Игорь Сантурян

Лет пять назад в случайном разговоре с товарищами я вдруг узнал, что один наш общий знакомый пошел работать официантом. Меня это сильно удивило. Удивило главным образом потому, что он был очень спесив, честолюбив и, главное, часто говорил о высоких материях.
Кроме того, он отличался чрезмерной вспыльчивостью и по малейшему поводу или вовсе без повода мог затеять драку.
Я в то время работал шофером на «Первомайской» автобазе, был женат, но в ресторанах не бывал. Однако свое отношение к работе официанта и к официанту вообще у меня уже было. Из каких источников появились мои познания, не знаю. Но хорошо помню, что официант представлялся мне лицом униженным. Впрочем, не мне одному. В тот же вечер я рассказал жене об этом парне. Я помню, она сказала: «Представляешь, у него будет ребенок, и, когда он пойдет в школу, его, как и всех остальных, спросят, кем работает его папа. И что он ответит?» Я
целиком был согласен с женой и про себя решил: к тому времени, когда мой будущий потомок станет школьником, обязательно окончу институт…
Я работал шофером только потому, что водить машину было для меня наслаждением. Но мне хотелось водить легковую машину, хотелось больших скоростей, а я ездил на стареньком «газике» и вместо визга резины на поворотах слышал грохот деревянных бортов на ровном месте и вопли грузчиков па ухабах. Однажды я поведал о своей страсти одному человеку, и он посоветовал мне идти работать в такси. Перспектива, конечно, заманчивая. Во-первых, машина не какой-нибудь «газик», а «Волга», и, во-вторых, полная свобода: никаких экспедиторов, никаких накладных, гони куда хочешь. К тому же работать через день, учиться можно. Одним словом, я убедил себя, что таксист не извозчик, и однажды утром, когда я уходил на работу, ко мне подошла мама и сказала:
— Ну вот, сегодня ты будешь работать самостоятельно, один в большой Москве. Ни пуха тебе.
Но пух был, были и перья, и чего только не было за эти несколько лет, проведенных в таксомоторе. Меня называли извозчиком, и холуем, и жуликом проклятым, и просто бандитом… И мне же, «проклятому жулику», говорили: «Молодой человек, вы так меня выручили, огромное вам спасибо». Сотрудник ГАИ сделал прокол в моем талоне за превышение скорости, а я тем не менее вовремя доставил в Домодедово безнадежно опаздывающего солдата. Меня любили и ненавидели, слезно благодарили и обещали зарезать.
У меня появились так называемые «левые» деньги. Я не делал ничего нечестного, не обсчитывал, не вымогал, не устанавливал собственных тарифов — просто мне давали чаевые, или я подсаживал иногда попутного пассажира, и он отдельно платил за себя.
Когда-то меня коробило слово «чаевые», но стоило мне поработать в такси, и я перестал видеть в чаевых что-то зазорное.
Однако случилось так, что мне пришлось оставить руль, и я пошел работать… официантом. Во время моего первого выезда на линию я волновался, но только и всего, а вот когда я впервые в жизни вышел в зал ресторана, чувства мои были совершенно иными. Мне трудно было найти в себе силы подойти к столу. Казалось, все гости зала следили за мной одним, за каждым моим неверным движением, а они были все неверными, и я это понимал.
Мне было очень стыдно. Почему? Я не знаю, но точно помню, что было именно стыдно. Ручник (салфетка несколько больше обычной), который так необходим официанту, был для меня помехой, и я не знал, куда его деть. Если в обращенном на меня взгляде я видел улыбку, я краснел и уходил, или, вернее, убегал из зала. Мне не хотелось отличаться от других, а я отличался, и любой, даже мимолетный взгляд элементарно фиксировал это отличие.
Все ребята и даже девчонки, носили поднос на одной руке, а я нес двумя, да еще так неуклюже, что постоянно пиджак у меня был обильно смочен каким-нибудь супом или бульоном. Я попробовал нести на одной, как все, и… в общем, меня простили. Но все-таки ужаснее всего было то, что я очень стыдился своей профессии. Если мне приходилось встречаться со знакомыми и меня спрашивали, где сейчас я работаю, отвечал, что на старом месте, в такси, а ребятам из таксопарка говорил, что пошел на «персоналку», там меньше езды и больше платят. В общем, говорил все что угодно, кроме правды.
С мамой я чуть не рассорился. Она говорила, что отдала нам с братом половину своей жизни, работала не покладая рук ради того, чтобы мы учились, а я вот на тебе — официант. Говорила, что, встречаясь со своими подругами, она не знает, куда глаза от стыда деть. Их дети закончили институты, а ее сын кто? Старший, тот хоть наконец образумился, в Тимирязевской академии учится, а младший так, наверно, ума никогда и не наберется. Я нагрубил ей, сказал, что мне наплевать на то, что думают ее подруги, что я живу так, как надо мне, а не каким-то там Клавдиям Петровнам… А вот жена меня удивила. Она сказала: работай там, где тебе нравится, а по мне лучше официантом, чем шофером, ты хоть в выходные дни не ходишь машину ремонтировать, а то вечно тебя дома нет.
Однажды около десяти вечера я стоял у серванта и с тоской поглядывал на своих гостей. Оба мои стола были заняты, но гости в этот вечер пожаловали скромные, и, отнеся за один стол шампанское и фрукты, а за другой четыре бифштекса и водку, я был совершенно свободен. Как раз в это время в зал вошли трое мужчин. Были они как на подбор высокие и худые. Наверное, потому, что я стоял к ним ближе всех да еще в отдыхающей позе, они сразу подошли ко мне.
— Послушай, начальник,— сказал самый длинный.— Мы приехали из далеких краев, приехали ненадолго. Мы хотим погулять, понял?
— Понял.
— Так чего же ты стоишь, раз понял?
— Видите ли, у меня нет свободного стола, и потому я не могу вас обслужить.
— Как это нет стола? Мы что, с собой должны стол приносить? Ты брось эти халдейские штучки.
А это что, по-твоему? — сказал он, указывая на свободный стол у окна. Он взял меня под руку я повел к этому столу. Потом, усевшись в кресло, он измерил меня взглядом и гаркнул: — Ну ты, чего стоишь, как истукан? Мы гулять пришли, понимаешь?
— Понимаю.
— Ну так давай, давай вертись! — и совсем неожиданно рассмеялся и добавил: — Давай, родимый, давай.
— Но ведь это не мой стол, и я не могу за ним обслуживать. Сейчас я позову официанта, за которым закреплен этот стол, и оп все сделает.— Я пошел за кулисы, позвал товарища и, подведя его к столу, сказал: — Вот Саша, он вами займется.
Гость внимательно посмотрел на меня, потом вытянул и без того длинную шею и сказал:
— Слушай, мальчик, я с тобой начал говорить, ты меня и обслужишь, а все эти Саши, Маши меня не интересуют,— и, жестом прервав мою попытку возразить, добавил: — Дай Саше червонец, напои его коньяком, и пусть он идет спать. А ты давай крутись, парень, на работе деньги делать надо, а не ушами хлопать.
Через минуту я стоял в ожидании заказа, положив перед ним меню.
— Мальчик,— сказал он, отдавая меню обратно,— ты эту книжечку Саше своему почитай, понял? Если ты выкинешь еще одну дурацкую выходку, мы встанем и уйдем, и ты никогда не узнаешь, кто такой дядя Прохор. Дядя Прохор — это я. Дядя Прохор гулять пришел. Дядя Прохор ждет, а ждать он не любит. Так вот, ты разворачивайся, беги в свои закрома и тащи все, что у вас есть.
— А пить что будете?
— Сержик,— сказал дядя Прохор своему товарищу.— Я же тебе говорил, что в такой глуши, как Москва, ничего не знают. Не знают даже, что пьют порядочные люди. Мальчик, неси ящик шампанского, неси коньяк, ну шевелись, шевелись же, черт бы тебя побрал!
Через полчаса на столе было все, что есть в нашем ресторане. Было ассорти рыбное и мясное, было сациви и ростбиф, была осетрина заливная и горячего копчения, помидоры и миноги, кета и маслины, салат «Дружба» и закуска «Русская». В общем, стол был забит, как сочинский пляж, в июле. Затем я принес воду, коньяк и, рискуя своим здоровьем, притащил ящик шампанского.
Дядя Прохор ни на что не реагировал, а впрочем, я его уже не видел. Не видел потому, что за столом сидело и стояло уже человек пятнадцать. Все, кто находился в этот вечер в зале, могли подходить к столику у окна и пить. Так оно и было. Одни лица сменялись другими, другие третьими, точно так же, как пустые бутылки на столе сменялись полными. Я только успевал приносить и уносить. Потом я напоил дядю Прохора двойным кофе. Двойной кофе в большинстве ресторанов отличается от обыкновенного тем, что он стоит в два раза дороже. Но гости желали двойной, а для хороших гостей чего не сделаешь! Наконец, я подал на пирожковой тарелке счет. Дядя Прохор не обратил на него никакого внимания. Он поднял голову и спросил:
— Сколько?
Я назвал сумму из трех цифр. Он достал из кармана пачку сторублевок, покрутил ее в руках и
сказал:
— Нет, такие деньги тебе нельзя давать, молодой еще.
Все засмеялись. Затем он достал из другого кармана пачку пятидесятирублевых.
— Эти тоже нельзя давать,— сказал он.
— И для этих я молодо выгляжу? — спросил я.
— Нет,— ответил он, пряча деньги обратно.— Понимаешь, бумага у нас есть, а краски нет. Как завезут зеленую краску, буду расплачиваться такими.
Все заржали. Наконец он достал из брючного кармана десятирублевые. Но уже не пачку, а целую кипу. Он отсчитал названную мной сумму, убрал остальные обратно и под общее ликование принялся разливать шампанское.
Допустим, что этот дядя Прохор приехал в Москву с каких-нибудь золотых приисков. Допустим, что он заработал свои деньги трудом, который достоин уважения. Но достойно ли уважения мое «трудолюбие» в тот вечер? Я позволил себе снизиться до купеческого уровня дяди Прохора и стал «человеком» из ресторана — человеком в кавычках.
Я работаю в сфере обслуживания, где человеческие взаимоотношения достаточно обнажены. Ведь как ни говори, а далеко не на всякой работе можно столкнуться с дядей Прохором. И вот о чем я, да и мои товарищи по работе часто говорим. В некоторых ресторанах ввели официальные чаевые. То есть пять процентов от общей суммы приписывается к счету дополнительно. Один процент из этих пяти отчисляется в фонд ресторана, а четыре идут в зарплату официанта. Так, например, в ресторане «Будапешт» официант получает двести рублей в месяц и даже больше, в зависимости от его выручки (я, например, получаю меньше ста рублей в месяц, из которых с меня непременно высчитывают и за посуду, которая постоянно бьется или вовсе исчезает, и за салфетки, которые тоже постоянно покидают стены ресторана…). Если бы каждый официант имел возможность заработать двести рублей в месяц, он бы избавился от разных соблазнов. Так думаю я, так думают многие другие, но проценты за обслуживание введены пока лишь в нескольких ресторанах — в Москве, во всяком случае.
Официант, помимо высокой сознательности, должен иметь и материальный стимул. Таким стимулом могут стать официальные чаевые. Иначе что получается? Зачастую «невыгодные гости» обслуживаются кое-как даже в ресторане такого высокого класса, как наш. В данном случае все мысли официанта сводятся к тому, как бы отделаться от гостя.
Для чего? Для того, чтобы посадить компанию, с которой можно что-то получить.
И вот приходит такая компания, приходит дядя Прохор, и официант в погоне за «материальным стимулом» готов иногда превратиться в лакея. Был у меня такой случай. Как-то вошел в ресторан один мужчина прямо в пальто. Я сказал ему, чтобы он сдал пальто в гардероб. Он говорит:
— Я сам знаю, не в этом дело. Понимаешь, там меня такси ждет, я не могу расплатиться. У меня крупные деньги; может, разменяешь сто рублей?
— Нет, нечем.
— Тогда дай мне трешник, а потом мы с тобой разберемся.
Я дал ему три рубля, он рассчитался с таксистом и пришел обратно. Однако сел он не за мой стол, а за другой, к своим приятелям. Я занялся своим делом и забыл про него. А в конце работы я случайно оказался около этого стола, вспомнил о трех рублях и сказал:
— Послушайте, вы мне три рубля должны, помните?
— Да, помню, помню,— сказал он раздраженно.— Что ты суешься со своими копейками! Что вы за люди такие? Давить вас всех надо.
С этими словами он встал из-за стола и, продолжая осыпать меня подобными «комплиментами», достал из кармана довольно приличную сумму. Но когда он разворачивал деньги, у него упала сторублевка (сейчас, я не уверен в том, что он уронил ее случайно). Я тут же нагнулся, взял деньги в руку… и вдруг меня обожгла мысль: а зачем я это делаю?
Почему я поднимаю его деньги? Ведь в данный момент я дико унижаюсь перед этим чванливым хозяином сторублевых купюр. Может, я надеюсь, что он даст мне не трешник, а пятерку или даже червонец? Но как ни быстра мысль, а пока я думал об этом, я успел уже разогнуться и стоял перед ним, протянув деньги. Он взял у меня свои деньги и, продолжая свой монолог, протянул мне десять рублей. Я уже не слушал его, внутри у меня все кипело, и я судорожно сжимал кулаки. Потом я взял этот червонец, скомкал и, с трудом удержавшись, чтобы не бросить его в лицо этому человеку, швырнул на пол, резко повернулся и ушел.
«Боже мой, как меня угораздило унизиться до такой степени,— думал я, докуривая третью подряд сигарету,— как я мог? Какого черта я поднял эти деньги?» Так было тогда, а сейчас я хорошо понимаю, почему я поднял их. Автоматически. Я, например, вижу, что один из моих гостей, разливая вино, сейчас уронит фужер, и тут же, иногда прямо на лету, подхватываю его. Я вижу, что человек чего-то хочет, и, поймав его взгляд, уже знаю, что ему нужны сигареты, и иду за ними без слов. Это профессиональная предупредительность, и появилась она у меня еще в такси. Но какой соблазн — стать излишне предупредительным! Стоит только однажды забыть о своем достоинстве и…
Мы часто говорим о капризных гостях. А гость и должен быть в хорошем смысле этого слова капризным. Он оставляет в ресторане за один вечер довольно весомую часть своего заработка, а за что? За шашлык, что ли? По-моему, нет. Он приходит в ресторан, как в гости, и за ним должны ухаживать. А кто должен ухаживать? Официант. Именно в этом заключается его работа.
Мои гости хотят хорошо поесть — я им приношу поесть, они хотят выпить — я им приношу выпить; но вдруг они перепили и затеяли драку — кто за это ответствен? Я, как хозяин дома, Чтобы было понятнее, насколько высока эта ответственность, приведу пример.
Не знаю, с чего началось, я на кухне был, а как шум услышал, сразу выбежал в зал. Там уже молотились вовсю человек десять. В зале визг, шум, звон кругом. Девчонка одна парня своего за руки сзади схватила и орет: «Не надо, Витя!» А Вите бедному нос уже шире скул сделали…
Но ведь эти разъяренные юноши два часа назад были приветливы, улыбались. Как же они умудрились так быстро перевоплотиться? Очень просто: они напились. А в лексиконе нашей администрации нет такого выражения — гости напились, есть другое: официант напоил своих гостей. И на следующий день после этой драки два наших официанта были уволены с работы. Но что значит — напоил гостей?
Ведь существуют установленные нормы на продажу спиртных напитков? Да, существуют: сто граммов водки на человека. Водка одна и та же, а вот люди разные. Одному ста граммов достаточно для того, чтобы жевать занавески, а другой выпил и — незаметно.
У меня однажды сидели муж с женой. Они заказали бутылку водки, а я принес двести граммов, ссылаясь на постановление. Он говорит: «Мы в Ангарске живем, там спирт питьевой пьют вместо водки, так что сто граммов для меня капля в море». Я говорю: «Нельзя. Если хотите, возьмите бутылку коньяка, он не ограничен». А он мне: «Я заплачу тебе за коньяк, а ты принеси водку. Ну сам подумай, как мы будем коньяк селедкой закусывать — ты уже принес нам селедку».
Я говорю: «Нет, нельзя». Долго он меня уговаривал, а я все на своем, стоял. Потом он приподнялся и сказал мне на ухо: «А вы знаете, молодой человек, вы сейчас очень на идиота похожи». Я говорю:
«Честное слово, я не идиот, у меня инструкция…»
Он говорит: «Ну тогда получите с нас, сколько мы должны, и сами ешьте свою селедку вместе с вашей инструкцией»…
А тем временем двери нашего ресторана распахнуты настежь, мы ждем гостей, и они к нам идут.
Приходят люди отдохнуть, потанцевать, поговорить или просто поесть.
Но есть люди, которые не по какой-то случайности зашли в ближайший ресторан пообедать, а ходят регулярно и всегда в одиночестве. Официанты их называют одиночками. Никто не утверждает, что одиночка должен быть обязательно психом, но обслуживать эту категорию гостей все в один голос отказываются. Тем не менее, одиночки не умирают с голода, а значит, их все-таки обслуживают. Одиночка — чаще всего мужчина лет сорока пяти — пятидесяти. Он занудлив, педантичен и скуп. Обычно он носит очки, бывает грузен и обязательно обладает блестящей, больше, чем его портфель, лысиной.
Итак, в зал вошел одиночка. Он никогда не сядет за первый стол, напротив, если даже в зале никого, кроме него, не будет, он пойдет в глубь зала. Идет он очень медленно и без конца озирается по сторонам. Да ему есть отчего озираться — за каждым его шагом внимательнейшим образом наблюдают все официанты без исключения. Причем одни только наблюдают, стараясь сохранить при этом деланную непринужденность, другие выходят из-за своих укрытий и, рискуя быть наказанными, идут защищать свои столы. Рискуют они потому, что есть в зале человек, который отлично знает повадки одиночек и еще лучше — контратакующие действия официантов. Это метрдотель. Он сидит за своим столом и спокойно наблюдает за всем происходящим. Иногда на его серьезном лице появляется улыбка.
Я знаю, почему он улыбается. Ведь раньше он тоже был официантом, и ему, конечно, приходилось иметь дело с одиночками. Вот один официант быстро идет навстречу одиночке, который подошел к его столу.
Я стою рядом и, увидев, как Толик приближается к одиночке, уже не сомневаюсь в его успехе. Толик идет быстрым шагом, размахивает ручником и без конца шмыгает носом. Вот одиночка взялся за спинку кресла, и в этот момент Толик, поравнявшись с ним и не поворачивая головы, не замедляя шага, быстро говорит: «Проходите вперед». И идет дальше, не оборачиваясь. Это коронный прием Толика. Одиночка тут же отходит от стола, немного топчется на месте и потом идет вперед, как ему было сказано.
Не успевает он подойти к следующему столу, как перед ним, словно из-под земли, появляется официант и говорит: «Этот столик заказан». Таким образом, поблуждав по залу, одиночка в конце концов садится за первый столик, именно за тот, которым он пренебрег вначале. Теперь он становится хозяином положения. Он берет меню и сразу, предупредив официанта, что очень торопится, на полчаса погружается в изучение этой незамысловатой книжицы. Наконец меню изучено, и у него принимают заказ.
— Мне, пожалуйста, селедочку с гарниром, потом… да, принесите, пожалуйста, к сельди отварной картошечки.
— Если вы хотите сельдь с картошечкой,— говорит официант,— то возьмите натуральную, она подается с отварным картофелем.
— Да, да, гм… нет, мне, пожалуйста, с гарниром.
Так вы принесете мне картошечки? Всего пару штучек, я вас прошу.
— Но, товарищ, поймите, мне никто не даст картофель к сельди с гарниром. Возьмите натуральную, она стоит всего на шесть копеек дороже, но это ведь совсем другое дело. Хорошая селедочка с горячим отварным картофелем, уверяю вас, вы останетесь довольны.
— Сельдь правда хорошая?
— Отличная.
— Картошечка горячая?
— Ну конечно!
— Да, это хорошо, очень хорошо, гм… тогда… а салат «Дружба» у вас с курятиной?
— Да, с курятиной, как и «Столичный», только еще и с фруктами.
— Хорошо, гм… тогда мне, пожалуйста, селедочку с гарниром. Потом вот тут у вас написано борщ «Московский», хороший борщ?
— Очень хороший.
— Принесите мне половиночку.
— Половинок у нас нет, потому что выход маленький, всего триста граммов.
— А-а, понимаю-понимаю, а вы ведь можете от этих трехсот граммов отлить половиночку?
— Могу отлить половиночку, могу даже весь вылить, но платить-то вам придется за полную порцию.
— Как — за полную, почему?
— Потому что у нас нет половинок.
— Да, да, гм, понимаю, нехорошо, нехорошо, гм…
Ну ладно, ладно, давайте целую. А вот у вас есть куры отварные?
— Есть у нас куры отварные, гарнир рис, половинок нет, картошки тоже. Что еще?
— Вы не грубите, не грубите, я ведь к вам не домой пришел, да, гм… Вот судак, соус польский у вас хорошо готовят?
— Уважаемый товарищ, у нас все очень хорошо готовят.
— Серьезно? А впрочем, да-да, я у вас часто обедаю, кухня хорошая, гм… А судачок свежий, говорите?
— Свежий, только что поймали, я его лично ловил, вот этими руками, за зебры.
— Ха-ха-ха-ха, молодец, ха-ха, веселый молодой человек, молодец, да. Ну принесите, принесите, пожалуйста, да, гм… курочку отварную с рисом и хлебушка.
— Все?
— Да, да, все, гм… и пожалуйста, бутылочку минеральной воды, боржоми.
— У нас нет боржоми, есть нарзан, устроит вас?
— Нарзан, да, да, пожалуй, гм… а может, вы достанете бутылочку боржоми, ну там, ну вы знаете, ведь у вас, наверное, есть, а?
— Нет у нас боржоми, нет, понимаете?
— Да ну ладно уж, ладно, несите нарзан, да, безобразие, гм… Только, пожалуйста, как можно быстрее, я очень тороплюсь.
— Хорошо, я постараюсь.
— Вы очень любезный молодой человек, спасибо, да, гм… А вы, может быть, к селедочке принесете парочку картошечек, а? Только горяченьких, ладно?
Я вас очень прошу.
— Принесу,— тихо говорит официант.
Я встречаю его на кухне. Он клянчит у поваров пару картошин.
— Картошечку к селедочке с гарниром? — спрашиваю я у своего товарища.— Да ты не обижайся…
Знаю я твоего гостя. Он у меня позавчера сидел. Да, кстати, когда пойдешь рассчитываться, захвати с собой счеты.
— Какие счеты? — спрашивает он в недоумении.
— Обыкновенные. Сбегай в бухгалтерию и попроси. Иначе ты до вечера не рассчитаешься.
— А дадут там счеты?
— Дадут, они знают…
Но вот наконец уходят одиночки, обеденники, за окнами сгущаются сумерки, наступает вечер. В зале светятся разноцветные огни люстр, играет оркестр. Я сидел на нашей внутренней лестнице и смотрел в окошко. Ко мне подошел товарищ и сказал: «У тебя за большим столом сидят». Я вышел в зал.
В этот день у меня были самые дальние от входа столы. Большой и маленький. За большим столом у окна сидели парень с девушкой. Я подошел к ним и спросил:
— Вас двое?
— Да,— ответил парень.
— Вы не могли бы пересесть за маленький столик?
Они встали, покрутились около маленького стола и подошли к другому официанту. Мне неловко стало, и я ушел за кулисы. Минут через пять я опять вышел в зал и увидел, что эта парочка стоит около моего большого стола. Черт возьми, какой же я сухарь, подумал я вдруг, ведь они хотят уединиться и потому сели в уголок у окошка. Может быть, сегодня за моим столом в углу зала он скажет ей первый раз: «Люблю». А в это время я забочусь только о своем дурацком плане. Я вновь подошел к ним и, отодвинув кресло, пригласил девушку сесть. Она с такой благодарностью посмотрела на меня, что я и сейчас помню этот взгляд. Взгляд, который не заменят никакие чаевые… Народа в этот вечер было много, но я никого не сажал за этот
стол, а самым любопытным говорил, что к этим двоим сейчас приедут друзья.
По заказу и по тому, как парень стеснялся, я определил, что денег у него мало, а когда он стал рассчитываться и протянул мне лишние три рубля, я понял, что он их сэкономил на своем заказе для того, чтобы отблагодарить меня. Я прижал его руку к столу и сказал так, чтобы слышала девушка:
— Все хорошо, спасибо.
Как-то мы с ребятами стояли в фойе ресторана и курили в «рукав» — нам нельзя курить на виду. На входной двери висела табличка «Мест нет», а за дверями толпились гости. Я случайно посмотрел сквозь стеклянную дверь и встретился взглядом с симпатичным парнем лет двадцати. Он умоляюще смотрел на меня и махал мне рукой. Я подошел к двери и сказал швейцару, что мне надо выйти. Не успел я очутиться за дверью, как этот парень подлетел ко мне и сказал:
— Посади, кореш, тут дружок из армии пришел. Их было четверо. Свободный столик у меня был, и через пятнадцать минут они уже чокались. А затем два моих новых гостя решили, очевидно, удивить окружающих оригинальностью своего танца. Они встали друг против друга и, выждав паузу, начали трясти головами, испуская при этом такие вопли, что оркестра со всеми его усилителями и динамиками не стало слышно. Затем в движение пришли руки, ноги и, по-моему, уши. А когда они вытолкали с площадки всех танцующих, у меня вдруг появилось желание взять их «за шкирку» и деликатно попросить удалиться. У них же после такого дикого галопа возникло желание выпить еще. Один из них лаконично щелкнул пальцами и довольно громко выкрикнул: «Гарсон, бутылку водки!» Я подошел к столу и сказал: «За следующий подобный танец метрдотель вас выведет из зала, а если я еще раз услышу «Гарсон», то тебе это не пройдет даром». «Ну ты не выступай,— сказал один из «балерунов»,— бабки получишь, чего тебе еще надо?»
«Да ладно, корешок, не обижайся, все путем будет, принеси пузырек и выпей с нами»,— сказал демобилизованный.
Я принес водку, а пить, конечно, не стал. Ребята выпили, успокоились, у них завязался какой-то разговор. Следующий раз я подошел к ним уже перед закрытием. Они рассчитались и ушли. Когда я кончил все свои дела и вышел из ресторана, было темно и ни души вокруг. Вдруг от угла отделились четыре тени. Это были они, мои гости.
— Долго ты что-то,— сказал танцор,— мы уже заждались.
Я ничего не ответил и хотел идти дальше, но не успел я сделать и шага, как он замахнулся. Выхода не было, и я врезал ему и отскочил в сторону. Он плюхнулся на колени. Ребята этого явно не ожидали и растерялись. Я воспользовался ситуацией и, засунув руки в карманы, подошел к ним.
— Что лее вы такие дешевые, вчетвером против одного?
— Правда, ребята, подло ведь,— сказал демобилизованный.— Что мы делим-то?
Которого я ударил, Валеркой звали. Разговорились.
— Ладно, сказал он,— что было, то прошло, а все-таки чего тебя так разобрало от слова «гарсон»?
— А того, что я не гарсон.
— Ну, в Союзе официант, а загранкой гарсон, какая разница?
— А такая. Ты, кстати, кем работаешь?
— Токарем.
— Ну и чем же ты от меня отличаешься?
— Во всяком случае, я ни перед кем спину не гнул и деньги честным путем зарабатываю, пусть меньше, чем ты, но честно.
— Ты не бросайся словами, я не продажный. Вот сегодня у меня было два стола, я на них и работал, а другой парень туристов обслуживал, он «откормил» их в девять и домой ушел, а столы остались.
Вот за одним из этих столов я тебя и обслуживал, а в мои обязанности это не входит. Кроме того, ты на обед полтинник тратишь, а у нас за полтинник чайку только попить можно, а я на работе с утра до ночи нахожусь и на одном чае до вечера вряд ли дотяну. И на метро после работы я обычно не успеваю, а на такси надо минимум трешник. Вот ты подсчитай, сколько у меня в месяц на все уходит…
— Ну, хорошо, оставим деньги в покое. Я вот сижу себе за столом, водочку попиваю, а ты бегаешь вокруг меня, не так разве?
— Ребенок ты, Валерка. Я-то ведь на работе нахожусь, а ты отдыхаешь. Ты представь себе, что в твой цех стол поставят, я приду с друзьями и буду водочку попивать, а ты в это время будешь бегать вокруг своего станка, а?
— Я не бегаю, а стою.
— Если мы в вашем цехе гулять будем, ты не выдержишь и начнешь бегать вокруг станка, а потом у тебя голова закружится, ты упадешь, и мастер тебя с работы выгонит.
Посмеялись. Валерка не обиделся, тоже смеялся.
— Валер,— спросил я опять,— а где ты научился так отплясывать?
— Чего ты понимаешь, загранкой все так танцуют.
— Это кто тебя так просветил?
— А чего тут просвещать? Ребята показали, да я и сам знаю, это только у нас не понимают, возьмутся за руки и топчутся, как лоси.
— Идиоты твои ребята, и ты скоро таким станешь, если не поумнеешь. В нашем ресторане и
французы были, и американцы, и итальянцы, но никто из них не изображал павианов. Вот летом у нас их много будет, приходи — посмотришь.
— Ты сейчас сагитируешь, брошу станок и приду к вам гарсоном.
— Приходи и станок с собой приноси. А ты, Сережка, куда работать пойдешь? — спросил я демобилизованного.
— Да я вчера только из армии пришел, отдохнуть надо немного, а там видно будет. Скорее всего на Север уеду, я служил там. Вот с ребятами спишусь, и все вместе поедем. Мы, когда прощались на вокзале, решили погостить дома чуток — и в дорогу.
— Уезжать будешь, загляни,— сказал я.
В следующую смену брат ко мне на работу приехал. Первый раз за все время. Неорганику сдал на отлично, а за нее он больше всего переживал. Посадил я его за стол и спрашиваю:
— Ну как я со стороны выгляжу в новом амплуа?
— Если отбросить родственные чувства, то также, как остальные; если как брат брату, то я не хотел бы тебя официантом видеть. Ты только правильно пойми меня. Мы с тобой современные люди, в столице живем, и разговор о том, стыдно ли официантом работать, не для нас. Я о другом. По-моему, человек должен работать там, где он больше всего пользы принесет. А я отлично знаю твои возможности и потому считаю, что ты можешь больше, чем поднос носить. Ведь в твоей работе очень много тонкостей, и чтобы стать классным официантом, нужно
проработать десяток лет, не меньше. А ты уверен, что тебе стоит тратить десять лучших лет своей жизни для того, чтобы достичь высот в этой сфере? Нужны ли тебе эти высоты?
— А что ты можешь предложить?
— В данный момент — бутылочку пива, а вообще ничего. Сам думай.
Потом, когда брат ушел, я долго размышлял над его словами. Действительно, профессии все без исключения нужны и по-своему интересны, а вот в их выборе лучше не ошибаться.
Что привело меня в ресторан? Было это зимой, я приезжал за официантами в «Дружбу» и развозил их по домам. Помню, холодно очень было, а я еще баллон менял па линии, замерз страшно, а как вошел в ресторан, там тепло так, уютно, музыка играет. Я ребятам сказал, что здорово им живется, а они Действительно довольны своей работой были. И начали они меня потихоньку агитировать. Долго агитировали, а я все ломался.
А потом я пьяного одного сбил, нервы шалить начали. Правда, я не виноват был, и все обошлось, но руки дрожать стали. Две педели я по ночам не спал, мучился. Сам не свой был. Ведь легко сказать «сбил», а если вдуматься, то мурашки по коже бегут: тормозни я чуть позже… Вот тут я и решил руль бросить. Конечно, смалодушничал. Если бы потерпел еще месяц, то не ушел бы, но так уж получилось. А теперь, откровенно говоря, не жалею.
Правда, иногда за руль тянет, очень тянет, но это иногда.
А недавно я сидел дома, на кухне, и писал о дяде Прохоре, а жена уборкой занималась и, добравшись до кухни, прогнала меня. Я взял тетрадь, сунул ее в карман и решил пойти подышать воздухом. Я долго бродил по улицам и наконец очутился на Третьей Парковой. На углу Третьей Парковой и Первомайской улиц есть маленький ресторанчик под названием «Восток». Я решил зайти туда перекусить.
Я устроился за свободным столом у окна. Напротив меня сидела шумная компания. Помимо прочих напитков, за столом у них было пиво. Я очень люблю пиво. Однако ко мне никто не подходил, и я решил не терять времени даром. Достав тетрадь, я положил ее на стол и принялся писать. Через некоторое время подошла официантка. Я заказал три бутылки пива, заливную рыбу и лангет. Она сказала, что пива нет. Я был абсолютно уверен, что пива нет только для меня — ведь я пришел один, и пришел днем, а значит, просто пообедать. В данный момент я был
одиночкой. Правда, не таким, какого я уже описал, но тем не менее одиночкой. Я сказал тихонько:
— Девушка, я заплачу вам, только принесите, пожалуйста, пиво.
— Нет у нас пива! — заорала она на весь ресторан.— И не предлагайте мне лишние деньги.
— Ну, нет так нет,— ответил я и принялся «за дядю Прохора». Потом она принесла заливное, отшвырнула мою тетрадь, отставила в сторону мою закусочную тарелку и поставила передо мной лоток.
Подала вилку и нож. Причем приборы она держала не за ручки. Я взял эти приборы и отложил в сторону, а себе положил другие, те, что лежали напротив. Потом я подвинул к себе тарелку, переложил в нее заливное и стал есть. Она очень выразительно посмотрела на меня и сказала: «А здесь, между прочим, не библиотека, здесь люди пьют, а не уроки делают». Я поблагодарил ее за информацию и продолжил трапезу. Когда она принесла лангет, то, ставя его на стол, предложила мне закругляться «пошустрее», так как подошло время ее обеденного перерыва. Я сказал: «Хорошо, я сейчас проглочу один кусок лангета без процесса жевания, а второй положу в карман и съем дома». Я расплатился, не спеша проглотил оба куска, потом подошел к другой официантке, заплатил ей за пиво, которое она тут же принесла, и пошел домой. Конечно, я мог купить пиво в магазине, без всяких наценок и доплат, но мне хотелось убедиться в том, что пиво есть, а выпить его я предпочел дома, потому что официантке нужна была компания, а не я со своей писаниной.
А мне, в свою очередь, нужна была официантка, которая быстро обслужила бы меня, не мешая при этом писать, плакать или, на худой конец, жевать свой лангет.

От редакции
Игорь Сантурян, который принес нам эти записки, работает официантом в московском ресторане «Дружба». Сантуряну — двадцать четыре года, в печати он выступает впервые.
Его записки привлекли нас своей непосредственностью. Не боясь откровенных признаний, не приукрашивая самого себя, Игорь Сантурян касается весьма острых вопросов, с которыми иногда сталкивается человек, работающий в сфере обслуживания. Не все суждения автора можно принять.
В иных случаях — просто недостает необходимых нравственных оценок. Редакция, публикуя этот материал, оставляет за собой право возвратиться к нему и продолжить разговор на эту тему.
Сегодня, когда партия призывает юношей и девушек работать в сфере обслуживания, привнести в эту работу молодой задор, высокую комсомольскую принципиальность, честность, инициативу, «Юность» начинает этой публикацией разговор о проблемах и нравственном облике молодого официанта, продавца, таксиста… Мы приглашаем к участию в этом разговоре обе стороны — и тех, кто обслуживает, и тех, кого обслуживают.

Журнал «Юность» № 5 май 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области