Еще не поздно
Роман Инги Петкевич «Большие песочные часы» («Советский писатель», Л., 1975) знакомит нас с интересной писательской индивидуальностью. Его действие происходит в среде молодой технической интеллигенции, но могло бы происходить сегодня везде, где моральные ценности ежедневно проверяются на прочность человеческим общежитием.
«В центре романа,— сказано в издательской аннотации,— проблемы взаимоотношений личности и коллектива. Разоблачение и неизбежный крах индивидуализма убедительно демонстрирует судьба молодого инженера Поленова. Автор вводит нас в мир острых ситуаций, неожиданных поступков, резко и своеобразно очерченных характеров».
Что касается своеобразно и резко очерченных характеров, неожиданных поступков и острых ситуаций — с этим, пожалуй, можно согласиться. Гораздо сложнее обстоит дело с «проблемами взаимоотношений личности и коллектива». Разоблачением Поленова тут не отделаться.
Инга Петкевич пишет умно, жестко, по-мужски. Ее взгляд лишен как сентиментальной расплывчатости, так и плоской однозначности, он подобен линзе, направленной на нравственную нетвердость, неотчетливость самых обыденных наших поступков, страстей, переживаний. Но это отнюдь не сатира нравов, прямых воспитательных задач такая проза себе не ставит, она исследует, ставит диагноз и уже этим вернее достигает нашего внутреннего зрения. Вот маленький коллектив конструкторского бюро научно-исследовательского института, вот два главных героя, чьи сложные взаимоотношения составляют сюжетный и психологический нерв книги. Поначалу действительно кажется, что суть конфликта — в столкновении коллективиста Гаврилова, от лица которого идет повествование, и индивидуалиста Поленова, то и дело попирающего элементарные нормы порядочности. Однако все не так просто. Поленов, подобно камню, брошенному в стоячую, слегка заболоченную воду, взрывает привычную обыденность институтской жизни и заставляет каждого из персонажей романа по-новому взглянуть на себя и окружающих. Конечно, эксцентрический эгоизм Поленова виден невооруженным глазом, конечно, он терпит «неизбежный крах», как сказано в аннотации, но разве радует Гаврилова эта победа, разве не приходит к нему в финале горькое понимание, что и его, казалось бы, такие выверенные нравственные постулаты есть, в сущности, тоже фикция, до тех пор пока они не вырастают до поступка, а не остаются рефлексией, успокаивающей совесть. «Я вертел в руках песочные часы.
Время струилось золотой змейкой… Жизнь продолжалась… Еще не поздно было подучиться правильно дышать… и видеть… и слышать… и любить». Так заканчивается эта притча о коллективе и личности, созданная в слегка отстраненной, условной манере и заставляющая читателя задуматься о предметах глубоких и важных. Каждый из нас еще имеет время остановиться и заглянуть в собственную душу, чтобы лучше увидеть и понять людей, близких и дальних. И только часы нельзя остановить, большие песочные часы жизни.
Евгений Сидоров
Исповедь счастливого человека
Трудное счастье…». Я что-то вдруг засомневался, так ли уж бесспорно проверенное это словосочетание. Труден бывает путь к счастью — это так. Даже мучительно труден. А само счастье — легкое. Радостное. На то оно и счастье.
Ничуть не претендую на всеобщность этого соображения; это прежде всего впечатление от книги Юлия Крелина «Письмо сыну», изданное «Детской литературой»,— одной из тех книг, что насущно практически важны для юноши, выбирающего профессию.
Однако Крелин как будто бы несколько странно помогает этому «витязю на распутье». Он хирург, для которого его дело — жизнь, любовь, призвание, счастье, не уговаривает, не подталкивает, не завлекает в хирургию.
Вроде бы даже наоборот.
Он пересказывает разговор с десятиклассницей, признавшейся, что больше всего на свете любит музыку, но пойдет в медицину. Отчего? Оттого, что ей больно видеть: многие девочки из ее класса близоруки, «очкарики». Больно думать, что медики в этом отношении пока мало успели.
Славная девочка, верно? Автор и сам так считает. И все же тормозит ее добросердечный порыв. Советует не торопиться. Искать свою песню. Не душить ее.
Вот откуда размышления о легкости счастья. Эта легкость — результат трудного выбора.
Рассказывая о своей профессии, Крелин неожиданно и даже парадоксально («Я ленив. Я чудовищно ленив») славит отсутствие свободы выбора: привезли больного, он может умереть, ему нужен хирург, и никто больше,— где ж тут почва и время для сомнений? Все очевидно, все ясно, все легко — оперируй, спасай, стой у операционного стола по нескольку часов: выбор сделала за тебя профессия.
Та, которую ты сам однажды выбрал.
Автор вовсе не скуп на тяжкие подробности. Мальчиком запомнил он, как смывали кровь с одежды отца, тоже хирурга, и сегодня трезво, сурово, бесстрашно погружает нас в быт хирургического отделения, в полном смысле—кровавый. Тут пушкинское «и он мне грудь рассек мечом и сердце трепетное вынул» не поэтическая аллегория, а именно быт. Будни. Недаром Маршак как-то назвал эти великие строки «кровавой операцией».
Книга и не заманивает и не запугивает. Она рассказывает. Она размышляет.
Может, потому и я, давненько вышедший из возраста, когда выбирают профессию, вдруг невольно и остро пожалел: отчего мне не пришло в голову стать хирургом? И тут же обрадовался: слава богу, что не стал. Не сумел бы, не смог, не к тому душа лежала. Это двойное воздействие книги, мне кажется, выражает ее суть и силу. Да, она о том, что это такое — быть хирургом. О притягательности профессии, несмотря на тяжесть ее (а может, благодаря этому?). Но, главное, книга о том, что надо искать себя, становиться собою, делать свой выбор.
Конечно, она имеет право быть причислена к привычной серии «рассказы о профессиях»: профессия раскрыта в ней добросовестно и талантливо. Однако важно, что в ней не только профессиональная, но ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ тема. Она — о трудной жизни хирурга. И о его легком счастье. О счастье человека, который не ошибся в выборе.
Станислав Рассадин
Летопись чувств
Испытание любви» (издательство «Картя Молдовеняскэ», Кишинев, 1975) — восьмая книга стихов Кирилла Ковальджи. Ее название многозначно. Это испытание глубокого чувства к реальной женщине, любимой, испытание всем — временем, возрастом, бытом; это испытание стихов на зрелость и законченность, на долговечность. Главная авторская задача «показать движение одной лишь лирической темы — от мальчишеской, юношеской смятенности до нравственного утверждения зрелости с ее раздумьями, борениями внутреннего роста, верностью душевных устремлений» (из аннотации) — решена верно и динамично. Новая книга лирики К. Ковальджи действительно летопись чувств.
Хочется особо отметить такие удавшиеся стихотворения, как «Интервью», «Моя знакомая», «Почерствело мое поколение», «Баллада о любви». Кирилл Ковальджи мастерски владеет и традиционным стихом и верлибром.
Основная же притягательность его лирики в ее задушевности, музыкальности, незаемности тем и интонаций. А стихотворение «Город и гитара» вызвало в памяти страницы романа «Лиманские истории», вышедшего годом ранее в издательстве «Советский писатель».
Мало сказать, что то была настоящая проза поэта. В «Лиманских историях» возникло гармоническое содружество стихов и прозы. Небольшие рифмованные вкрапления, словно в музыке, задавали тон живописному, увлекательному повествованию о жителях молдавского городка Лиманска, в котором легко угадывались черты Белгород-Днестровского (бывшего Аккермана). Своеобразный мягкий юмор помог автору очень пластично воссоздать быт и нравы горожан довоенной Молдавии; овеянные легкой грустью воспоминания о собственном детстве,
о первой любви и романтических мечтах, хорошо передали процесс возмужания подростка, становление личности.
Уверен, что читатель, открывший книгу лирики К. Ковальджи, неминуемо потянется к его прозе, а, прочитав роман «Лиманские истории» и повесть «Пять точек на карте», будет искать новой встречи с этим интересным поэтом.
Виктор Широков
«Путешествие через эпохи» и машина времени
Книга Б. Кузнецова «Путешествие через эпохи» («Молодая гвардия», 1975) начинается с парадоксального и почти эпатирующего утверждения: по слогам автора, это он путешествовал во времени под именем легендарного графа Калиостро и беседовал с великими мыслителя ми, начиная от Сократа и кончая Эйнштейном…
Может показаться, что «машина времени» здесь — всего лишь художественный прием, условность книги, рассчитанной на массового читателя. Нет — это наглядная демонстрация определенного типа отношения исследователя к идеям прошлого и к людям прошлого. «Машина времени» противостоит анахроническому (по определению, данному в начале XIX века, анахронизм — «ошибка против времени») переселению людей прошлого в современную эпоху, навязыванию им наших проблем и понятий, одеванию их в современные костюмы.
Люди прошлого уже сделали свое и сказали все, что могли; они могут постоять за себя в борьбе с«пучиной забвения», и уважение к ним — не столько в том, чтобы воскресить их в памяти потомков, сколько в том, чтобы учиться у них, как можно точнее понять их. Чему же учиться? И для ответа на этот вопрос «машина времени» оказывается полезна. «Мемуары» о великих людях, которых путешественник во времени» видел и слышал, отнюдь не похожи на жизнеописания или энциклопедии с их претензией изложить все о том или ином человеке. Рассказ Б. Кузнецова о Платоне, Данте или Ньютоне избирателен. Изменить прошлое нельзя, но можно выбрать свой маршрут в прошлое.
«Смысл поступка — в том, что он оказывается элементом некоторого исторического процесса»,— говорит автор. Именно в таком включении отдельной человеческой жизни в жизнь человечества, отдельной идеи — в поток человеческой мысли — залог бессмертия. «Собеседники» Б. Кузнецова завоевали себе это бессмертие, ибо их творчество было «близко тем сторонам эпохи, которым принадлежит будущее».
Вера Мильчина
Журнал «Юность» № 9 сентябрь 1976 г.
