Переулками Антон вышел к Гоголевскому бульвару. Уже падали листья, но незаметно, еще не дружно, одиноко; редкий желтый зигзаг прочерчивал воздух. И когда лист уже лежал на земле, его след еще тянулся за ним, висел в воздухе.
Уже заметнее была чернота стволов и чугунной бульварной решетки. Но отчетливой она станет лишь зимой, на снегу. Антон подумал, что зимой его уже здесь не будет.
Давно он не был на бульваре в это время. На скамейках, пристроив фанерки, играли в домино пенсионеры. Гуляли с колясками молодые женщины. Но больше всего было старух и детей. В этот рабочий час на бульваре среди старых и малых он почувствовал себя слишком явным, заметным и неуместным, лишним.
Он миновал памятник Гоголю и вышел на угол Арбата. Старая улица была сонливой и тихой.
За «Прагой» на бетонном проспекте кипело движение.
Антон вышел на площадь и попал в толпу. Целый день текла она над тоннелем в самом узком месте площади, сжимаясь и растекаясь, как в песочных часах. Из-за угла кинотеатра скрытый пульс метро через равные паузы выталкивал на площадь густые порции людей. В толпе яркими кляксами выделялись букеты продавцов цветов, смуглых девушек и усатых красавцев в широких кепках. Антон дошел до знаменитого университетского двора. На площади, по которой день и ночь неслись машины, этот двор был оазисом.
Старое желтое здание с белыми колоннами замыкало уютный зеленый двор с трех сторон. С четвертой, со стороны улицы, его надежно ограждала чугунная решетка, оправленная камнем. Вдоль решетки густо росли деревья и стояли скамейки.
В углах дома деревья образовывали зеленые ниши.
В них застенчиво стояли статуи: справа Герцен, слева Огарев. Середину двора занимал ровный газон, росли цветы. Шум площади сюда почти не проникал. Двор казался далеким, загородным. А назывался среди завсегдатаев «психодромом».
Днем здесь было весело. Здесь прогуливали лекции, спорили, отдыхали, смеялись, читали, флиртовали, курили, но особенно людно становилось в перерывах между лекциями, когда из всех дверей валили студенты. В глазах пестрело от яркой одежды, красивых девушек, элегантных костюмов щеголей, модных лохмотьев чудаков оборванцев — все перепутывалось, и казалось, что ты попал на веселый карнавал. Приезжие, шагая по тротуару, столбенели и ошарашенно смотрели сквозь решетку во двор.
К вечеру становилось тихо. Сидели влюбленные, забегали поболтать и выкурить сигаретку девушки и молодые женщины, иногда на скамейке негромко бренчала гитара, а совсем поздно шли приглушенные мужские беседы, и даже ночью в темноте под деревьями печально вспыхивал и гас огонек уединенного курильщика.
Сейчас был как раз перерыв между лекциями.
У Антона зарябило в глазах. Он стоял на тротуаре и смотрел сквозь прутья решетки. До него доносились слова, обрывки фраз; он удивился легкости, с которой здесь толковали о разных вещах. Вдруг подумал, как мало знает. Стало тревожно, не по себе. Как будто прозевал что-то свое, верное, упустил единственное в жизни — настоящую любовь.
Заныло внутри, а кожу обожгло зудом: Антон не мог оставаться на месте. Он рванулся вперед, обгоняя прохожих. В окнах гостиницы «Националь» висели глянцевые картинки, рекламы путешествий.
Он подумал, что нигде еще не был. Обернулся в тревоге. Все вокруг было с детства знакомо. Гостиница «Москва», Исторический музей, Кремль, Александровский сад, Манеж. Они были всегда, всю жизнь.
Вдруг в его стопроцентном зрении прорезалась какая-то новая цель, дополнительная возможность.
Все вокруг было по-прежнему и иначе. Он подумал, что он уедет, а все останется. И смотрел уже другими, зоркими глазами. То, что было привычным, стало новым и незнакомым. Антон подумал, что вот жил день за днем, а ничего не успел.
И уезжал пустым.
Он взглянул на часы: начинался двенадцатый час.
И все теперь уходило надолго, далеко. Его охватила лихорадка. Нужно бежать, торопиться, пока еще есть время, успеть хоть что-то, хоть чуть-чуть, немного…
16
Он быстро дошел до Волхонки, поднялся к Пушкинскому музею. Во дворе было пустынно. Вдоль газона гулял милиционер. Был санитарный день.
Антон торопливо двинулся к Каменному мосту.
С моста были видны набережные, Кремль, купола церквей, деревья, особняки, крыши и встающие друг над другом дома. Антон старался все запомнить, сохранить. Никогда раньше не думал он о городе вокруг себя, не замечал. И набирался Москвы напоследок: за день — на два года.
За мостом он свернул, переулками вышел к Третьяковской галерее. И здесь было пусто, гулял милиционер. Выходной. Не везло. Антон сорвался и побежал.
Он бежал, торопя себя, пытался что-то схватить, втиснуть в память, увезти с собой, боялся упустить последнее — не знал что, обегал музеи, галереи, выставки, как будто старался надышаться. Но везде был выходной, ремонт, смена экспозиций и «Закрыто» просто без причины, как утро после ночи.
Такой был день.
По центру Москвы носился человек призывного возраста, стриженный под машинку, рвался в двери — двери были закрыты.
«Не успел»,— подумал Антон.
Он вернулся к себе на Арбат. В «Художественном» шел восточный фильм. И чтобы день не был совсем порожним, Антон купил билет.
Журнал «Юность» № 8 август 1972 г.
