Антон взглянул вверх: старуха неподвижно стояла перед дверью; бумажка с адресом висела в узловатых пальцах. Он пробежал через три ступеньки, позвонил. Никто не вышел. Он прижал палец к звонку и держал, пока дверь не открылась.
Теперь женщина была рассержена. Она даже открыла рот, но увидела новое лицо, забыла возмутиться.
— Вы посмотрите,— медленно проговорил Антон, глядя ей в лицо.— Может быть, адрес оставили.
Она немного помолчала, потом сказала:
— Посмотрю,— и закрыла дверь.
Они стояли, ждали. В парадном было тихо, с разных этажей сквозь закрытые двери доносились глухие звуки. Полз откуда-то запах жареного мяса.
Антон почувствовал голод, вспомнил снедь, приготовленную мамой к проводам, сглотнул слюну. Подумал, что в армии будет вспоминать мамины обеды и те холодные ужины под газетой, которые ждали его, когда он, выскочив из темной закрытой станции метро, бежал по ночным переулкам, предвкушая вкусную еду, торопился, как голодный молодой волк.
Он подумал, что будет вспоминать и эти последние поезда, пустынные вагоны, развозившие рабочих второй смены и подгулявших полуночников, и уснувшие станции, и ночные московские улицы, темные дома, гулкую внятность своих шагов, и одинокие бессонные окна.
Дверь отворилась, женщина молча сунула старухе бумажку и обиженно захлопнула дверь. Антон заглянул, присвистнул.
— Гольяново! — и сказал, как товарищу: —Туда пилить и пилить.
Она сокрушенно покивала и спросила:
— На метре?
— Не только. Метро, потом автобус. Лучше сразу на такси.
Ему приятно было выглядеть видавшим виды горожанином. Она печально вздохнула. Он посмотрел на часы — без двадцати три.
— Пойдемте, посажу вас,— сказал Антон и взял чемодан.

Журнал «Юность» № 8 август 1972 г.