Быт и… локти

Петр Шумский

Недавно Министерство коммунального хозяйства РСФСР выпустило книгу под названием «Дом и быт» (1962 г.), Потребность в такой книге ощущалась уже давно. Молодежь наша нуждается в добрых и полезных советах о домоводстве, благоустройстве быта, об уходе за своей внешностью, о поведении в общественных местах и т. п.
Разумеется, такие книги должны быть написаны с полной ответственностью, умно, без тени пошлости и, конечно, грамотно, чтобы не было никаких ассоциаций с известным рассказом Марка Твена «Как я редактировал сельскохозяйственную газету». В книге «Дом и быт» нет «посева гречневых блинов», «брюква не растет на дереве» и «гусаки не мечут икру». Но есть две главы, где тоже можно встретить любопытные открытия, В этих главах даются советы по так называемой декоративной косметике и поведению человека в обществе. Советы эти порою вызывают только смех и недоумение. И даются они с претензией на высокую эрудицию, глубину мысли и даже на некоторые открытия. При этом богатство авторской фантазии тесно переплетается с кокетливым языком и своеобразным стилем.
И все это преподносится в виде некоего категорического катехизиса хорошего тона, на манер старинных дореволюционных изданий.
Чего только нет в этом трактате! Мы столько живем, а до сих пор, оказывается, не знали, что «на нашем теле локти занимают не ведущее место» (стр. 281), а «волосы не всегда украшают человека». Прочитав такое, мои друг Володя Петрусь, искренне воспринимающий каждое печатное слово, мгновенно рванулся со стула и хотел, было, помчаться в ближайшую парикмахерскую, но я своевременно удержал его за локти (вот где они сыграли свою «ведущую» роль!).
Мы также узнаем, что «полезно 1—2 раза в день втянуть губы внутрь рта и закусить несколько раз толщу губы зубами. Правда, авторы не рискнули расшифровать это великое открытие. А ведь любопытно было бы узнать об их опыте.
Затем следует откровение: «Если губы сомкнуты в гримасе недовольства или недружелюбия -красоты мало». А кто в этом сомневался?
«Отвечая на частное письмо, надо стараться… вложить свою душу в письмо, благодаря чему оно станет интересным для адресата.
Вот те на! Во-первых: почему надо «вкладывать душу» только в ответы на частные письма? А что, разве на служебные следует отвечать без души, пользуясь только холодными штампами и стереотипными выражениями? Во-вторых: почему «надо стараться», а не писать на самом деле от чистого сердца, искренне и честно, без всякой заранее поставленной цели создать эпистолярное произведение, «интересное дли адресата»? Подумайте хорошенько, уважаемые авторы чему вы нас учите!
Далее эрудиты утверждают, что «наиболее приемлемой формой знакомства считается знакомство через третье лицо. Это что же: посредством свахи или свата? Читаем далее: «Женщина, выходящая замуж вторично, не надевает белое платье». А если первый брак был для нее нерадостным? И почему теперь, найдя свое счастье, она не может надеть белое платье? Что это за допотопные мещанские каноны?
Мужчина женщине или юноша девушке ни в коем случае не должен дарить… предметы одежды или обуви. Это бестактно. Позвольте, а если он желает подарить ей красивую шаль, косынку, шарф или перчатки? Надо бы уж тогда приложить рекомендуемый перечень подарков! Регламентировать, так регламентировать!
Есть в этом опусе и несколько советов молодым неандертальцам, если таковые появятся в наше время:
При знакомстве не следует жать руку до хруста в суставах». По это еще ничего» может быть, неандертальцу действительно это полезно знать… Однако есть фразы, которые вызывают не только смех, но и недоумение; «И незнакомым женщинам вы обязаны оказывать внимание, уважать их. Такое отношение к «чужим» женщинам должно вытекать из принципа: в коммунистическом обществе человек человеку — друг, товарищ и брат». Ишь как закручено! Согласитесь: вся эта тирада выглядит как пародия на тех, кто бездумно жонглирует высокими словами!
Да вот нечто новое в «методе» приема пищи. Внимание: суп и мясо необходимо есть «одновременно», а «виноград едят, отрывая от кисти по ягоде». А я-то всегда ем суп и мясо не «одновременно», а от кисти стараюсь оторвать по две-три ягодки». Какое легкомыслие! Какая некультурность!
А чего стоят такие советы; «Собираясь в гости, старайтесь одеться получше» (а то вырядитесь еще, чего доброго, в замасленную спецовку!), «Собираясь в театр, постарайтесь не опаздывать» (а то каждый так и норовит прийти к середине спектакля!),
Удивительно только» почему авторы этого философского трактата не сказали, в какой все-таки руке — правой или левой — рекомендуется держать ложку и куда класть ее содержимое? С какой ноги — правой или левой — следует вставать с постели?..
Однако продолжим изучение их «труда». Мы узнаем кое-что новое и о правах руководителей: «Директор учреждения (предприятия)… пользуется правом сказать новичку напутственное, ободряющее слово» и даже… «пожать руку». Нот оно что! Настоящее открытие!! Теперь директора вздохнут свободно. Раньше-то они и не знали, что им предоставлены такие широкие права!
А вот, например, что надо сделать, «чтобы выглядеть хорошо», да еще тогда, «когда вы устали и вас ждут друзья». О, это, оказывается, очень просто: «Как только придете с работы, откройте все окна… освободившись по мере возможностей (!) от одежды…»
Затем, после некоторых косметических процедур, 15—20 минут вам предстоит «провести в постели с закрытыми глазами». После этого вы можете вернуться к туалетному столику: «Легкий грим… несколько скроет маленькие недостатки». И не забудьте… слегка надушить волосы и кожу за ушами (!) любимыми духами. Посмотрите на себя в зеркало, Теперь вы довольны? Улыбнулись, и лицо стало еще милее. (Великолепный способ влюбиться в самого себя!)
Мы, разумеется, не имели бы ничего против, если бы подобные «советы» давались авторами (а их немало: аж пять, да еще редактор Завьялкин) в качестве материала для самодеятельной эстрады. Но беда в том, что эти разглагольствования официально преподносятся издательством 500 тысячам читателей, как говорится, «на полном серьезе».
Нашей молодежи нужны умные, по-настоящему серьезные и реальные жизненные советы о поведении в обществе, а не легковесное чтиво о том, о сем.
Авторам этого назидательного опуса следовало бы воспользоваться своими же, на наш взгляд, разумными советами, помещенными на 306-й странице:
«НЕ ХВАСТАЙТЕСЬ НИ СВОИМИ ЗНАНИЯМИ, НИ ТАЛАНТОМ… НЕ СТАРАЙТЕСЬ ПОДАВИТЬ СОБЕСЕДНИКА (то бишь читателя.— П. Ш.) OCOБЫМИ ПОЗНАНИЯМИ — ЭТО НЕСКРОМНО».

Журнал «Юность» № 7 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература | Оставить комментарий

«Активные ребята»

Милые мои, премилые девочки.
Огромный привет из села Неугомонкино. Ехала я отдыхать в эту глушь с неохотой, а теперь рада и довольна, что рискнула. Сдружилась здесь с чудесными ребятами. Масса юмора, выдумки — сущий клад в наше время. Заставь вас летом «проявлять инициативу» — ничего не выйдет. Вы будете лежать на песке, переваливаясь с боку на бок, как оладьи, болтать ногами, но у вас и мысли не мелькнет, так ли вы валяетесь.
А эти мальчишки — то, что надо. Неугомонные, будто их кто-то иголочкой покалывает, и сидеть спокойно не дает… Я прихожу на речку с маленьким Андрюшкой, черномазым сыном хозяйки дома, где я остановилась. Потом приходят ребята. Мы валяемся на песке, болтаем ногами. Вдруг кто-то из нас говорит:
— Чу, что это мы валяемся на песке, болтаем ногами? Встали, что ли, и сыграли в волейбол?
— Мяча нет.
— Достать надо. Давайте сложимся.
Сложились. Погадали на спичках, кому идти мяч покупать. Досталось мне, единственной представительнице слабого пола.
Конечно, ребята, как истые джентльмены, стали наперебой предлагать сделать это вместо меня, но я твердо отказалась.
Жребий так жребий. Чем я хуже этих симпатичных ребят, которым мне, кстати, хочется сделать приятное!
Я принесла мяч.
Погадали, кому надувать. Снова досталось мне. Я хотела уже дуть, но все запротестовали: нужно не ртом, а насосом.
Я пошла искать насос. Меня долго не отпускали. Но я все-таки проявила характер.
А они в это время играли с Андрюшкой, Становились на четвереньки и все вместе лаяли. Чудесные ребята! С такими можно и горы свернуть и детей воспитать.
Да что горы!
— Ребята, давайте сделаем волейбольную площадку. Две столба — и никаких гвоздей!
Я чуть не крикнула «ура». Андрюшка крикнул. Его качнули до макушек сосен. (А ведь могла и я крикнуть.)
— А где мы возьмем столбы?
— В лесу.
— А топоры?
— Давайте напишем в райком. Они должны помогать первичным… Нет, лучше в газету!
— Братцы, где два столба, там и четыре! Вроем четыре столба — и никаких гвоздей. Зато будет футбольное поле.
— А топор?
— А топор и не нужен. Четыре столба надо пилить пилой.
Но пилы тоже не было.
— Придется топором.
— Так и топора тоже нет.
— Напишем в газету.
— А если в газете нет?
— Наверняка нет. Откуда у них топоры?
— Зато шум поднимется, и нам сразу дадут и топоры, и пилы» и столбы. Можно будет целый стадион отмахать. И лавочки для зрителей и даже верхние перекладины. Раз-два — и никаких гвоздей…
— Вот именно «никаких гвоздей». Гвозди-то на дороге не валяются…
— Напишем в газету…
…И вдруг мы замолчали. Потом переглянулись. Потом посмотрели на Андрюшку. Малыш виновато моргал глазенками и держал в одной руке шипящий мяч, а в другой — длинный гвоздь.
Все мы, конечно, сразу расстроились.
— Где ты взял гвоздик? — с ужасом спросила я.
— На дороге,— сказал убитый Андрюшка,— там их много валяется.
И заплакал. Но ребята и тут оказались на высоте: они встали на четвереньки и все вместе залаяли. Андрюшке уже было не до слез. Он вконец успокоился и стал царапать гвоздем по песку.
— Что это ты пишешь, Андрюша? — спросили ребята,
— Я в газету пишу…
— Подожди, Андрюша, сказала я.— Ты не пиши! Я сама напишу. Пусть все знают, какие активные ребята живут в Неугомонкине!
Вот так. Горячо обнимаю
Ваша Галка Галкина.

Журнал «Юность» № 7 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература | Оставить комментарий

«Архимед» в МГУ

Стало традицией: после окончания учебного года перед зданием физического факультета Московского университета студенты встречаются с великим ученым античности Архимедом и продолжателями его дела — мыслителями всех эпох и стран, почетными гостями с других планет и видными физиками современности.
В этом году, например, среди почетных гостей находились лауреат Нобелевской премии академик Игорь Евгеньевич Тамм, Герои Советского Союза Космонавт-Два Герман Степанович Титов и другие.
Юбиляр, несмотря на свой преклонный возраст (ему исполнилось ровно 2 250 лет), совершил космический рейс и праздновал свой день рождения на обратной стороне Луны. В составе экипажа ракеты «Архимед 1» — сам «Архимед Фидиевич», «Константин Эдуардович Циолковский», «Александр Степанович Попов», «Исаак Ньютон» и «Николай Кибальчич».
Когда ракета совершила «посадку» на площади перед физическим факультетом, Архимед вышел из люка в окружении своей свиты. Откашлявшись, он зачитал приветствие потомкам.
С традиционным Днем физика поздравил студентов Московского университета президент Академии наук СССР М. В. Келдыш. Он прислал приветственную телеграмму.
Затем собравшиеся выслушали рапорты студентов всех пяти курсов факультета. Особое оживление вызвал рапорт третьекурсников:
«О, Архимед! Позволь преклонить колени перед благородным челом твоим нам — третьекурсникам, вышедшим уже из поры студенческой юности, но не умудренным еще опытом старшекурсников. Достигнув половины тернистого пути к тому, что принято именовать сияющими высотами науки, стоим мы на рубеже четвертого курса, пытаясь вдохнуть новые силы в свои ряды, поредевшие после сессий».
К Архимеду обратился его земляк — студент, приехавший из Греции:
«О мудрый старец, да будет благословенно имя твое! Я горд тем, что мы родились на одной земле, в одной стране, которая сейчас живет отблесками твоей славы. Мы, греки, вовсе не сожалеем о том, что физики МГУ присвоили себе право считать тебя своим отцом и которые не без основания полагают, что это есть бог, создавший физику и физический факультет МГУ.
Твое имя перестало принадлежать только твоей родине. Оно проникло во все страны мира и известно всем народам, хотя бы немного затронутым цивилизацией».
На празднике выступил герой-космонавт Герман Титов, пожелавший студентам университета больших успехов в учебе.
Идея такого праздника родилась впервые четыре года назад. Энтузиасты студенческой художественной самодеятельности физического факультета Валерий Капер, Александр Кесенних, Степан Солуян и другие разработали тогда первую программу. С большим успехом в дни праздника проходила опера «Архимед», созданная самими студентами. Это лирико-сатирическое произведение критиковало недостатки в обучении студентов и беспорядки в общежитии МГУ. Критика была, что называется, не в бровь, а в глаз. Многие нерадивые администраторы попадали под огонь сатирических частушек, куплетов.
С тех пор «День Архимеда» повторяется ежегодно. Но это не просто студенческий «капустник», а хорошо продуманный и четко организованный, настоящий праздник студенчества Московского университета. А почему бы не создать такие веселые и интересные праздники в каждом университете, в каждом институте? Запас остроумия у студентов неисчерпаем. Так в чем же задержка? За дело, друзья!
Анатолий Назаров

Журнал «Юность» № 7 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Наука | Оставить комментарий

Кафе в тайге

Помню, как в пятьдесят девятом году друзья решили прокатить меня к месту будущего строительства Красноярской ГЭС. Единственной дорогой тогда был Енисей — всевластный владыка дремучего царства тайги. От причала Красноярского речного порта плыли на катере сорок километров против течения. Суровая Сибирь началась сразу же за городом, и путешественнику из средней Европы пришлось преодолевать волнами наплывавшие чувства восхищения могучей природой, как катеру — стремительную енисейскую волну…
И вот четыре года спустя я вновь отправился в этот суровый енисейский край. Ехал по асфальтовой дороге и ничего не узнавал. На месте, где мы когда-то жгли костер и с волчьим аппетитом хлебали ложками прямо из котелка превкусную уху с дымком, стоит теперь городок строителей крупнейшей в мире ГЭС — Дивногорск.
Кто видел большие стройки в необжитых краях, при слове «городок» представит себе все так, как есть, ибо подобные селения» воздвигнутые людьми, которые больше думают о порученном им деле, чем о самих себе, похожи друг на друга. А для тех, кому сие не известно, придется нарисовать картину в общих чертах так, чтобы был понятен дальнейший рассказ.
Дивногорск расположен на склонах Дивных гор, то есть скалистых холмов, через которые веками пробивала свое русло могучая река. Несколько улиц устремляется по холмам вверх. Их пересекает несколько «авеню» и узких улочек, которые, рассекая холмы, образуют систему террас. Иными словами, планировка почти такая же как и в Сан-Франциско. Только кругом пока тайга и нет трамвайчиков. Внизу, на набережной, пока еще тоже не одетой в гранит,— центральная площадь города. Вокруг нее скопились двухэтажные дома из толстых сибирских бревен. В домах натисканы учреждения: управления стройкой, магазины и единственная редакция распространенной в Дивногорске газеты «Огни Енисея»,
Представив себе эту картину города, попробуйте привести ее в движение. Примерно так, как снимают кинокамерой прорастающее растение. Тогда перед вашими глазами разыграется примерно такой фильм: дремучая тайга; вдруг домик тут и домик там; валятся деревья и возникает дорога; вокруг нее вырастают, как грибы в тайге, новые домики; проезжает сотня грузовиков и за ними один новенький автобус; мелькают взрывы; роется траншея для газопровода и канализации; возвышаются строительные краны и появляются крупнопанельные здания (с балконами над верхушками кедров); где был асфальт, закладываются цветочные клумбы, где была тайга, асфальтируют площадь.
Известно, что в Сан-Франциско во время золотой лихорадки на Диком Западе американского континента не было асфальта и цветочных клумб, но зато рядом с домами из толстых бревен возникали десятки и десятки кабаков, шантанов, казино. Я вспомнил хроникера тех времен — Брет Гарта, когда однажды вечером перешагнул высокий порог двухэтажного деревянного здания, расположенного примерно в тех местах, где четыре года тому назад мы развели костер и обжигали горло крепкой сибирской ухой.
Над входом красовалась надпись: «Кафе «Вира».
Я поднялся ил второй этаж и одним взглядом окинул помещения этого кафе в тайге. Ничего здесь не напоминало обстановку, известную по рассказам американского писателя. Два уютных небольших зала как будто были схвачены гигантским вертолетом и перенесены сюда из благоустроенного центра городской цивилизации. Маленькие залы напомнили мне одно из тех небольших кафе пражской Малой Страны, в которых я люблю отдыхать, а порой и писать. Блестящие столики; располагающие к отдыху разноцветные кресла; неяркий свет настенных ламп; красивые шторы, скрывающие танцующих от любопытного взора луны; тихая музыка, льющаяся неназойливо из угла, и на стоящий бар с венгерским сверкающим аппаратом «кафе-экспрессо».
Не только внешняя обстановка, но и спокойная, несуетливая жизнь «Виры» напомнила мне малостранские наши кафе, по которым я, правду сказать, уже стосковался. Двое парней читали газеты, двое склонились над шахматами, за одним столиком тихо спорили, за вторым четыре пары критических, немного насмешливых женских глаз наблюдали за танцующими…
Молодые девушки в белых передниках спокойно, несуетливо приносили кофе, иногда подсаживаясь к столику и включаясь в тихий спор на литературную тему. Одна официантка танцевала. Одна готовила при помощи паровой машины кофе, тщательно отмеряя дозу помолотого порошка, как и полагается дипломированному инженеру-экономисту. Директор кафе, миловидная девушка в очках,— тоже инженер. «Как это так? — спросите вы. — Это по Райкину? Мамина дурочка с высшим образованием, зацепившаяся в столичном кафе за поднос?» Наоборот. Во-первых, не в столице, а в тайге. Во-вторых, кафе работает на общественных началах. Оно не только обслуживается теми, кто строит величайшую в мире ГЭС, но и построено ими самими на досуге. Все сделали молодые энтузиасты сами: от светильников с красивыми современными абажурами до узоров на занавесках.
Наблюдал я за бетонщицей, которая, войдя в гардероб в своем четырехугольном ватнике и кирзовых сапогах с маленьким чемоданчиком в руках, появилась через несколько минут в кафе в красивом вечернем платье, торжественно шагая на тоненьких каблуках. Такие чудеса, достойные сказки о Золушке, способна творить «Вира» — кафе в тайге!
Молодежь приходит сюда не пировать и не выпивать,— просто отдохнуть, встретиться. Порядки строгие: можешь заказать рюмку коньяка или бокал шампанского на весь вечер. Зато в неограниченном количестве приготовят для тебя душистый кофе. Приносить с собой можно лишь гитару. Она желанный гость. Она всегда пригодится! Уют от хорошей песни не портится.
Назавтра я пришел в кафе «Вира» еще раз. Но это был уже не такой спокойный, обычный вечер. В залы, способные принять около столиков сорок девять посетителей (пятидесятый несет общественную вахту в гардеробе), нахлынуло на сей раз минимум в три раза больше молодых строителей. (Дежурных в гардеробе на сей раз было трое.) Подобное троекратное перевыполнение плана было вызвано приходом в кафе «Вира» московских поэтов и писателей. Состоялась никем не организованная и поэтому такая удачная и искренняя встреча, интересное и веселое детище мамы-Неожиданности и папы-Экспромта.
Читали стихи, вставая со своих мест за столиком около радиолы, Константин Симонов и Роберт Рождественский, рассказывали писатели Евгений Рябчиков и Леонид Лиходеев, даже художник Орест Верейский выступил в литературном плане. Я, сознаюсь честно, пел, ибо песни понятны без перевода- Были и аплодисменты, но не это было главным. Главным было то, что слушатели запросто превращались в чтецов и что мы здесь услышали столько хороших, искренних стихов, что сами нааплодировались вдоволь, да и еще призадумались о том, что значит в новом, коммунистическом понимании творческий дух и откуда вытекает сила коммунистического искусства…
На этом репортаж из таежного кафе можно оборвать.
Если кому-нибудь покажется странным, почему он обрывается именно в тот момент, когда следовало бы описать самую гигантскую, кипучую стройку (из одного тихого ее уголка), показать захватывающий дух героизм комсомола, воздвигающего эту стройку (отталкиваясь от романтической песни, спетой при гитаре над чашкой кофе), пусть будет принято к сведению, что о том и о другом уже многое было написано и прочесть это нетрудно.
Я решился добавить к общей картине только эту малую деталь. Сделал это потому, что люди — энтузиасты, создавшие этот уголок уюта и радости, внесли яркую и приветливую черту в лицо Дивногорска. И я убежден, что их заслуга в создании красивой, счастливой жизни на диких берегах Енисея не так уж мала.
Иржи Плахетка, чехословацкий публицист

Журнал «Юность» № 7 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература | Оставить комментарий

На века

Есть памятники и сооружения, которые неразрывно связаны с обликом города, а подчас даже определяют его лицо и характер. Так, невозможно представить Ленинград без Медного всадника, Париж без Эйфелевой башни, Рим без древнего Колизея.
Монумент, о котором пойдет речь, еще не успев воплотиться в металл и камень, тоже уже стал своеобразной эмблемой. Его изображение можно увидеть на значках, брошках, косынках, в миниатюрных моделях из пластмассы и органического стекла. Пройдет еще несколько месяцев, и в Москве поднимется на девяностометровую высоту грандиозное сооружение в честь освоения космоса: взлетевшая ракета опирается на мощную струю раскаленных газов, навечно закованную в металл, Взлетной площадкой для звездного корабля послужит стилобат Музея истории освоения космоса
На Проспекте Мира, неподалеку от главного входа на Выставку достижений народного хозяйства СССР, уже ведутся строительные работы. В сооружении монумента принимают участие десятки учреждений и предприятий, сотни людей самых различных профессий, А началось все это пять лет назад.
Москвичи, да и гости столицы, наверное, помнят, как в 1958 году в помещении Центральною выставочного зала проходил смотр-конкурс проектов будущего монумента. Тогда из сотен вариантов выбрали один. Самый интересный, самый оригинальный и очень современный. Его авторы — архитекторы М. И. Барщ, А. Н. Колчин и скульптор А. П. Файдыш — отказались от привычных канонов и нашли новое, неожиданное решение: вместо традиционного многопудья бронзы и огромных гранитных глыб они предложили воздвигнуть грандиозную параболу из металла.
Незадолго до этого конкурса трое друзей как раз закончили работу над памятником Циолковскому в Калуге: статуя ученого и рядом с ней семнадцатиметровый обелиск, напоминающий ракету.
Приступая к новому проекту, они, конечно, могли пойти протоптанной дорожкой: взять какую-нибудь уже получившую признание скульптуру, увеличить ее во столько-то раз, оживить архитектурным элементом — И — монумент готов. Публика уже пригляделась. Критика высказалась. Успех обеспечен… Нет, подлинное искусство — это всегда «езда в незнаемое».
Нелегко и не сразу вырисовывались контуры будущего сооружения. Потребовались сложные расчеты и многочисленные эксперименты с моделью.
В ходе работы над монументом напрашивалось решение; поставить у подножия высотной части большую статую космонавта в скафандре и шлеме. Но его отвергли сразу же. Полет человека в космос — подвиг всего советского народа, а не одного отважного человека. Отказались и от попытки передать эту идею в скульптурах-символах. Слишком шаблонным стал прием традиционных групп — рабочий, колхозник, ученый. Решено было воплотить эту мысль в барельефах шестиметровой высоты, установленных вокруг основания монумента, на внешних стенах музея, Высота каждой фигуры — четыре с лишним метра, В древности нечто подобное создали античные мастера при сооружении алтаря в Пергаме. Но там скульпторы прославляли своих богов, их победу над силами зла. Андрею Петровичу Файдышу предстояло воплотить в бронзе человека, нашего современника. И он, как нам кажется, успешно справился с этой задачей.
Двадцать девять фигур рабочих» лаборантов, инженеров, конструкторов, ученых, изображенных в момент творческого труда, раскрывают историю доселе невиданного подвига. Скульптор удачно избежал ритмического однообразия, чередуя изображения стоящих людей фигурами сидящих.
С одной стороны барельеф увенчан знаменем с образом В. И. Ленина, зовущего людей в будущее. С другой — Родина-мать благословляет первого космонавта на полет в Неизвестность.
Перед памятником на восьмиметровую высоту поднимается статуя К. Э. Циолковского — духовного отца космонавтов-звездолетчиков.
Есть нечто символическое, что в сооружении этого монумента, как и в подготовке полета человека в космос» принимают участие люди самых различных специальностей. Металлурги и прокатчики должны подготовить стальной каркас для основания конструкции и огромные листы из голубовато-белого металла атомного века — титана. Инженеры-кибернетики на своих умных машинах рассчитали» как экономнее и лучше раскроить эти листы по заданным размерам. Геологи разыскали черный блестящий гранит для облицовки основания монумента-музея.
Специалисты-электрики изыскивают наиболее совершенные способы освещения, так, чтобы металлическое острие, сверкая в ночи, видно было за многие, десятки километров.
…Пройдут десятилетия, века, а люди всегда будут приходить и приезжать сюда, чтобы смотреть на этот монумент, восхищаться нашей эпохой и, завидуя нам, воздать должное первым смельчакам, рискнувшим покинуть колыбель человечества — Землю.
Ю. Максимов

Журнал «Юность» № 7 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Искусство | Оставить комментарий

«…Только большевики меня понимают…»

Новые материалы Дома-музея К. Э. Циолковского в Калуге
Недавно в Музее Революции в Москве появился новый экспонат—копия памятника К. Э. Циолковскому в Калуге, его подарила музею старая коммунистка Мария Сафроновна Селиверстова — близкий друг семьи отца космонавтики.
— Последние дни перед кончиной Константина Эдуардовича, — вспоминает М. С. Селиверстова,— я неотступно дежурила у его постели в хирургическом отделении Калужской железнодорожной больницы. Записывала каждую фразу и каждое слово, сказанное им тогда. Однажды в палату приехал секретарь Калужского райкома ВКП (б) Борис Ефимович Трейвас. Поздоровавшись, он передал Константину Эдуардовичу привет от секретаря Московского комитета партии Никиты Сергеевича Хрущева (Калуга входила тогда в состав столичной области). Циолковский попросил Бориса Ефимовича подробнее рассказать о Никите Сергеевиче. Ученым внимательно слушал секретаря райкома. А потом продиктовал слова привета и благодарности Н. С. Хрущеву. Когда Трейвас кончил писать под его диктовку, Константин Эдуардович приподнялся на подушках, взял карандаш и дописал лично несколько строк,
Из рассказов научного сотрудника музея Алексея Леонидовича Костина — внука К. Э. Циолковского — выясняется, что Б. Е. Трейвас был оклеветан и трагически погиб в 1937 году. Тогда же были уничтожены все его бумаги и в том числе подлинник письма К. Э. Циолковского Н. С. Хрущеву, хранившийся в сейфе у секретаря райкома. А номера газет со статьями Трейваса о Циолковском были вырваны из подшивки.
Полный комплект газеты «Коммуна» сохранился в Государственной библиотеке имени В. И. Ленина. В библиотеке мы узнаем, что статья Трейваса была напечатана в газете «Правда» 21 сентября 1935 года. В статье приводится текст письма ученого к Н. С. Хрущеву.
Вот она, эта статья из газеты «Коммуна»:
«Дней за 15 до смерти я передал тов. Циолковскому привет от руководителя московских большевиков тов. Хрущева. По его просьбе я ему рассказал про жизнь Никиты Сергеевича и о его работе. Несмотря на болезненное состояние, он весь оживился. Стал веселым и улыбающимся. « «Только такие люди, люди труда и крепкой воли, создают новую жизнь. Напишите ему привет и благодарность», — сказал он. Потом сам поднялся, достал карандаш, бумагу и дописал конец. «Вся моя надежда на людей, подобных Вам. Я всю жизнь рвусь к новым победам и достижениям. Вот почему только большевики меня понимают. Я бесконечно благодарен партии и Советском у правительству».
Во всех беседах К. Э. Циолковского с нами чувствовалась огромная любовь к партии, к своему классу, к своей Родине…
«Сенаторы и старые профессора меня не признавали, а рабочий класс быстро меня понял. У нас с ним стремления одни: он стремится ввысь, я туда же».
На районном совещании знатных людей он говорил: «Что вы мне аплодируете? Я вам должен аплодировать. Вы уже создали огромное богатство и построили такую роскошную страну. Мне всегда стыдно, как мало я еще создал для своей Родины.
Желаю вам радостной, роскошной жизни, у вас всех счастливое время и доживете еще до более счастливых дней в нашей социалистической стране».
Несмотря на возраст и тяжелое состояние здоровья, К. Э. Циолковский принимал активное участие в общественной жизни района, Он давал нам советы, сам читал лекции в колхозе. «Через мои руки прошло примерно 500 учеников и 1500 учениц средней школы, — писал К. Э. Циолковский.— Я прочел не менее 40 000 лекций».
Он был настоящим общественником. Вместе с ним мы организовали совещание знатных людей района. При его участии влились за создание аэроклуба и пропели многотысячную осоавиахимовскую массовку.
Калуга потеряла в лице К. Э. Циолковского самого знатного своего человека. Вместе со всей страной она склоняет большевистские знамена над гробом великого ученого.
Секретарь Калужского РК ВКП(б) Трейвас».
Фотокопия статьи Б. Е. Трейваса с текстом письма К. Э. Циолковского к Н. С. Хрущеву сегодня выставлена в музее. А рядом с ней разместились новые экспонаты, новые документы о жизни и деятельности отца космонавтики.
Так, например, несколько недель тому назад было обнаружено два новых, доселе неизвестных письма Константина Эдуардовича, История их такова.
В начале XX века петербургский литературовед Яцимирский решил выпустить сборник, посвященный жизни выдающихся людей-самоучек. В печати появился призыв к таким людям сообщить составителю свои автобиографии. На имя Яцимирского пришло более двух тысяч писем. Среди них были и такие, на которые никак не рассчитывал составитель. Многие же талантливые люди не откликались. Не было письма из Калуги, которого так ждал Яцимирский. Константин Эдуардович Циолковский не прислал своей биографии.
Составитель книги решил обратиться к изобретателю с особым письмом. Он написал о целях и задачах издания сборника «Галерея русских самородков» и просил Константина Эдуардовича ответить на предложенные вопросы;
Ответ пришел быстро. Циолковский писал:
«Я бы с удовольствием исполнил Ваше желание, если бы: 1) я был твердо уверен, что я действительно самородок, 2) если бы мне не было совестно писать о самом себе и показывать свою физиономию публично, как нечто заслуживающее внимания, 3) и, наконец, если бы я не был занят по горло моими опытами по сопротивлению воздуха, производимыми на средства Академии наук и по поручению ее.
Правда, здоровье мое плохо (или, вернее, некрепко) и я не молод (43 года), но… я еще надеюсь потрудиться над тем, что я считаю наиболее важным.
Недурно, конечно, оставить автобиографию простую, наивную, без тени лжи и скрытности: она поучительна для потомства, если даже написана человеком обыкновенным. Но издание такой биографии возможно только после смерти автора.
Если мне не удастся написать автобиографию и завещать потомству для напечатания после смерти, то ведь беда не велика, большинство даже знаменитых людей осталось без автобиографий, что, пожалуй, делает им только честь, потому что доказывает, как они мало думали о себе и как много о других. Их живая деятельность на пользу ближних и есть биография.
Смешно же (и постыдно) положение человека, выставившего себя на показ и не оставившего добрых плодов… Я боюсь остаться таким, исполнив Вашу просьбу».
А Яцимирский настойчиво добивался своего и прислал в Калугу новое письмо с прежней просьбой.
Ответ и на него пришел так же быстро. На этот раз Константин Эдуардович был более категоричен. Он писал:
«Я не хочу видеть в печати ни моей биографии, ни тем более автобиографии, потому что считаю появление ее теперь преждевременным,
Вы совершенно ясно и учтиво мне сделали свое предложение, и я самого лучшего мнения о цели Вашей «Галереи». Мне было бы весьма приятно быть одним из лиц, Описанных в ней, если бы не преждевременность этого,
За Ваше предложение я Вас благодарю и считаю его большой честью. Скажу Вам чистосердечно, что оно на некоторое время влило в меня бодрость и поддержит меня в моих трудах. Вашим предложением Вы сделали вполне хорошее дело. Я вижу, что есть добрые люди, которые хоть чуть меня ценят. Но на предложение Ваше я не могу, к сожалению, ничем ответить, кроме как категорическим отказом».
…Своеобразными и, пожалуй, не менее интересными новыми экспонатами музея можно считать две записи в Книге отзывов посетителей.
Одна из них сделана год назад, когда в Калугу приехали Герман Титов, Андрнян Николаев и другие космонавты, о которых мы скоро узнаем. От имени всех звездных братьев писал Герман Титов.
«Трудно, очень трудно писать о тех чувствах, которые испытывали мы, подъезжая к музею. Как не вспомнить поговорку: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Дело, которому посвятил свою жизнь К. Э. Циолковский, это дело всех народов земли, заветная мечта всего человечества».
Вторая запись сделана совсем недавно ученицей седьмого класса средней школы № 8 города Калуги.
«Все пишут, что завидуют первым космонавтам Ю. А. Гагарину и его небесным братьям. А я не завидую, а восхищаюсь. Пройдет немного лет, и первые космонавты проводят нас в полет по маршруту, завещанному нам, калужанам, самим К. Э. Циолковским, в полет по трассе «Калуга — Марс», Мы в своей школе уже начали подготовку по программе космонавтов. Консультируемся у Германа Степановича Титова по фильму «Снова к звездам». Я его очень люблю. Это он сказал, что девушки тоже могут стать звездными сестрами»
Космонавт «006» Лидия Бабушкина.
Переписав это заявление, мы бросились искать космонавта «006» и нашли ее в окружении ребят на космодроме «Калуга». К старту готовилась многоступенчатая ракета «Калуга — Марс-006», созданная юными конструкторами школы. Запуск ее прошел удачно. Сверкая на солнце, серебристо-алая сигара вышла на «орбиту» и оставила след над сквером Мира, где стоит бронзовый Циолковский и смотрит в космическую даль. Он как бы вновь и вновь повторяет свои слова:
«Человечество не останется вечно на земле, но в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство».

Журнал «Юность» № 7 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Наука | Оставить комментарий

Непонятливая Лика

Константин Ваншенкин

Константин Ваншенкин
У замечательного русского писателя Ивана Алексеевича Бунина в рассказе «Лика» (позднее этот рассказ прошел целиком, как глава, в автобиографическую повесть «Жизнь Арсеньева») есть такая сцена: Арсеньев читает своей возлюбленной Лике стихи:
— Послушай, это изумительно! — восклицал я…
Но она изумления не испытывала.
…Я читал:
Какая грусть!
Конец аллеи
Опять с утра исчез в пыли.
Опять серебряные змеи
Через сугробы поползли…
Она спрашивала: — Какие змеи?
И нужно было объяснять, что это — метель, поземка».
Тонкую, поэтическую натуру Арсеньева-Бунина раздражало такое непонимание поэзии» возмущала самая необходимость объяснять.
Интересно, что Бунин и через много лет, в рассказе «Холодная осень», вернулся к подобной ситуации.
О поэзии и поэтическом вкусе
Молодой человек приезжает в имение к невесте проститься с нею перед отъездом на фронт (в первую мировую войну).
«Одеваясь в прихожей, он продолжал что-то думать, с милой усмешкой вспомнил стихи Фета;
Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот…
— Капота нет,— сказала я.— А как дальше?
— Не помню. Кажется, так:
Смотри — меж чернеющих сосен
Как будто пожар восстает»
— Какой пожар?
— Восход луны, конечно, (Замечу в скобках, что здесь Бунин улучшает Фета. У Фета: «Смотри: из-за дремлющих сосен как будто пожар восстает». «Дремлющих» — здесь маловыразительное, аморфное слово. Луна, встающая «меж чернеющих сосен»,— какая резкая, рельефная картина! Бунин, вероятно, не просто ошибся. Его герой на вопрос: «А как дальше?» — отвечает: «Не помню. Кажется, так. Но это — между прочим.)
Герой уезжает на войну, прощаемся, как выясняется потом, навсегда, и героиня потому не раздражает его, как Лика — Арсеньева. Но здесь, как и в первом случае, как бы подчеркивается, насколько она далека от героя — милая, добрая, любимая, но далекая-далекая.
«Какие змеи?», «Какой пожар?» Их наивные вопросы настолько схожи, насколько обе они ничего не смыслят в поэзии и, видимо, не чувствуют в ней ни малейшей потребности. А ведь они, казалось бы, интеллигентные девушки.
Конечно, понимание поэзии, интерес к ней, количество людей, читающих стихи, неизмеримо выросли с тех пор. Но и теперь многие, сталкиваясь, так или иначе, со стихами, не понимают их. Поэзию они воспринимают как некую условность. Это наблюдается с топ давней поры, когда древнейший литературный жанр — поэзию — постепенно, конкурируя с ней все более, начала вытеснять проза. Прозу читают все. Поэзию — по сравнению с читателями прозы — лишь немногие. Но в нашей стране читателей поэзии становится все больше. Тиражи стихотворных книг увеличиваются, раскупаются они очень быстро. На поэтические вечера трудно попасть. Проводятся даже специальные Дни поэзии. Когда готовился первый такой день, один любитель стихов спросил ш поэтическом вечере: — А салют будет?
И хотя салюта в День поэзии, конечно, не было, но этот день в какой-то мере для многих тоже стал праздником.
Однако до сих пор многие, читающие стихи, слушающие их, интересующиеся ими, не очень, как мы говорим, понимают в стихах, часто не могут, не умеют отличить настоящее, поэтичное от пустого, поддельного, мелкого. Про таких людей говорят, что у них дурной вкус или вовсе нет вкуса.
Отсутствие вкуса, отсутствие культуры вкуса — главная беда и Лики.
Говорят:
— У него хороший вкус.
— Я доверяю его вкусу.
— Наши вкусы сходятся.
Поэтический вкус — чувство понимания прекрасного — у одних может быть врожденным, как музыкальный слух. Другие развивают его постепенно, совершенствуют. Поэтический вкус можно привить человеку, можно «поставить» его, как «ставят» голос.
Но для того, чтобы «поставить» вкус, надо сперва приобщить человека к этому новому для него миру, нужно чтение не только самих стихов. Нужно читать и о стихах. Нельзя понять музыки, не слушая ее, не размышляя о ней.
Во все времена художники были озабочены уровнем вкуса литературы и читающей публики. У всех у них была боязнь изысканности, красивости, напыщенности. Этим наполнены письма, статьи, дневники.
«Здесь нет красноречия, здесь одна поэзия; никакого наружного блеска, все просто, все прилично, все исполнено внутреннего блеска»,— пишет Гоголь о стихах Пушкина,
Верлен восклицает: «И красноречье! Сверни ему шею!»
«Всякое преднамеренное стремление к оригинальности имеет следствием вычурность»,— говорит Чернышевский. И он же: «Поэзия и болтовня — вещи противоположные».
Не знаю, кто лучше Пушкина сказал о художественном вкусе: «Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности».
Как чудесно сказано!
Итак, настоящая поэзия, истинная поэтичность — в естественности. Но что такое естественность? Если человек бездарен, то хоть он и будет естественным, он останется бездарным, даже еще более подчеркнет это. Поэзия — естественность таланта.
Л. Н. Толстой, по свидетельству Гольденвейзера, как-то говорил: «Это странная вещь,— я стихов не люблю, но понимаю, что ими можно выразить часто гораздо короче и сильнее то, чего иначе так сказать нельзя…
— Как это у Тютчева?
И паутины тонкий волос
Лежит на праздной борозде.
— Здесь это слово «праздной» как будто бессмысленно, и не в стихах так сказать нельзя, а между тем этим словом сразу сказано, что работы кончены, все убрали, и получается полное впечатление».
Гольденвейзер (или Толстой) неверно цитируют.
У Тютчева:
«Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде»,
(К. В.)
(Интересно, что, по рассказам современников, Толстой часто признавался в нелюбви к поэзии, однако он очень много и заинтересованно говорил о стихах.)
«Не в стихах так сказать нельзя» — это прекрасно сформулировано. Действительно, если бы это было сказано в прозе, получилось бы выспренне и ложно.
У прозы, как у каждого другого жанра, свои законы.
«Прозаик целым рядом черт — разумеется, не рабски подмеченных, а художественно схваченных — воспроизводит физиономию жизни: поэт одним образом, одним словом, иногда одним счастливым звуком достигает той же цели, как бы улавливает жизнь в самых ее внутренних движениях; без этого, у древних названного божественным, во всяком случае, необыкновенного, дара напрасно станет писатель пригонять рифму к рифме и строчку к строчке; ему не поможет ни так называемая легкость стиха (в нынешнее время тот только не пишет легкими стихами, кто вовсе не хочет их писать), ни некоторое изящество выражения, более или менее доступное всякой образованной и мыслящей натуре: все это еще не поэзия». Так говорил Некрасов.
То, на что в прозаическом изложении уходят целые страницы, в поэзии часто выражается в нескольких строках. Приведу строки из стихотворения Лермонтова «Спор»:
…Вот у ног Ерусалима,
Богом сожжена.
Безглагольна, недвижима
Мертвая страна;
Дальше, вечно чуждый тени.
Моет желтый Нил
Раскаленные ступени
Царственных могил…
Какая удивительная, яркая картина! Кажется, самые слова раскалены. И — странная вещь! — мы видим не только то, о чем упоминает поэт, мы как бы видим больше: и знойное марево над застывшими песками, и медлительных верблюдов, и пирамиды где-то вдали.
Мы словно сами сейчас там. А всего-то сказано несколько слов. Такова сила поэзии!
У современного поэта Я. Смелякова в одном из лучших его стихотворений, «Кладбище паровозов», говорится об уже отработавших свое «мамонтах пятилеток»:
В ваших вагонах длинных Двери не застучат, Женщина не засмеется, Не запоет солдат.
Вихрем песка ночного
Будку не занесет.
Юноша мягкой тряпкой
Поршни не оботрет.
И опять целая картина. Мы представляем себе ночь, и летящий поезд, и женщину, смеющуюся в полумраке вагона, и задумчивого солдата, тихонько поющего где-то в тамбуре, и машиниста, глядящего во тьму, и есть во всей этой ночной картине какая-то таинственность, какая-то смутная тревога,
Но часто это раздражает неподготовленного читателя, который считает, что если «не в стихах так сказать нельзя», то и в стихах так нельзя сказать тоже. Это его главная ошибка!
Критики Пушкина — не лучше Лики! — не понимают его метафор, и он возражает, отбивается, объясняет, что «Младой и свежий поцелуй вместо поцелуй молодых и свежих уст — очень простая метафора», что «кибитка удалая опять метафора» и проч.
Даже Белинский — и когда! В 1844 году — отнес к разряду «неточных выражений» пушкинскую строку: «Удары шашек их жестоких». А ведь это тоже очень простая метафора.
Метафоры Пушкина смелы и неожиданны:
Как пахарь, битва отдыхает —
не воин отдыхает, как пахарь, но вся битва, как пахарь. Или: «Перстами легкими, как
сон…» Пальцы — как сон?
Или о Петре: «Могуч и радостен, как бой». Один человек — как бой? То есть как столкновение неприятельских отрядов?
Лика, конечно, и здесь бы недоумевала, но она, вероятно, никогда не перечитывала Пушкина. Она не могла бы понять этого, потому что она мыслила только прозаическими понятиями, а приведенные пушкинские строки, если бы их можно было воспринимать как прозу, действительно выглядели бы странно. Скажем: «Идет, могучий и радостный, как бой, человек».
«Не в стихах так сказать нельзя».
А вот строки нашего современника — Ст. Щипачева:
И ты сидишь в фойе кино
На сквозняке зеркал.
Лика бы опять ничего не поняла (под этим именем я уже подразумеваю целую категорию читателей, не интересующихся поэзией и не понимающих ее). Сквозняк зеркал?
А по-моему, очень хороший образ: сидит женщина, многократно, как бы встречно, отражаясь сразу в нескольких зеркалах, она как на сквозняке,— зеркала. Друг против друга, как окна, и фоне кажется громадным от этих зеркал.
«Поэзия,— писал еще Белинский,— есть искусство, художество, изящная форма истинных идеи и верных (а не фальшивых) ощущений: поэтому часто одно слово, одно неточное выражение портит все поэтическое произведение, разрушая целость впечатления».
Вот как критик Л. Аннинский разбирает, например, стихотворение «Дуэль», написанное Б. Ахмадулиной:
И снова, как огни мартенов.
Огни грозы над темнотой.
Так кто же побелил —
Мартынов?
Первая же рифма, пишет критик, заставляет вас вздрогнуть: это не совсем то, к чему вы готовились, слова оказались слишком похожи. Как? Величественные зарницы плавящейся стали и ничтожество, разрядившее пистолет в гения, неужто это так близко, так почти неразличимо называется? Мгновенно мысли вашей дан обратный ход, слышимая похожесть взорвана изнутри. Это и есть «мастерство»: парадокс первой рифмы подготовил все стихотворение, и вот оно стремится вперед, бунтуя и переворачивая несправедливый ход событий: «Другой там победил, другой».
Разъяснения эти очень странны и совершенно неправильны.
Что здесь не так, в цитируемых строчках Ахмадулиной? Давайте попробуем разобраться. Автор видит ночную грозу, это наводит его на мысль о дуэли Лермонтова, после которой тоже разразилась страшная гроза, и поэт размышляет: кто же все-таки победил, Мартынов или Лермонтов? Все как будто так, Но ведь не так.
Автору картина грозы напоминает огни мартенов, современный индустриальный пейзаж. И логически ну никак не вытекает отсюда мысль о Лермонтове. При чем здесь Лермонтов и Мартынов? Это не неожиданность, а фальшь. А почему? В стихах был Мартынов, понадобилась рифма, понравилось созвучие: «мартенов» — и пожалуйста! «Так проклятая рифма толкает всегда говорить совершенно не то» (С. Чиковани). Конечно, и другую рифму для Ахмадулиной найти было бы нетрудно, это просто сила инерции
В заслугу критику Аннинскому следует поставить то, что он уловил здесь какую-то «несообразность», а в вину — то, что он не сумел или не решился объяснить ее и «подтасовал» объяснение. И объяснил он путано и необязательно. «Парадокс первой рифмы» не «подготовил все стихотворение», эта рифма сбивает с толку, Ничего там не «взорвано изнутри»! «Величественные зарницы плавящейся стали и ничтожество, разрядившее пистолет в гения», — это «дикое сближение несближаемых предметов» (Белинский), нелепость, не создающая, а разрушающая общую картину.
Поэтесса талантлива, и стихи талантливы, но вот действительно «одно слово, одно неточное выражение портит поэтическое произведение, разрушая целость впечатления».
Правда, это замечательное утверждение справедливо не всегда. Есть стихи такой поразительной силы, такого всепроникающего воздействия, что «одно слово, одно неточное выражение» не может испортить их.
В одном из лучших стихотворений Лермонтова, «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана»), юная жена на пиру» погруженная «в грустный сон», видит долину Дагестана и своего любимого с чернеющей раной в груди (это невозможно пересказать в прозе даже теми же словами).
И там сказано:
И снилась ей долина Дагестана,
Знакомый труп лежал в долине той…
«Знакомый труп» — это, по-моему, неудачное выражение, но стихи в целом оказывают на читателя столь сильное впечатление, что он этого провала не замечает,
Интересны те изменения, которые вносят в стихи читатели, сами того не замечая. Читатель переиначивает и запоминает более привычное для себя,— часто это происходит еще в детстве. Так, большинство детей (и выросших) говорит:
С первого толчка
Прыгнул поп до потолка;
Со второго щелчка
Лишился поп языка:
и т. д.
А ведь у Пушкина — щелка, не щелчка,— насколько лучше! — щелчок — это что-то слабенькое, а тут чувствуешь силу Балды.
Или говорят:
Шалун уж отморозил пальчик.
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно…
(Описание зимы в «Евгении Онегине»).
А у Пушкина — заморозил Нальчик — гораздо точнее. Если бы отморозил, то уже не было бы «смешно». Но глагол «заморозить» применяется сейчас в других значениях («заморозить фонды»), звучит здесь непривычно, и поэтому запомнили не так.
Говорят:
Или дремлешь под жужжанье
Своего веретена?
(«Зимний вечер»).
Потому что «под жужжаньем» — непривычный оборот.
Четвертая глава «Онегина» начинается так:
Чем меньше женщину мы любим».
Спросите у ваших знакомых: «А как дальше?» — и вам ответят:
Тем больше нравимся мы ей.
А у Пушкина не так, у Пушкина:
Тем легче нравимся мы ей.
Совсем другой смысл. Ведь дальше идет:
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
А это неточно и примитивно — «меньше — больше»!
Это все примеры невольного ухудшения стихов читателем, попытки нивелировать стих, сделать
его «попривычней».
Среди пушкинских записей есть такая: «Государыня Екатерина II говаривала: «Когда хочу заняться каким-нибудь новым установлением, я приказываю порыться в архивах и отыскать, не говорено ли было уже о том при Петре Великом,— и почти всегда открывается, что предполагаемое дело было уже им обдумано».
Так же почти все, о чем мы говорим и спорим — в области поэзии,— встречается у Пушкина, и, поражаясь, убеждаешься, что многое давно «было уже Вы обдумано».
Есть у Пушкина малоизвестный прозаический «Роман в письмах». И вот его герой — Владимир — пишет своему другу:
«Намедни сочинил я надпись к портрету княжны Ольги…
Глупа, как истина, скучна как совершенство. Не лучше ли:
Скучна, как истина, глупа, как совершенство,
То и другое похоже на мысль».
Это гениальная пародия. Сперва действительно кажется, что это мысль. Попробуйте прочесть одну из этих строк знакомым, и они скажут: «Здорово!» (Я пробовал.)
Я, грешным делом, уверен, что Пушкин сначала написал это «не для Владимира», а «для себя». Ведь такое, как говорится, не придумаешь. Но потом сразу же увидел, что это лишь с виду броско, что это, собственно, ничего не выражает и может быть даже переставлено. И, увидев это, Пушкин удивительно точно сформулировал: это лишь «похоже на мысль».
Это главная беда и главная опасность поэзии — «похоже на мысль», похоже на чувство, похоже на художественность.
Вот, скажем, такие стихи молодого и не лишенного способностей поэта С. Куликова:
Ты рос.
Косматым солнцем, гулом рос,
Таскал
Обломки неба, вечность скал.
Задул
Горячий мрак ружейных дул.
Ты жил,
В багровом напряжение жил.
Миры
Встают из зорь, тобой мудры.
Такие вещи возмущают. Это же чепуха, вздор, бессмыслица. Как это все путает читателя, портит его вкус! Здесь все нелепо, безвкусно, холодно, пошло, если хотите. И называется это произведение «Сыну века».
— Непонятно? — могут возразить мне.— Но ведь еще Пушкин говорил, что «Байрон не мог изъяснять некоторые свои «стихи» (творя так, сам Пушкин мог, я думаю, объяснить свои), еще Лермонтов писал:
Есть речи — значенье,
Темно иль ничтожно.
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Да, но та «непонятность» идет от колоссальной силы чувства, оттого, что порой эта сила не вмещается в стих, от «перегрузки» стиха ею.
В данном же случае более к месту высказывание Салтыкова-Щедрина: «Пора и поэтам понять, что они должны, прежде всего отдать самим себе строгий отчет о том, что они желают сказать».
Интересно, что такие поэты, как Б. Пастернак и Н. Заболоцкий, многое (талантливые, в отличие от стихотворения «Сыну века») ранние стихи которых похожи на ребусы, часто вообще неразрешимые, пришли в дальнейшем к ясному, прозрачному стиху.
Твардовский пишет в «Автобиографии»:
«Лет тринадцати я как-то показал свои стихи одному молодому учителю. Ничуть не шутя, он сказал, что так теперь писать не годится: все у меня до слова понятно, а нужно, чтобы ни с какого конца нельзя было понять, что и про что в стихах написано,— таковы современные литературные требования. Он показал мне журналы с некоторыми образцами тогдашней — начала двадцатых годов — поэзии. Какое-то время я упорно добивался в своих стихах непонятности. Это долго не удавалось мне, и я пережил тогда, пожалуй, первое по времени горькое сомнение в своих способностях. Помнится, я, наконец, написал что-то уж настолько непонятное ни с какого конца, что ни одной строчки вспомнить не могу оттуда и не знаю даже, о чем там шла речь».
Твардовский никогда не мог простить этого — не тому учителю, конечно, который и сам-то, скорей всего, говорил все это по наивности, а тем, кто порождал и исповедовал подобные взгляды и создавал подобные «непонятный ни с какого конца» образцы, тем, кто в штыки встретил Твардовского, ибо его приход был для них равносилен гибели.
Вот стихи, а все понятно.
Все на русском языке…
Сказано не для красного словца, это — раздражение здоровою и ясного таланта всяческой литературщиной и фальшью. Это хорошо и точно сказано, потому что некоторые, защищая от критики нечто серое, путаное, проще говоря, бездарное, снисходительно цедят: «Помилуйте, но это же стихи!..» Они прячутся за этой фразой, потому что у поэзии действительно свои, особые, удивительные законы, способы и средства выражения, недоступные непонятливым «ликам».

Журнал «Юность» № 7 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература | Оставить комментарий

Четвертый

Ирина Ракша

Нас было четверо. Но в прошлом году, когда мы электрифицировали Томскую железную дорогу, погиб наш комсорг Серега.
Очень нелепо.
Он бежал по путям в диспетчерскую, когда неожиданным задним толчком его сшиб «товарняк». Сразу. Насмерть.
Хоронили мы Серегу через два дня. На поселковом, заросшем бузиной и травами кладбище. На могиле вкопали пирамидку, вырезанную из листов жести, выкрашенную суриком. На ней по красному фону наш бригадир Борис белилами написал: «Прощай, Серега Колодеев. Мы тебя любим и помним и дело твое продолжим с местью». А ниже — номер нашего монтажного поезда и прорабского участка.
Все его вещи, даже фотографии, мы отослали родным. Только Серегину карту, розовую политическую карту Союза, оставили себе на память.
Это была не простая карта. Конечно, ничего особенного в ней не было. Старая, потрепанная, уголки в дырках. Но за эти три года она проехала с нами в нашей теплушке тысячи километров по железным дорогам. И по тем, которые электрифицировали мы и другие или еще никто. Но те участки дорог, на которых вели монтаж мы, Серега отмечал красным карандашом, а по которым только проезжали — синим. И от этого розовая политическая карта была похожа на рисунок кровообращения организма синими генами и красными артериями.
Эту карту после Серегиной смерти по молчаливому договору мы оставили висеть на прежнем месте, над его полкой. А наш перегон сюда, на Красноярскую дорогу, синим карандашом отмечал Ахмед.
Теперь на монтаже наша бригада была самой маленькой, Как говорили, «святая троица»: наш строгий бригадир Борька. Ахмед, заводила во всех делах, и я. Была еще и Валюха-сигналистка. Но она — на несколько бригад. А мы, хоть и трое, работали, правду сказать, здорово. И первыми ждали присвоения звания бригады коммунистического труда.
Пополнения мы не просили и поэтому удивились, когда прислали новенького, Плес лова.
Возвращаемся мы как-то вечером с работы усталые, как черти, руки гудят, даже на водокачку не завернули, а новенький уже в вагончике.
Сидит на Серегиной полке, баян на коленях, и улыбается. А над его головой, где наша карта висела, этаким веером фотографии артистов. А карта наша в тумбочке расстелена! И на ней пол-литра нераспечатанное и четыре стакана!
Ахмед побледнел даже. Показывает пальцем и говорит так тихо-тихо:
— Сними это.
Парень не понял, растерялся.
— Зачем? — спрашивает.— Это я вас ждал.
— А затем, что на том месте, где ты картинки налепил,— закричал Ахмед,— эта карта висела и висеть будет! — И кинулся снимать фотографии.
Но Борька удержал его. И тогда мы с Ахмедом стали наперебой кричать, что подло вместо Сергея таких «неораспорядителей» присылать да еще определять на его место. Но Борис наш любил все улаживать спокойно. Он прикрикнул на нас и стал объяснять: ведь новенький не знал о гибели Сергея.
Но когда новенький все понял, он отложил баян и встал, прищурившись.
— Подумаешь, сантименты! Память о погибшем, — сказал он. — У меня вот, может, мать на днях умерла. А вы со мной не церемонитесь… Может, я из-за того сюда и прибыл… А тут тоже хочу жить культурно. А если карта тебе нужна,— он взглянул на Ахмеда,— я новую куплю. Мне не жалко.
И вышел.
Все получилось как-то нескладно. И мы молчали. Борис снял с карты бутылку и прикрепил карту над тумбочкой, рядом с табличкой шахматного турнира. Потом перочинным ножом раскупорил бутылку, велел Ахмеду утихомириться и позвать новенького.
Ахмед нехотя позвал. Мы выпили все вместе, но так и не разговорились.
И потянулись обычные дни. Теперь мы работали уже вчетвером, но неприязнь к Плеслову все как-то не проходила.
А сегодня вечером, когда волейбольный мяч летал над сеткой и удары его, наверно, слышались в поселке, Борис принес от прораба получку и положил на мою полку.
В теплушку я вернулся с площадки в сумерки. Ребята свои деньги уже разобрали. Я сгреб с одеяла оставшиеся и расписался в ведомости. Потом подсчитал. Не хватало двадцати рублей. Решил, что ошибся. Пересчитал еще. И опять не хватило. Борька шнуровал медным проводом свои разбитые рабочие бутсы. Ахмед разогревал над спичкой банку с засохшим гуталином: он собирался в клуб. Плеслов гладил тенниску. В клуб он не собирался. Просто был аккуратистом.
И мне ни о чем другом, кроме того, что я ошибся, думать не захотелось.
— Ну, чего еще у тебя? — поднял голову Борис.
— Да так, не хватает,— пожал я плечами.
— Как не хватает? — Борька отложил бутсы.— Неужели прораб ошибся? Я вроде следил. Посчитай-ка.
Пересчитал при нем. Не хватало. Борька с удивлением смотрел на меня. Даже Плеслов стал гладить медленнее.
Казалось, только Ахмед но удивился происшедшему. Поставил ногу на табурет и стал начищать свои новые ботинки.
— Нечего на прораба валить,— пробурчал он. — Не плюй в зеркало, когда рожа крива.
Все молчали. И это молчание становилось ужасным. Плеслов стоял к нам спиной и продолжал гладить. Шнур от утюга чуть поскрипывал.
И тут я подумал, что ни Борька, ни Ахмед не могли сделать этого. Мне стало даже стыдно от подобной мысли, Из нас мог сделать это только Плеслов. Но я должен был убедиться, найти подтверждение. И не я один хотел этого. Борис и Ахмед повернули головы и ждали.
А за окном простучал на восток скорый «Москва — Хабаровск». У депо прокричал маневровый. А в вагончике нашем было необычно тихо. Наконец Плеслов медленно отставил утюг и повернулся к нам. Лицо его было бледное и твердое. Сперва он посмотрел на меня, глаза в глаза, словно спрашивал: «А ты видел? Ты уверен, что я?»
Мне стало не по себе. К черту их, деньги! Но тут же остановил себя: дело-то не в деньгах — и молча ответил: «Да, уверен». Тогда он посмотрел на Бориса. На Ахмеда. Глаза у Борьки темные, спокойные. А у Ахмеда так и горят неприязнью.
Да, это был настоящий поединок. Поединок взглядов, в котором мы должны были победить. И мы победили.
Потому, что каждый из нас отстаивал не только свою честь, но и свою веру в чистоту каждого из друзей, в нашу общую долгую дружбу.
И Плеслов понял это. Он ничего не сказал. А просто взял пиджак и вышел.
Но на душе у нас не стало легче. Ахмед отошел к окну. Теперь ему было видно, как Плеслов медленно бродит по шпалам вдоль монтажных вагончиков. Борис лег на полку и, заложив руки под голову, уставился на карту.
Молчали.
Вдруг кто-то стукнул снаружи по стенке вагона.
— Эй! Монтажная интеллигенция! — раздался голос нашей сигналистки Валюхи. И она сама, загорелая, вечно счастливая, с веснушками на руках и носу, заглянула в теплушку.— Чего это притихли? На себя не похожи. В клуб собирайтесь.
Она кокетливо осмотрела Борьку и улыбнулась ему.
Мы молчали. Сейчас Валюха нам очень мешала. Мы хотели побыть одни.
Потом она вдруг, вспомнив, сунула руку в карман;
— Тут прораб вам двадцатки не додал. Мелкие и размен оставлял. Вот.— И она положила на тумбочку деньги,
Мы замерли, точно оглушенные.
А Валюха, недовольная встречей, скрылась за дверью. И уже с улицы до нас, как сквозь вату, донеслось:
— В клуб приходите. Картина хорошая!.. …Скоро за окном совсем потемнело. Но мы не
зажигали света. Ахмед поднял раму, и в вагончик пахнуло тополиной листвой, сеном, паровозной гарью. Замерцали на путях синие огни. А в темноте высоко над станцией вспыхнул прожектор. И тотчас полосы света упали на усталое лицо Ахмеда, на фотографии на стене, на нешнурованные Борины бутсы, на нашу карту. И время потянулось медленно.
Мы уже дремали, так и не раздевшись, когда пришел Плеслов. Он тихонько шагнул к своей постели. Осторожно достал из-под полки чемодан и стал класть в него полотенце, выглаженную тенниску, книжки. Потом опустил в чехол баян и только тут заметил, что мы не спим.
— Говорят, там на вашу бригаду бумага из управление пришла,— помолчав сообщил он и принялся снимать со стены фотографии артистов: — О присвоении звания коммунистической.
Фотографии он аккуратно складывал в чемодан, а кнопки — на тумбочку.
Ахмед зажег свет и, подойдя, взял из чемодана Плеслова фотографии. Борька чиркнул спичкой и закурил.
— Как думаете, рано нам звание получать? — спросил он.
— Рано,— сразу ответил я.
Ахмед неловко улыбнулся и взглянул на Плеслова.
— Потом, вчетвером получим. Верно? — И, не дождавшись ответа, добавил: — И картинки не убирай. Красиво.
И он прикрепил их рядом с картой.

Журнал «Юность» № 7 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература | Оставить комментарий

Панорама «Юности»

Исторический монумент будет восстановлен
Двадцать с лишним лет простоял на одной из центральных площадей Москвы монумент «Свобода», воздвигнутый по личному указанию Владимира Ильича Ленина. Он был сооружен в 1918 году, к годовщине Великой Октябрьской революции. Перед зданием Московского городского Совета рабочих и крестьянских депутатов вознесся трехгранный обелиск из серого камня, а у его подножия застыла в торжествующем приветствии сама Свобода, воплощенная в образе сильной и бесстрашной женщины. Авторами монумента был знаменитый советский скульптор Н. В. Андреев и архитектор Д. Осипов.
Позже у основания памятника были укреплены бронзовые доски с текстом первой Советской Конституции. А изображение монумента вошло в первый советский герб города Москвы — столицы нашего государства. В 1940 году монумент «Свобода» был разрушен. Забыт был и герб города Москвы.
Сейчас правительством принято решение о восстановлении исторического монумента, воздвигнутого по ленинскому плану монументальной пропаганды. А находящийся на этом месте памятник Юрию Долгорукому будет перенесен на другую площадь.
В связи с этим хочется вспомнить и о гербе Москвы. Созданный при жизни Ленина герб взамен старого с изображением Георгия Победоносца дожил до наших дней лишь в орнаменте перил Большого Каменного моста. Столица каждого государства имеет свой герб. И в связи с реставрацией монумента «Свобода» нам кажется целесообразным обсудить вопрос и о восстановлении герба Москвы.

В поход против гнуса

Строителям новых городов, промышленных комбинатов, электростанций в Сибири, геологам и геодезистам большие неприятности доставляет гнус — бесчисленное множество летающих, кровососущих насекомых.
Для борьбы с гнусом предлагались различные средства — мази, жидкости, густые сетки. Но все они только на короткий срок спасали человека от мошки и комаров.
Институт химической кинетики и горения Сибирского отделения Академии наук СССР успешно решил проблему борьбы с гнусом. На плавающем гусеничном транспортере, которому не страшны бездорожье, болота и озера, установлен турбореактивный двигатель с самолета. Включенный двигатель создает облако из ядохимикатов, убивающих гнуса, но безвредных для растений, животных, человека.
Мощный аэрозольный генератор способен за один час уничтожить гнус на площади около десяти тысяч гектаров. Стоимость обработки одного гектара — 12 копеек.

Герой-парашютист — читателям «Юности»
Высота — 25 с половиной километров! Здесь температура минус 60 градусов, а воздух так разрежен, что кровь в жилах закипает. На этой высоте еще ни один человек не осмелился покинуть герметическую кабину летательного аппарата. Но 1 ноября 1962 года нашлись два смельчака — советские парашютисты Е. Н Андреев и П. И. Долгов. На высоте 25 458 метров кабину аэростата «Волга» первым покинул Е. Андреев. Вслед за ним прыгнул П. Долгов.
Двадцать четыре километра свободно падал на землю Е. Андреев.
Он летел, не раскрывая парашюта, со скоростью 900 километров в час, и лишь за полторы тысячи метров от земли спортсмен дернул за кольцо и благополучно приземлился. К сожалению, на пути к земле, во время прыжка, оборвалась жизнь П. И. Долгова. Парашют бережно опустил его тело.
Отважным парашютистам Указом Президиума Верховного Совета СССР присвоено звание Героя Советского Союза.
Мы публикуем портрет Евгения Андреева работы молодого художника В. Недзвецкого и обращение героя-парашютиста к читателям нашего журнала.

Доброе дело студентов Казани
Открытием новой школы рабочей молодежи никого у нас не удивишь. Тысячи таких школ созданы в нашей стране. Но об этой все же стоит рассказать.
Новая вечерняя школа для юношей и девушек Казани, работающих на предприятиях, резко отличается от всех остальных. Она создана по инициативе комсомольцев и работает на общественных началах. Все предметы здесь преподают в свободное от учебы время студенты городского педагогического института. В этой необычной школе около ста учащихся.
На нашем снимке — урок физики в восьмом классе проводит студент четвертого курса Роберт Каримов.

Журнал Юность 01 январь 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература | Оставить комментарий

Чтобы людям жилось лучше

А. Леснов, Н. Шашкин

— Нет, вы уж лучше блокнотик свой спрячьте. Разговор у нас по душам, и записывать тут нечего.
Я не спорю. Послушно закрываю блокнот. Мои собеседники твердо убеждены, что разговор разговором, а газете или там журналу нужно совсем другое — официальное, общепринятое. Прощаясь со мной, они долго просили извинения:
— Совсем заговорили мы вас, бедную. А по делу вроде ничего не сказали. И о чем только писать будете?
А я не буду. Зачем? То, что они мне рассказали, настолько интересно, что не нуждается в комментариях. И я охотно возьму на себя роль стенографистки.
Их двое — Саша Леснов, председатель колхоза, и его заместитель Коля Шашкин. У каждого за плечами — двадцать пять и биография, гладкая, как беговая дорожка. Школа. Техникум. Армия. И, наконец, комсомольская работа.
Есть такой город во Владимирский области — Муром. 1100 лет ему от роду. Город с колокольным звоном и большим радиозаводом, с рынком на центральной площади и драматическим театром, «совсем, как в Москве». Вот в Муромском горкоме комсомола они и познакомились. Два комсомольца. Два человека — по-моему, очень хороших человека. Саша — второй секретарь, Коля — инструктор. Работали, не ссорились, помогая друг другу чем могли. А потом (как это пишут в газетах) «по призыву партии и велению сердца поехали на работу в село…».
Вы скажете: очень интересно, только все это уже было, было!.. Да и формулу «по призыву» и прочее наизусть помним, как пример простого предложения из школьного учебника.
Простое, говорите? Нет, дорогой читатель, не так это просто, как иногда кажется. Совсем не просто, когда семья, привычная городская жизнь, дом… Ну да, личная собственность, по камешку выложенная собственными руками. Это легко сбрасывается со счета в плохих статьях, а в жизни над этим мучаются, до одурения думают, выкуривая за ночь не одну пачку «Беломора». А наутро (не первое, скорее, десятое) идут в райком партии и далеко не всегда с улыбкой говорят: «Еду».
И едут. А встречают их молча, настороженно. Кто такие? Откуда взялись? Все кладут на весы колхозники: и годы (больно молоды), и костюм (ишь, вырядились?), и разговор (небось, по-нашему, по-простому, не умеют). Нет, не сразу, не вдруг, а постепенно, нехотя привыкнет деревня к «чужим», несельским парням. К тому же не рядовые они, начальники. А начальников поначалу всегда не очень-то любят.
Только через год признают колхозники, что «ребята они ничего, работящие. Дело свое знают — про то и говорить нечего».
А еще через год: «Наши-то вона какой коровник отгрохали, и телятник, и конюшню. Л техника у нас теперь, как на заводе. Опять же, трудодни увеличили, деньжат побольше дали и хлеб… Наши-то…» Наши!
Они очень разные, хотя в колхозе всегда говорят они, даже если речь идет об одном.
Саша — это человек на роликах. Он все время в движении, ни минуты не может усидеть на месте. А если сидит, то каруселью ходят его руки. Если молчит, то выразительно шевелятся губы и подпрыгивает кверху и без того курносый нос. Он почти как Юлий Цезарь: делает одновременно кучу дел. Закуривает, подписывает бумаги, говорит и даже в самые острые минуты спора умудряется таращить один глаз в окно, чтобы не упустить какого-то Сидорыча, который вот-вот подъедет с последней машиной капусты, спросить проходящую мимо тетю Дашу, удались ли нынче маринованные грибки, отчитать киномеханика: повадился, чтоб его фильмы крутить в нетрезвом состоянии. И все это напористо, резко, страстно. Он напоминает оратора, который умеет так захватить аудиторию, что та незаметно подчиняется лихорадочному темпу его мыслей.
Коля — тот совсем другой. Леснов называет его своим ЦК, так сказать, руководящей и направляющей… Коля — парторг и одновременно заместитель председателя. Он застенчив, молчалив. Его большое, грузное тело точно приросло к стулу. Мы разговаривали пять часов, и за это время он ни разу не встал, не прошелся по комнате. Лицо его тоже неподвижно, словно застывшее. Иногда кажется, что он спит. Самое живое на этом лице — очки. Вероятно, они велики и потому все время съезжают с переносицы. И тогда вдруг открываются глаза — маленькие, но всевидящие, с каким-то точным прицелом, который заставляет думать, что человек этот давно все про тебя знает. Но уже через секунду глаза прячутся за стеклянной броней, и снова перед вами сонный, равнодушный Коля с чуть заметной снисходительной усмешкой. Сначала меня раздражала эта безучастная монументальность, но очень скоро я поняла, какая за ней скрывается напряженная работа мозга, где каждое слово тщательно продумывается, прежде чем произносится вслух.
Пожалуй, все. Остальное вы поймете сами. Итак, с чего же начался наш разговор?
Алла Гербер

САША. Вы спрашиваете, какие нас сейчас волнуют проблемы? Пожалуйста, вот она, наша главная проблема,— идет, пританцовывает. Пелагеей называется. Приехала из города подышать в родном селе свежим воздухом. Здешняя она, здешняя. Здесь родилась, отсюда бежала. Замуж вышла за городского, чтобы к цивилизации приобщиться. Ну и приобщилась. Три дня пожили и разошлись — по несходству характеров. Мы ей: Пелагеюшка, голуба ты наша, возвращайся обратно в деревню. Ведь лучшей дояркой была. 140 целковых как одну копейку получала. А в городе за тридцатку нянькой в детском саду работает. Думаете, вернулась? Как бы не так. Нашли, говорит, дурочку. Хватит, по горло сыта вашей деревенской жизнью. В городе кино, клуб, парк. Сама оденешься и на людей посмотришь. А у вас с тоски зачахнешь и не заметишь, как старухой станешь…
Вот вам и ответ. Попробуйте ее убедить. В чем-то она, конечно, права: действительно, куда у нас в селе пойти?.. Некуда. Клуб, говорите? Да, клуб у нас есть. Не то хлев, не то сарай. Коровник — и тог поприличней нашего клуба.
КОЛЯ. Точно, Саша, дело говоришь. Беда у нас с клубом, товарищ корреспондент. Видите, вон там, на юрке, церковь стоит, дряхлая, заколоченная, а все красивая. В прежние-то времена люди в церковь, как на праздник, ходили — принарядятся, причешутся. Идут такие торжественные, важные. А в нашем клубе не то что в платье, а в шубе сидеть холодно. Вот люди и говорят: храм божий закрыт, а взамен что? Чулан? Как хотите, товарищ корреспондент, а вы уж передайте там кому следует: клуб нам позарез нужен. Не храм, не дворец, а простой бревенчатый дом, только побольше да попросторней. Мы бы своими руками построили, да смету не спускают. Не положено, говорят, сейчас культурные учреждения строить. Что-то я такого постановления нигде не читал. Дворцы со всякими там украшениями — те, правда, народу ни к чему. А клуб — это же не дворец. Без клуба нам теперь никак нельзя. Народ к культуре тянется. Хорошо, что на пленуме Никита Сергеевич об этом сказал: «Бюрократы перестали строить клубы и культурно-бытовые учреждения даже там, где они крайне необходимы». Наверное, теперь и у нас клуб будет.
САША. Ну, брат, ты такой длинной речи еще никогда, не выдавал. Во всем я с тобой согласен, только правда твоя неполная, половину правды сказал. Ну, построим клуб. А работать там кто будет? Я, да ты, да мы с тобой? Или тетя Глаша с трехклассным образованием?! За гроши сейчас никто работать не хочет. У меня бухгалтер… Да что там бухгалтер, уборщица больше получает. На этом нельзя экономить. Чем умнее и опытнее будет наш культурник, тем больше знаний он людям даст. Ум развивать надо, как мускулы. И тренер к нему должен быть приставлен опытный, умелый. Я вот часто думаю, сколько у нас в стране школ культпросветработы, сколько людей там учится. А где они? Кое-кто в городе газировкой торгует или подвязками. Что же, за подвязки платят больше, чем за культуру?
КОЛЯ. Ты погоди, Саша. Не спеши с выводами. Не в одних деньгах тут дело. Мы бы с тобой в лепешку разбились, но знающему человеку заплатили б сколько надо. А вот не едут. Надо своих, местных, учиться посылать. И в школы и в сельскохозяйственные институты. Да заранее планировать, сколько нам специалистов на ближайшие годы потребуется. Пусть бы их даже без экзаменов принимали, толку все равно больше, чем от городских. Они деревню лучше знают, привыкли к ней и обратно обязательно вернутся. А не вернутся — обяжем. И зарплата — это, конечно, тоже важно.
САША. И еще: надо что-то сделать с нашими торгашами!
КОЛЯ. Да погоди ты, Саша. Какие торгаши? Где ты в деревне торгашей видел? Ну, продают излишки, но разве это торгаши?
САША. Ты мне рот не закрывай, я правильно говорю. Разговор у нас задушевный. Можно все начистоту выкладывать. Находятся такие «старички» (это для колхоза они старички, а для себя сутками работают, не устают). Так вот, со своего участка они тройные урожаи снимают, а потом на базар мешки возят. Деньги в кубышку откладывают. Моя бы воля — срезал бы я им землю. Да не могу: прав не имею. Между прочим, работают они на своих участках культурно, по-научному. Школу хорошую прошли, колхозную. И теперь здорово ту культуру на свой карман используют. Эх, гнал бы я их отсюда!
КОЛЯ. Опять спешишь, Саша. Все у тебя крайности. Не пить надо, а воспитывать.
САША. Ты мне передовицы не цитируй, я их и без тебя читаю. Такого уж не перевоспитаешь. Один выход — резать участки. Лучше другому отдать, кто действительно в участке нуждается. Не по душам сотки раздавать, а по людям. На человека смотреть — какой он, как в колхозе работает, зачем ему участок нужен — для себя или для барыша. А то всех на один аршин мерим.
То же и с молодежью: подают заявление — отпустите из колхоза. Я не отпускаю. Они на общее собрание. А там все добрые. Кто-то вспомнит, как Колька гусей гонял, как он без штанов бегал. Умилятся, всплакнут: иди себе, Коленька, своей дорогой; посмотри, как люди живут, а мы и без тебя обойдемся. Да не обойдемся же, черт возьми! Людей не хватает. То студентов приглашаем, то рабочих. Все нам помощники нужны. В городе двести человек из нашей деревни работает: своих отпускаем, у городских помощь клянчим. Нельзя так больше, нельзя людей отпускать.
КОЛЯ. Запретить легко. Раз запретишь, другой, а он все равно уйдет. В городе завод, большая жизнь. Нет, брать тут нужно не запретами, а сознанием.
САША. Золотая голова у тебя. Будто я и сам не знаю, что такое сознательность. Мы когда с тобой в горкоме работали, все лозунгами говорили: «На комсомол опираться надо, комсомольцы — это люди с переднего края». А возьми-ка наших комсомольцев. Много они нам помогают? Да какие они комсомольцы — только взносы платят, да и то нерегулярно.
КОЛЯ. Мастер ты, Саша, факты констатировать, а вот о причинах не задумываешься. Как, по-твоему, случайно, что ли, они такие несознательные? Может, мы с тобой, бывшие комсомольские работники, сами в этом виноваты. Мы и виноваты, что они живут по инерции, не задумываясь. И не потому, что не хотят, а потому что этого с них не требуют, не учат думать. А главное, им кажется, что они в комсомоле, как большая, бесформенная масса — все на одно лицо. Райком чем интересуется? Планами, производством. Давай, давай. Верно, производством надо заниматься, ну а души… Нет, ты мне скажи, кто о душах их позаботится? Не к богу же обращаться!
САША. Все точно. Коля. Я и сам так полагаю. Человек и работать будет лучше, если почувствует, что о нем, о человеке, больше думают. Вот недавно приезжал к нам в колхоз один инструктор из райкома. Подошел к доярке. «Как,— говорит,— Глафира, твоя Буренка кушает, как спит, как доится, не болит ли у ней чего?» А Глафира возьми да расплачься. Он растерялся: «Чего ревешь, обидел я тебя, что ли?» А она навзрыд, еще пуще заливается. Так ничего и не сказала. Мне после призналась: «И чего он меня все про корову спрашивал, а я что — не человек? Может, у меня самой какие обиды есть, может, я чем недовольна, и жить мне трудно, и из дома бежать хочу: с родителями все не лажу? Кому до этого дело? Он знай себе требует, а мы требования его выполняй!»
Я тогда ночь не спал, все думал: что же такое комсомол? Разве мало у нас хозяйственных организаций, которые за производство отвечают, за урожай, за поголовье, за удой? Конечно, комсомольцы в производстве — первые люди. Но нельзя же всю комсомольскую работу сводить к требованиям — выполняй, перевыполняй… Забываем мы порою, что комсомолец — это не только производственная единица и взносоплательщик. Он, прежде всего, человек, который страдает, радуется, к чему-то стремится, о чем-то мечтает. Но для нашего райкома нет Глафиры, а есть доярка; нет Пети, а есть тракторист; нет Саши Леснова, а есть председатель колхоза. Вот бухгалтерией и занимаются, хвосты подсчитывают: кто сколько дал, а кто недодал, кто выполнил, а кто недовыполнил. В колхозе пятнадцать комсомольцев, все разбросаны по разным участкам, а райкому подавай сведения, сколько комсомольцы посеяли и сколько сняли. Для чего? Да только для отчетности, чтобы в обком было что послать. Мол, так и так, комсомольцы приняли активное участие в севе. Я понимаю, были бы у нас молодежные бригады или молодежные фермы. Но ведь нет этого, комсомольцев — раз-два и обчелся.
КОЛЯ. Винить тут некого, виновники мы сами. Я только вот о чем думаю. Поздно, правда, понял это, но хорошо, что понял. Прежде чем на руководящую и комсомольскую работу человека брать, надо заставить его с людьми поработать, душу их узнать. Сейчас новая крайность появилась: главное, чтобы в райкомах все были с высшим образованием. Диплом — это еще не все. Сердце нужно, глаз и ухо чуткое, чтобы все видеть и понимать, чтобы с людьми, а не с бумажками работать. А в райкомах иной раз как за железным забором сидят. Даже формула есть такая: «Я на комсомоле работаю». «На комсомоле» — что это такое? Учреждение или департамент какой! Комсомол не учреждение, комсомол — это люди. Вы пойдите на наше комсомольское собрание, послушайте, о чем там говорить будут. Два слова о кукурузе, а потом на три часа пойдет житейский разговор. Жить людям хочется хорошо, весело. Вот они и жалуются, что музыки нету, и клуба, и артисты не приезжают, и лекторы плохие: на лекциях от скуки мухи мрут. Сельский человек — труженик, работяга, от работы он никогда не отказывался. Но хочет, чтобы и о нем, о человеке, подумали. Потому я и не удивился, когда на последнем собрании, все как один говорили: давай нам, Шашкин, клуб хороший, артистов приглашай. Надоело вслепую жить, хотим все знать, все видеть.
САША. Ну вот. Коля, выходит, снова мы вернулись к тому, с чего начали наш разговор. А начали мы его с Пелагеи, которая хочет хорошо одеваться, гулять в парке и ходить в кино. И потому живет наша Пелагея в городе, а сюда приезжает свежим воздухом дышать. Что ж, будем бороться, докажем ей, что и у нас не хуже, чем в городе. Сегодня коровник построили, а завтра, глядишь, и клуб появится, и кафе, и ателье мод — все будет, только бы нам не мешали.
КОЛЯ. Только бы не мешали… Помнишь, как трудно нам было в этом году поднять людей на сбор урожая? Дожди поля затопили. Колхозники говорили: чего работать, все равно план не выполнить, на трудодни ни черта не получим. Во всех окрестных колхозах уныние. Ждут указаний от райкома. А райком не торопится: раздумывает. Мы тогда со стариками посоветовались и решили: лозунгами и призывами тут ничего не сделаешь. Собрали людей и говорим: «Что бы ни случилось, снижать оплату по трудодням не будем. И даем аванс не 50, а 70 копеек на трудодень. Но и с вас требуем — хватит панику разводить. Будем работать, спасем урожай…» И работали в три смены, побригадно, не загоняя людей, давая им отдохнуть. В райкоме удивились. Говорили: не имели права обещать, а вдруг бы план не выполнили. А мы первыми в области урожай сдали. И все потому, что люди поняли: мы не об одном плане, о них, людях, тоже думаем.
САША. Вот вам и наши цели, и планы, и задачи — в одном предложении уместить можно. Делать все, чтобы людям жилось лучше. Или нет: не просто лучше, а хорошо, очень хорошо.

Журнал Юность 01 январь 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература | Оставить комментарий