискованная игра в стиле шахматных мушкетеров ему не по душе. Считают, что Фишер вновь и на самом высоком уровне утвердил в сегодняшних шахматах железную логику в оценке позиции и сверхдальновидный трезвый расчет, в этом смысле Карпов близок к Фишеру.
Карпов, бесспорно, очень талантлив и с каждым годом заметно прибавляет в классе игры. Сейчас всех занимает, конечно, может ли Карпов уже противостоять Фишеру. Сам Карпов во время турнира сказал, что он еще не готов к единоборству с чемпионом мира. Еще не готов. Но, значит, он даже не сомневается, что когда-то будет готов…
Карпов прошел турнир без единого поражения да и по ходу игры лишь дважды имел сомнительную позицию (с Талем и со Смейкалом), но в первом случае закончил партию вничью, а во втором даже выиграл.
Карпов и в жизни, в быту, стремится всегда иметь безукоризненную позицию. Таль, например, обедал в турнирные дни сначала в одном ресторане, пока не съел там что-то не то, потом стал обедать в другом, а Карпов питался дома — у одного своего друга. По утрам тот сам ходил на Кузнечный рынок и покупал самые лучшие и самые свежие продукты.
В тот вечер, в пятнадцатом туре, Карпов играл с болгарином Радуловым. Сделав очередной ход, он часто оставался за столиком и изучающе поглядывал на Радулова, словно пытался разгадать, о чем тот сейчас думает (один известный гроссмейстер, проигравший Карпову, признался, что его очень нервировало, когда Карпов вот так на него смотрел). Но Радулова это, очевидно, совсем не нервировало, и на доске продолжало сохраняться равенство. А что же Карпов? Он и не думал насиловать позицию и необоснованно рисковать. К тому же турнирное положение позволяло ему согласиться с Радуловым на ничью, что он и сделал.
Лишь Виктор Корчной, разделивший с Карповым победу в турнире, сумел противостоять торжествующему рационализму, блистательно продемонстрировав ту самую рискованную игру в стиле шахматных мушкетеров. В пятнадцатом туре, который я выбрал, чтобы представить главных действующих лиц турнира, Корчной элегантно переиграл филиппинца Торре — на первый взгляд скорее похожего на отрешенного хиппи, чем на шахматиста. Однако как раз на Торре споткнулся во втором туре Таль.
Так что же с Талем? Помню, в конце марта в Центральном шахматном клубе Михаил Таль довел до экстаза своих поклонников, эффектно продемонстрировав, как он победил в Таллине Спасского. И, наконец кто-то крикнул из зала: «Каким ходом вы начнете первую партию с Фишером?» Таль чуть улыбнулся и сказал: «Если к тому времени, когда этот матч состоится, шахматные правила не изменятся, я схожу е2 — е4». Так вот, хотя в Ленинграде Таль сделал все, чтобы этот матч — по крайней мере в ближайшие несколько лет — не состоялся, поклонники шахмат не отступились от своего кумира.
Когда Таль вышел на улицу после партии с Глигоричем, толпа едва не растерзала его, требуя автографов. Эту партию, которая уже ничего не меняла в его сегодняшней судьбе, Таль, кстати, начал — помните? — тем же ходом: е2 — е4…