5
Снова шли они гуськом по той же стежке — молчаливые, потрясенные. Велик замыкал колонну. Смутно и тягостно было у него на душе.
Да, комиссар верно сказал: за нарушение справедливости. Но и Варвара права — нельзя из-за тряпки губить человеческую жизнь. Это неравный обмен. В таком случае победила ли справедливость? Черт возьми! Не за тряпки же! Комиссар ясно сказал — за предательство! Он предал свое знамя… Кажется, что такое знамя? Кусок материи. Но в нем — вся та высокая правда, о которой говорил комиссар. Ведь если бы кто плюнул на знамя — его расстреляли бы? Заслуживает он за это расстрела? Ясно, заслуживает — ведь он не на кусок материи плюнул.
Покарали правильно, чего там! Но почему жалко этого молодого плечистого мужика? Ведь бандит получил по заслугам… И почему он, Велик, чувствует себя как будто даже виноватым? За что? Перед кем? Этот истошный вопль безнадежности, как звериный рев… И нечеловеческая поза, когда он на четвереньках полз к комиссару… И расстрел, увиденный так близко… Все это огнем полоснуло по сердцу, скрутило, искорежило… Больно, что человек так низко упал, и как жалко его, живого, когда у него отнимают жизнь… Неужели, думал Велик, нельзя было простить? Ведь Варвара, главная
его обвинительница, даже просила за него.. Но, начав думать о прощении этого Сокольского, перебирая все известные ему обстоятельства, Велик неожиданно для себя сделал потрясающее открытие: есть, оказывается, какая-то страшная машина неизбежности, которая состоит не из железных частей, гаек и болтов, а из того, что сделал человек и что обязательно за этим последует. Когда Сокольский задумал свой набег на Варварин сундук, он уже тогда запустил эту машину. Когда ночью оделся и вышел, чтобы сесть на коня, он отдал ей себя. И сразу завертелись ее колесики и маховики, втягивая его все глубже. Варвара не могла не пойти к комиссару, комиссар не мог — даже по просьбе Варвары и даже если бы сам хотел этого — помиловать Сокольского. Выходит, этот человек, еще когда задумал преступление, уже сам подписал себе смертный приговор-Варвара всю дорогу всплескивала руками, что-то сокрушенно бормотала, а когда пришли домой, рухнула ничком на сундук и запричитала:
— Ды что ж я наробила, безмозглая, погубила человека за несчастное барахло, и то ношеное! Ды , як же ж теперь жить на белом свете?
Вот и она чувствует вину, думал Велик, тюкая во дворе топором по толстой ольшине, чтобы нарубить дров к завтрашнему дню. И снова закружилось в голове и в сердце: да в чем ее вина-то, если расстреляли мародера правильно? Но, значит, она есть, если ее чувствуют… Он рассуждал и так и этак, но успокоиться не мог.

Журнал «Юность» № 6 июнь 1981 г.