Дорогая моя! Сейчас я расскажу тебе о самом страшном в моей жизни. Оно настолько фантастически ужасно, что я и до сих пор не могу представить себе, как я его пережила.
Трудно писать об аде, но я обязана сделать это, потому что и сегодня есть силы, которые пытаются ввергнуть человечество в новую войну. Вы, молодые люди, должны знать о прошлом, чтобы защищать сегодняшний мир. Итак, начинаю.
…Полицейские заталкивали нас в вагоны, в которых уже негде было даже стоять. Никто не знал, куда нас везут и что нас ожидает впереди, мы не могли бы даже додуматься, до каких «научных» методов убийства людей могут дойти нацисты в своей ярости перед грядущим возмездием.
Характерный пример. В период оккупации Парижа нам в руки попала французская листовка, в которой было помещено письмо заключенного из Освенцима (лагерь смерти в Польше). Он сообщал, что в этом лагере смерти миллионы людей уничтожаются в газовых камерах, а их прах идет на мыловарни.
Нас было трое, опытных коммунистов, но даже мы не поверили написанному. «Это ложная пропаганда,— сказали мы,— Гитлер нуждается в рабочей силе для военной промышленности и он не станет превращать людей в мыло».
Как мы были наивны!
Все, о чем человек не в состоянии даже подумать без содрогания, при Гитлере стало действительностью. Об этом люди не должны никогда забывать!
…Ехали мы по ночам. Женщины молчали, никто не разговаривал друг с другом. Напротив меня стояла молодая девушка, глаза которой были полны страха. Я отдала ей свой хлеб, и когда фашисты на какой-то железнодорожной станции стали ее высаживать, она вдруг взглянула на меня прямо и открыто. Это были другие глаза, глаза, полные отчаяния и гордости в одно и то же время. Ее руки сделали быстрое движение вокруг шеи, что означало:
«Меня повесят…» И тут же эта рука поднялась вверх в революционном приветствии: все это длилось не более секунды, без слов. Это было прощание человека-борца.
В Праге нас погрузили в автомобили и отправили в центральную тюрьму Панкрац. Лабиринт коридоров, железные двери, решетки. У стен — ряды заключенных, лицом к стене. Гестаповец подает команду — колонка движется. Снова команда — колонна останавливается. Глаза глядят, глаза приветствуют. Царит мертвая тишина, только голос гестаповца, открывавшего и закрывавшего железные клетки, отзывается в высоте. Женщин привели в большое помещение, в котором можно было лечь на каменный пол.
Рано утром пробуждается жизнь в коридорах с железными решетками. Полицейский и два тюремных смотрителя начинают разносить пищу. Как роботы, они отмеривают шаги от одной двери к другой. Тук — дверь камеры открывается. Тук — кусок хлеба влетает внутрь. Тук — дверь снова закрывается. Тук-тук, тук-тук — темп мертвецов. Тук-тук — это холодные глаза гитлеровцев. Виселицы. Расстрелы. Но за каждой дверью, открывавшейся с этим ужасным стуком, живет надежда.
Мы знаем, Красная Армия наступает и гонит немецкую орду. Но в домах смерти фашистского режима царствует еще прежний темп. Тук-тук. Механизм функционирует, машина работает исправно, как в кошмарном сне, уничтожая жизни людей.
Эта земля полна голода и полна хлеба.
Эта земля полна жизни и полна смерти,
Бесконечна в бедности и богатстве.
Эта земля ярко полыхает красотой,
И будущее ее прекрасно и величественно!
Это написал 26-летний австрийский поэт Зойфер, погибший в Дахау.

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Нас привезли в Лейпциг. Что стало с Германией! Развалины домов тянутся к небу, словно порванное кружево; выбитые окна глядят пустыми глазницами; по улицам волочатся усталые люди с серыми лицами.
Смерть, которую фашизм нес другим, настигла теперь и Германию. Смерть и страх. Гитлеровская пропаганда запугивала народ, трубила о том, что «коммунистические орды» сошлют молодое немецкое население в Сибирь и там уничтожат, что немцы понесут ответственность перед историей. На этом страхе вновь сыграл Гитлер, выдвинув сумасбродную идею формирования добровольческих отрядов для обороны руин.
Я попала работать в исправительный дом для немецкой молодежи, должна была чистить овощи.
В огромном помещении прачечной стояли котлы с кипящим бельем. Их обслуживали бледные, изнуренные девушки. Все они попали сюда за мелкие провинности: одна отлучилась с работы, другая что-то взяла без разрешения из еды, и вот теперь их перевоспитывают национал-социалистическими методами.
При Гитлере в германских школах допускалось телесное наказание. Методы воспитания убеждением считались «еврейской дегенерацией», воспитание в духе гуманизма — «декадентщиной». Молодежь должна была расти по-солдатски, так же, как и во времена императора Фридриха: с помощью палки, голода, унижений.
Лозунги: «Слепое повиновение» и «Фюрер, прикажи — мы следуем за тобой» вошли в педагогику нацизма.
В исправительном доме толстые надсмотрщицы с палками в руках следили за работой девушек, и если кто-то из них не мог выдержать темпа работы, палка нещадно хлестала по худенькому телу. Проходя мимо нас, девушки смотрели на репу и морковь голодными глазами. Некоторые, забыв об осторожности, подходили ближе, хватали репу, словно это был деликатес. Из-за гнилой репы они рисковали быть избитыми, голодать, целую ночь простоять у стены. Можешь себе представить, что передумала и перечувствовала я, чистя эту проклятую репу. Если национал-социалисты так поступают со своей молодежью, провинившейся перед ними из-за пустяков, то что они могут сделать с нами, коммунистами?
Но на что способны они, я вскоре увидела в лагере Равенсбрюк, в 40 километрах от Берлина. Под проливным дождем колонну женщин выгрузили из поезда. Мы буквально валились с ног. Единственным желанием было где-нибудь присесть, лечь.
Ни о чем другом не думалось. Показались ворота лагеря. Яркие прожекторы освещали высокие решетки и часовых.
Одна за другой входили женщины в открытые ворота, и у каждой появлялась мысль: «Эта пустота пожирает меня. Отсюда я никогда не выберусь».
И лишь одно желание — сесть. Сесть? Какая иллюзия! Колонну загнали в конуру, внутри которой дождевая вода доходила до колен. Там мы простояли целую вечность в ожидании утра. Первое, что мы увидели при свете,— это трупы, которые выносили на носилках. Мертвецы были все одинаковые: голые скелеты с желтой вытянутой шеей, на лицах видны только глаза, как стеклянные шары, и широко разверзнутые рты. Среди них не было ни молодых, ни старых. Были только исхудавшие скелеты с разверзнутыми ртами.
Что делалось здесь, в лагере, если люди превращались в скелеты?
Что творилось в Равенсбрюке и во всех остальных лагерях смерти третьего рейха?

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Творившееся в лагерях было специфическими методами политики нацизма, насилия буржуазии.
Я хочу рассказать о людях, о их слабостях и силе их духа. В лагере я столкнулась с поразительными вещами. Чем нелепее и безумнее выглядело событие, тем больше находилось людей, веривших ему.
Люди теряли себя. В Освенциме, например, перед печами крематория в очереди спокойно стояли женщины, и когда одна из них крикнула: «Спасайтесь, вас ведут сжигать!» — остальные ответили: «Ты что, тоже веришь английской пропаганде?» Нечто подобное рассказала мне полячка, доктор из блока № 7 в Равенсбрюке. «Что мне делать? — говорила она.— Управляющий лагерем дал приказ до завтрашнего дня выбрать 50 женщин из моего блока. Каждому известно, что это для газовой печи, а женщины приходят недовольные, протестуют, почему я их фамилии не вставила в список для поездки в «дом отдыха».
Фашизм создавал целую систему безумных связей, и только немногие видели их насквозь, могли противопоставить им волю и знания. В первую очередь это откосилось к людям, вооруженным марксистской идеологией. И эти знания, убежденность творили в лагере чудеса. Немецкие товарищи в течение 12 лет питались только водой с репой и кусочком хлеба, но они остались в живых; женщины-коммунистки, которые были пригнаны пешком из Освенцима в Равенсбрюк, простояли 2 дня и 2 ночи в январе под открытым небом и не погибли. Товарищ Тони, например, выдержала это, несмотря на то, что была больна тифом и температура доходила у нее до 40.
Чудеса творятся лишь тогда, когда человек желает не только жить, но и знает, во имя чего он должен жить.
Человек — загадка. Он был для меня самым потрясающим открытием здесь. Я увидела его таким, каким никогда не предполагала увидеть. Вот об этом я и попытаюсь тебе сейчас рассказать.
Мое дорогое дитя! Не стану описывать тебе зверских преступлений нацистов. Ты о них, конечно, много слышала, знаешь о том, что нацисты превращали концлагеря в опытные лаборатории для военной хирургии и экспериментов над человеческой психикой. Ты, конечно, знаешь, что творилось.
…Была зима. Глубокий снег лежал на дорожках между бараками. Должны были привезти новую партию узников. Митцерл и я пошли в барак канцелярии. В снегу лежала женщина без сознания. Мы подняли ее и стали приводить в чувство. Она тихо прошептала: «Но я же 30 лет содержала шляпный магазин».
…Рашель, норвежка, жена немецкого коммуниста, тоже узника концлагеря, находилась уже 5 лет в аду Равенсбрюка, работала в канцелярии. Однажды она пришла ко мне и показала черное бальное платье, расшитое бисером. Она взяла его на складе. Я спросила: «Но, Рашель, зачем тебе это платье?» Она ответила совершенно спокойно: «Когда, наконец, наступит праздник, я буду в нем танцевать». Это говорил человек, знавший о том, что эсэсовцы намереваются взорвать лагерь раньше, чем Красная Армия успеет его освободить.
…В лагерь привезли венгерских евреек из Будапешта. Те, кто принадлежал к буржуазным кругам, приехали в меховых шубах, шелковом белье и с драгоценностями, спрятанными повсюду. Я тихо спросила: «Зачем вы приехали, почему не спрятались? Ведь Будапешт освободила Красная Армия». Ответ был:
«Немцы обещали нам, что спасут нас от русских, и сказали, чтобы мы взяли с собой все драгоценности».
Через месяц их отправили в газовые печи.
…Автомобиль с газом (душегубка) остановился перед блоком 7. Эсэсовцы не гнали заключенных в него. Одна за другой узницы сами спокойно шли к автомобилю и садились. Машина двинулась и через 20 минут вновь вернулась. Опять повторилась та же картина. Ни одна из женщин не крикнула, не схватила фашиста за горло, не попыталась спастись. Они знали, что идут на смерть, но их воля была парализована, хотя эти же самые женщины ссорились между собой, если кусок хлеба у одной был меньше, чем у другой…
И все-таки, дитя мое, настоящие люди могут творить чудеса героизма, они сильнее СС, они непобедимы. Расскажу тебе о нашей маленькой Митцерл. Она родилась в рабочей семье, потеряла в детстве мать и осталась с отцом-пьяницей. С раннего детства она страдала искривлением позвоночника, три года пролежала в больнице в гипсе. Эта Митцерл — социал-демократка, стала настоящей героиней.
…Управление концлагеря прислало старосте барака приказ отобрать трех австрийских женщин «на
рапорт». Это означало смертный приговор. Митцерл организовала спасение трех товарищей. Они были спрятаны в соломенные тюфяки. Во всех бараках был обыск, но женщин так и не нашли. Следующей ночью Митцерл вместе с заключенной югославкой-врачом при свете лучины вывела с рук этих женщин номера, вытатуированные в Освенциме, а затем помогла им с фальшивыми документами покинуть лагерь. Их отправили на один из военных заводов. Все трое живы и по сей день, одна из них Тони.
Митцерл спасла и меня. Когда в апреле 1945 года Красная Армия подходила все ближе к Берлину, управление лагеря решило всех заключенных, фамилии которых в списках были обозначены кружком (что означало — на расстрел), поместить в отдельный барак и уничтожить. Митцерл знала, что и на моей карточке находится кружок. Нелегальная партийная организация приняла решение попытаться отправить меня с транспортом Красного Креста в Швецию под видом француженки.
Суть дела тут вот в чем. Еще до завершения войны некоторые английские круги начали через немецкий генералитет зондировать почву о создании в Германии правительства без Гитлера. Е качестве первой меры немцы должны были освободить из лагерей заключения лиц, подданных Норвегии, а позже Франции и Польши.
Митцерл удалось включить меня во французский список под именем Луизы Десме. Не забуду нашего прощания. Лил дождь. Я закутала лицо и прошла через контроль эсэсовок. Митцерл стояла поблизости, и пока нас не вывели из лагеря, она ни на минуту не оставляла меня одну.
Таких примеров много.
Масштаб, дитя мое, для всех один: человек. Нет настоящего коммуниста, если он не является настоящим, чистым человеком. Рано или поздно разногласия между теорией и практикой, сознанием и чувством у одних и недостатком характера у других обязательно выступят наружу.
Об этом ты должна всегда помнить

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

В этом письме я хочу рассказать тебе подробнее о самом лагере. Жили мы в нем, как в переполненном троллейбусе. Своего имени больше не имели, у каждого из нас был лишь номер.
Наши платья, мыло, зубные щетки, фотографии любимых людей — все было отобрано и уничтожено.
Взамен дали лохмотья и пару деревянных башмаков.
Как вновь прибывших нас месяц держали в особом блоке, пока тюремщики определяли судьбу каждого из нас. Большинство отсылали на подземные военные заводы или рудники. В лагере существовала нелегальная партийная организация, которая в период этой «фильтрации» тоже изучала нас, предпринимала меры, чтобы спасти как можно больше людей, если для этого представится хотя бы малейшая возможность.
Бараки были оборудованы 3-этажными деревянными нарами, на которых на одно место приходилось по пять-шесть человек.
Стадо людей вскакивало в 3 часа утра и бежало на перекличку. Тот, кто падал от изнурения, получал град ударов, а если кого-то недоставало, то целый блок стоял до тех пор, пока не найдется потерявшийся. Случалось, что наказанные простаивали на одном месте весь день, а то и ночь.
После переклички начиналась «охота» на тех, кого отправляли на различные работы,— это повторялось ежедневно. Люди-тени в страхе убегали от своих преследователей кто куда мог: в бараки для больных, в помещения для мертвецов, прятались под нарами. Лагерные полицейские (тоже из заключенных) настигали их и тащили за волосы в колонны. Кто не сумел спастись, должен был шагать на работу.
Дитя мое! Что это была за картина! Каждое утро в 7 часов бесконечная колонна полосатых скелетов тащилась с тяжелыми лопатами мимо начальницы лагеря.
И эти скелеты, маршируя к воротам, должны были еще петь «О, ты, мой Тироль, как ты хорош!».
Поблизости стояли виллы с роскошными садами, в которых жили эсэсовцы, они были построены армией заключенных. На ужин нам полагался ломоть хлеба и маленький кусочек колбасы.
Все мы были пронумерованы. Никто никого не называл по имени, никто не рассказывал о себе, словно у людей исчезла потребность общения друг с другом. Ко всем мучениям присоединилось еще одно невыносимое — вши. Многие женщины, потерявшие волю к спасению, были буквально ими съедены. Их тела кровоточили ранами, головы, как в париках, были обрамлены толстой массой копошащихся насекомых. Души людей онемели. Ни разу я не видела плачущую женщину, не слышала, чтобы кто-то рассказывал о своих детях.
Человеческое в человеке было уничтожено.
Как я тебе уже писала, меня из этого ада спасла нелегальная партийная организация, в которой были товарищи, знавшие меня по Испании и Франции. Я перестала быть номером, я снова была с моими товарищами.
Дорогое дитя! Можешь ли ты понять мои чувства!
Нет таких обстоятельств, при которых настоящий коммунист был бы одиноким, потерянным. Ни стены тюрьмы, ни гестапо, ни проволочные заграждения концлагеря, ни СС — ничто не в силах уничтожить волю к жизни и борьбе. Гитлер мог убить миллионы людей, но рабочее движение никогда не могло быть им уничтожено.

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Если останусь в живых, я обставлю весь дом цветами»,— говорила я подруге. В то время я думала о многом. После перехода в барак № 2, к друзьям, к нам снова вернулась способность к мечте. Это помогало выжить. Вечерами, когда невозможно было заснуть из-за зловоний, исходивших от сгоревших в крематории тел, мы вслух предавались своим мечтам о будущем.
Сегодня мне немного смешно, когда я вспоминаю нас прежних. Мы забывали, что в истории не бывает чудес, а существует только реальность. Но в тех условиях мечта была необходима, нам нужно было выдержать — в этом была суть.
Мечта помогала нам быть сильными. Перед нашими глазами горели красные огни крематория. Каждый день мы слышали о расстрелах, отравлениях, операциях, после которых женщины оставались калеками. Каждую минуту смерть охотилась за нами.
Эсэсовец, объезжая на велосипеде лагерь, мог остановиться перед бараком, выстроить женщин на перекличку и пальцем указать на ту или другую, после чего их убивали. Он не только не знал их имен, ему не нужно было знать даже их номера. Ему просто надо было выполнить норму, убить определенное число людей.
Где, как, когда наступит твоя очередь, об этом никто не знал, и это было самым страшным.
Вот почему нам нужна была мечта о будущем.
Дорогое мое дитя! Я написала тебе обо всем, что пережила, чтобы ты поняла, что в жизни все — и человек — имеет начало и конец, чтобы ты никогда не пропустила возможности сделать доброе дело. Часто мы находим время для всего, но только не для людей. Что ты сегодня сделала, сказала,— сделано и сказано. Но важно, каким делом ты занимаешься, важно, чтобы ты сохранила чистоту характера. Тогда эта чистота даст силу другим людям. Может случиться, что люди не заметят или не захотят заметить твоего благородства, но ты имей терпение, ты победишь. И в борьбе бывают падения. Мы часто ложимся усталые на землю, часто нам не хватает сил, но мы вновь обретаем их, встаем и идем к победе. Это и есть жизнь. Жизнь подчас грустная, подчас прекрасная.
Твоя мама.

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Письма Лизы Гаврич к дочери, конечно же, не претендуют на всесторонний анализ событий второй мировой войны или движения Сопротивления фашизму. Лиза Гаврич хотела подробнее рассказать дочери о себе.
Интимные, без расчета на широкую огласку, эти письма написаны, тем не менее, страстным пером человека, остающегося, как каждый настоящий коммунист, последовательным в выражении своих чувств и взглядов. У Лизы Гаврич личный момент в жизни неразрывно связан с представлением об общественном долге, о месте и роли коммуниста в обстановке открытой схватки с врагом.
Есть в ее письмах к дочери важная мысль, адресованная не только Инге, но и ее сверстникам по Ивановскому интернациональному детскому дому, да и всей советской молодежи. Эта мысль — об опасности облегченного, мещанского подхода в оценке подлинной сущности порядков, существующих на Западе.
Лиза Гаврич прямо заявляет, что недооценка противника, стремление представить дело таким образом, что капитализм ныне изменился, «подобрел» к простым людям, что в нем непопулярны идеи реванша, есть не что иное, как самообман, обывательщина, навеянная разными голосами «друзей» с Запада.
«Изменились вывески в буржуазном государстве, но сущность его осталась прежней», — говорит Лиза Гаврич.
Публикуя письма Лизы Гаврич, мы надеемся, что они найдут внимательного читателя, особенно среди нашей молодежи, и помогут людям узнать, в каких условиях, с каким напряжением духовных и физических сил проходила борьба коммунистов-интернационалистов за светлое будущее человечества, за мир во всем мире.

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Н. Станиловский

— …Гражданин, я вам в сотый раз повторяю, холодильников круглой формы вообще не бывает,— устало, в который раз сказал продавец.
— А если посмотреть на складе? — продолжал тянуть чей-то въедливый и очень знакомый голос.
Я обернулся и узнал в говорившем своего бывшего одноклассника Пиявочку. И тут мне стало по-человечески жаль беднягу продавца, директора магазина, товарищей из управления торговли и лично министра торговли: им предстояло иметь дело с Пиявочкой. А что это значило, я за десять лет учебы хорошо успел усвоить.
Пиявочка относился к разряду людей, которые могли доказать вам, что белое — черное, ночь — день, лево — право и наоборот. У него была мертвая хватка и такая настырность, что прозвище Пиявочка еще можно считать довольно скромным.
— А, это ты?! — обрадовался мне Пиявочка.— Ну, вот что, товарищ,— сказал он продавцу, — я зайду завтра, и мы продолжим наш разговор. Пошли… Это было обращено уже ко мне. Пиявочка вцепился в рукав моего пиджака и с ходу, как всегда, начал:
— Значит, так, ты мне нужен. Ты к литературе все еще имеешь отношение? Ну, вот. Я тут соорудил одну повестуху, теперь решаю, куда ее — в журнал или сразу в издательство. Глянь одним глазом…
Я вспомнил, как на уроке литературы, когда я отвечал значение творчества Льва Толстого, Пиявочка, усердно пытаясь помочь мне, подсказывал: «Огромное! Огромное!..» Припомнил я и тот факт, что до самого последнего дня в школе мы все усердно скрывали от Пиявочки, что Муму не крепостная девушка, в которую был влюблен Онегин, а всего лишь собака. Припомнил я все это, и мне стало по-человечески жаль редакторов, критиков, читателей и немножко себя, так как Пиявочка уже всучил мне свою «повестуху» и ждал теперь моей реакции. Читать я должен был тут же, в сквере у магазина…
«Повестуха» оказалась бездарной и дремуче неграмотной. Трудно было поверить в то, что автор ее пользовался тем же алфавитом, что и Александр Сергеевич Пушкин.
Я говорил долго и взволнованно, я вспомнил Бальзака, который привязывал себя к креслу, садясь писать, Хемингуэя, который писал, только стоя у конторки, Толстого, который шесть раз переделывал свою «Анну Каренину»… Потом говорил Пиявочка.
Он был краток.
— Пари,— сказал Пиявочка,— пари, что все это, от первой и до последней строки, увидит свет?! Мы ударили по рукам. Я не сомневался в своем выигрыше, и долгое молчание Пиявочки было лучшим тому доказательством. Но ровно через год почтальон вручил мне увесистую бандероль. Там была годовая подшивка популярного юмористического журнала, где из номера в номер фраза за фразой, абзац за абзацем была перепечатана вся «повесть» Пиявочки. В рубрике «Нарочно не придумаешь». Не хватало двух-трех строк, которые, как мне помнилось, были написаны более или менее грамотно.
«Я проиграл,— писал Пиявочка в сопроводительном письме,— семь строчек пробить так и не удалось. Видимо, они были слишком острые… Шлю тебе твой законный выигрыш — холодильник круглой формы».
Через два дня мне доставили круглый, как бильярдный шар, холодильник.

Журнал Юность № 2 февраль 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Лев Кишкин

Казалось бы, в наши дни уже нельзя обнаружить какие-то новые материалы, проливающие дополнительный свет на жизнь и творчество Пушкина, на его окружение. И все же это иногда происходит.
Бродзяны — небольшое селение в Западной Словакии. Оно расположено в живописной долине реки Нитры, среди невысоких лесистых гор. В XIX веке здесь находилась усадьба австрийского дипломата Густава Виктора Фогеля барона фон Фризенгофа. Его первой женой была Наталия Ивановна Иванова—приемная дочь тетки сестер Гончаровых. В конце 30-х — начале 40-х годов Фризенгофы жили в России и в это время сблизились с Н. Н. Пушкиной и ее сестрой Александрой. Овдовев, в 1852 году Густав Фризенгоф женился на А. II. Гончаровой и навсегда вез ее из России в Бродзяны, где она прожила до 1891 года.
Прочитав впервые о Бродзянах и заинтересовавшись судьбой архива А. Н. Гончаровой (Фризенгоф), я выяснил, что до 1945 года все личные, вещи и книги свояченицы Пушкина, перешедшие по наследству к ее потомкам, хранились в Бродзянах. В конце войны в имении размещались румынские солдаты, а после их ухода старый дом Фризенгофов остался без надзора. В 1946—1947 годах разборкой уцелевших материалов занимались преподаватели Братиславского университета.
Летом 1967 года я побывал в Бродзянах. Старый дом, где жила Александра Николаевна, обветшал и был пуст. В одной из комнат на втором этаже еще можно было разобрать на косяке двери надписи, обозначавшие рост гостивших в Бродзянах детей Пушкина. В Братиславском университете мне удалось напасть тогда же на след некоторых бродзянских материалов, но, чтобы установить их судьбу, понадобился не один год.
В июне 1974 года я вновь приехал в Братиславу, теперь уже точно зная, где находится часть материалов Бродзянского архива. С волнением поднимался я на последний этаж Братиславского замка, где размещается один из отделов Словацкого национального музея, и с еще большим волнением получил в руки так долго разыскиваемые материалы.
В этой короткой публикации я не смогу рассказать о всех находках — остановлюсь поэтому лишь на трех альбомах.
Два из них — с гербариями. На первом альбоме — золотые инициалы NI (Наталия Ивановна — первая жена Фризенгофа). Просматриваю их. И вот передо мною три листа с датой 1841, на которых читаю знакомые названия «Михайловское», «Тригорское», «Остров». На одном из листов помечено, что гербарий собирали все четверо детей Пушкина и их мать. Долго разглядываю росшие более ста лет назад в Михайловском травы…
Мне посчастливилось увидеть и кожаный светло-коричневый альбом семейных фотографий Александры Николаевны с ее инициалами (А. Р.) и баронской короной. Уже на четвертой странице этого альбома я увидел фотографии Григория и Марии Пушкиных, а затем — еще шесть снимков детей Пушкина, несколько поздних фотографий Наталии Николаевны, множество изображений Александры Николаевны, портреты поэта П. А. Вяземского и его жены, Петра Ланского, мужа старшей дочери Пушкина Марии—Л. Н. Гартунга, трагическая кончина которого нашла отражение в одной из сцен «Живого трупа» Толстого (самоубийство Федора Протасова), Сергея Гончарова и др. Фотокопии названных портретов по возвращении в Москву я показал знатоку пушкинской иконографии Т. Г. Цявловской. За исключением фотографий Наталии Николаевны, которые пушкинисты знают, хотя они почти не публиковались, остальные снимки, по ее мнению, до сих пор известны не были.
Но возвратимся к членам семьи поэта.
Наталия Николаевна. Особенно поразила меня одна из ее фотографий, сделанная в начале 60-х годов (в то время она гостила в Бродзянах). Она сидит с открытой книгой в руках, у нее лицо уставшей, много видевшей и много пережившей, но все еще сохраняющей следы былой красоты женщины. Горечь и какая-то затаенная грусть, как мне показалось, усматриваются в этом лице. Наталия Николаевна во всем черном. Это свидетельствует о том, что снимок сделан позже 1861 года, когда умер ее отец. После траура по нему Наталия Николаевна уже не надевала светлых платьев. Вглядываясь в черты жены Пушкина, я вспоминал, что в доме Карамзиных перед последним отъездом на Кавказ ей говорил о своей дружбе Лермонтов, а в 1854 году, познакомившись в Вятке с Салтыковым-Щедриным, Наталия Николаевна помогла ему освободиться из ссылки…
О внешности Александры Николаевны мнения современников были различны. Одни писали, что свояченица Пушкина красива, хотя и уступает его жене (сестра поэта О. С. Павлищева) и что Александра была известна в обществе как бледный ангел (А. И. Кирпичников). Другие считали, что «Александра была очень некрасива» (А. В. Трубецкой), а ее племянница А. П. Арапова видела в чертах тетки карикатуру на внешность матери. Теперь, когда найдено много ее портретов (они были не только в этом альбоме, но и отдельно), мы можем иметь об этом свое мнение. Истина, как это нередко бывает, оказалась где-то посередине. Во всяком случае, лицо Александры Николаевны на портрете в овальной раме, который относится к русскому периоду ее жизни, назвать некрасивым нельзя. На более поздних фотографиях усматриваются воля и решительность, какая-то жесткая суровость. Очень впечатляюща фотография Александры Николаевны на склоне лет: жизнь прошла, страсти утихли…
Почти все снимки детей Пушкина датированы 1861 годом. Марии в ту пору было 29 лет, Александру — 28, Григорию — 26, а Наталии — 25. Такими их еще никто из нас не видел. И в каждом из восьми найденных портретов мне приоткрывались живые черты Пушкина.
Все дети поэта свято чтили память отца и сохранили для потомков многие его рукописи и вещи. Старший сын поэта, А. А. Пушкин, спас от гибели библиотеку отца, вывезя ее в 1860-е годы из подвалов казарм полка П. П. Ланского. В 1906 году библиотека была передана Пушкинскому дому.
А. А. Пушкин сберег и архив отца и в 1880 году передал его Румянцевскому музею. Долго живший в Михайловском, Г. А. Пушкин бережно сохранял там многие вещи отца. В 1899 году, идя навстречу пожеланиям передовой русской общественности, он продал казне усадьбу в Михайловском с тем, чтобы она стала общенациональным достоянием.
Старшая дочь поэта, Мария (черты ее внешности Толстой использовал при создании образа Анны Карениной) была почетной попечительницей библиотеки имени А. С. Пушкина в Москве, младшая — в 1882 году передала Румянцевскому музею 62 письма отца к матери.
В 1880 году все дети Пушкина съехались в Москву, на открытие памятника поэту и первыми возложили венок к его подножию. Тогда на одном из торжественных обедов в их честь был произнесен тост, к которому присоединились Тургенев, Достоевский, Аксаков, Островский и многие другие. В связи с 50-летием со дня смерти Пушкина его старший сын заказал панихиду в Конюшенной церкви. На этой панихиде присутствовал писатель Гончаров.
В 1899 году братья Александр и Григорий Пушкины вместе с другими родственниками приняли участие в возложении на могилу отца серебряного венка. Таков краткий комментарий к портретам детей Пушкина. Бродзянский архив лишь отчасти приоткрыл нам свои тайны.
Найдено, в сущности, далеко не все, что в Бродзянах было. Поиски должны продолжаться.
В середине 20-х годов, еще не будучи женат, Пушкин писал: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно, не уважать оной есть постыдное малодушие… Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, не есть ли благороднейшая надежда человеческого сердца». Об этих его словах вспоминалось мне при завершении рассказа о бродзянских материалах.
Недавно из Словакии пришла приятная весть: в Бродзянах предполагается открыть Музей русско-словацких литературных отношений, в котором будут мемориальные пушкинские комнаты.

Журнал Юность № 2 февраль 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Еще недавно, набирая 08, я не испытывала каких-либо особых эмоций. Теперь, слыша стремительный ответ телефонистки, я каждый раз вспоминаю своих новых знакомых и ясно вижу все, что происходит на другом конце провода: большой зал, длинные ряды телефонисток с микрофонами и наушниками.
Вот одна из них принимает сигнал, поворачивает ключ и записывает мой заказ на специальной карточке. В следующее мгновение эта карточка по пневмопочте спускается на этаж ниже.
Легкий щелчок — и карточка, вылетая из отверстия, оказывается на рабочем месте той телефонистки, которой предстоит связать двух людей, разделенных далеким расстоянием. За таким-то пультом на Центральной имени 50-летия ВЛКСМ междугородной телефонной станции Москвы и работает лучшая телефонистка страны Татьяна Махина — победительница первого Всесоюзного конкурса молодых телеграфистов, телефонистов и почтовых работников.
Во время работы отвлечь Таню — значит, оставить без телефонной связи два города: Москву и Орджоникидзе. С любезного разрешения бригадира и заместителя начальника станции я беру наушник и тихо усаживаюсь сзади Тани. Она, как и все ее коллеги, сидит на высоком стуле перед щитом с десятками маленьких круглых отверстий — гнездами соединительных линий. Щелчок — и на ее рабочем месте появляется карточка с заказом: на нем номера телефонов в Москве и Орджоникидзе. Таня набирает на диске нужный номер сначала в Москве.
В наушнике сухой короткий звук — это включается штекер в гнездо, затем поворот ключа на столе…
Движения девушки стремительны, легки и спокойны, в них легко уловим определенный ритм.
— Алло, ваш номер …? Орджоникидзе заказывали? Сейчас будете говорить. Говорите, пожалуйста.
И снова: диск — штекер — ключ, щелчок в наушнике…
— Алло, Орджоникидзе? Маисовый комбинат? Вас вызывает Москва. Говорите, пожалуйста.
А из отверстия пневмопочты, как из рога изобилия, вылетают и вылетают карточки с заказами. И снова: диск — штекер — ключ…
— Ваш номер …? Вас Орджоникидзе вызывает. Говорите, пожалуйста.
Я вижу руки Тани и ее прямую спину. Она сидит не напряженно, нет, но удивительно сосредоточенно, не оглянется, не пошевельнется, только руки в непрестанном движении.
Разговаривать с Таней очень приятно, она застенчива, но отвечает на вопросы охотно и просто душно.
— Мне 26 лет, на этой станции я работаю 10 лет. Ой, правда, в августе могу юбилей справлять.
Пришла я сюда сразу после ПТУ.
— А как вы стали телефонисткой?
— Моя подруга работала здесь и много мне рассказывала. Я тогда все тряслась, что меня не возьмут, не понравлюсь.
— Ну, теперь-то знаете, что нравитесь?
— Даже смешно: столько лет работала тихо, знали меня только в бригаде, а теперь все здороваются.
Таня совсем по-детски рассмеялась. Трудно представить, что у нее уже двое детей: пятилетний Игорь и трехлетняя Оля.
— Вы, как и все, работаете в четыре смены?
— Да, с детьми мне мама помогает. Я могла бы и в две смены работать, но так удобнее: после ночи почти двое суток свободна. Да и ночью работа очень спокойная, служебных разговоров не бывает, говорят родственники да влюбленные.
— Таня, а вы по-разному относитесь к абонентам?
— Нет. Я всех люблю, со всеми говорю спокойно. Конечно, приятно, когда с тобой вежливы и не раздражены. Я вот хотела бы всем объяснить: иногда люди будто не верят в нашу добросовестность. Если мы не даем разговор, некоторые кричат: не может быть, чтобы не отвечал номер! И это обидно: ведь каждому помочь хочется, даже расстраиваешься, если номер не отвечает.
Да и потом у нас работа сдельная: все учитывается — и использование каналов и количество разговоров.
— И зарабатываете вы достаточно?
— А у нас опытные телефонистки до двухсот рублей в месяц получают.
— Труден ли был конкурс?
— Да. Каждая участница была не старше 28 лет, со стажем работы не меньше 5 лет. В финале участвовало 30 телефонисток. Все сильные работницы: из Благовещенска, с Украины… Соревновались три дня. Нас записывали на магнитофонную ленту, потом жюри нас прослушивало.
Это было на всех этапах конкурса, иногда нас записывали с помощью закрытого контроля, так что мы об этом и не знали. Во время конкурса учитывалась и скорость в работе, и использование каналов связи, и количество разговоров, и культура обслуживания. В последние дни мне пришлось работать с незнакомой прежде аппаратурой. Во время теоретической части конкурса нам задавали вопросы, связанные не только с правилами нашей работы, но самые разные. Чаще всего нас спрашивали о городах, которые мы обслуживаем.
— А вы были в Орджоникидзе?
— Нет еще. Жаль, конечно.
Когда я работала на сухумском направлении, то девушки-телефонистки меня пригласили в гости.
Очень интересная была поездка, море посмотрела.
— Скажите, Таня, вы не пытались сосчитать, сколько вам приходится, ну, допустим, за час рабочего времени делать движений?
— Ой, что вы, это невозможно: очень много. Но я так привыкла, кажется, что и не устаю, и потом, вот честное слово, мне кажется, что нет ничего интереснее нашей работы: слышишь разные голоса, представляешь себе людей, часто помочь им можешь. И потом, не знаю, как это сказать, приятно ловкость, что ли, свою чувствовать.
Г. Вешкина

Журнал Юность № 6 июнь 1974 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Зульфар Хисматуллин
Хурматуллин два дня не выходил на работу — пьянствовал. Два дня его трактор стоял без дела. По этой причине два дня на ферму не завозили корм для скота. Директору совхоза это окончательно надоело, и он вызвал Хурматуллина к себе.
— Почему прогулял? — строго спросил он.
— Теща заболела,— последовал ответ,— в больницу ее возил.
— Ты мне сказки не рассказывай! Мне все известно про твою пьянку.
На это Хурматуллин был вынужден ответить:
— Больше это не повторится, товарищ директор!
— Не первый раз слышим! Чем человечнее к тебе относишься, тем наглее ты становишься. Что же с тобой делать? — сказал директор совхоза.— Баста! Я тобой вот как сыт! Позови-ка председателя рабочкома.
Вскоре в кабинет вошел председатель рабочкома Фаизов.
— Ну, председатель, скажи, как нам быть с этим Хурматуллиным.
— По-моему, его следует наказать.
— Слыхал, Хурматуллин? Тебя никак нельзя без наказания оставить. Придется тебе снова объявить строгий выговор.
— Выговоров у него навалом. Выговор для него, что для стены горох. Может быть, на сей раз оставить его без наказания?
— Оставить без наказания человека, который два дня не выходил на работу?! Может быть, благодарность ему объявить? От имени дирекции совхоза! Ха!..
Фаизов глубоко задумался.
— А что?.. У всякой лошади свой норов. Одна кнута требует, к другой с лаской надо подходить.
— Хе!.. Значит, говоришь, ласка нужна…— проговорил директор, смягчившись.— Слушай, Хурматуллин, а если мы тебя не накажем, исправишься? Прогулов больше не допустишь?
— Век вашей доброты не забуду,— проблеял Хурматуллин.
На другой день, будучи пьяным, он вместе с трактором свалился с моста в реку. К счастью, сам Хурматуллин остался жив и невредим, но трактор пришлось отправить в мастерские на ремонт.
— Вот как ты отплатил нам за нашу человечность, неблагодарная твоя душа! — Таким возгласом встретил директор тракториста.— Ну, скажи, какое тебе наказание придумать?
Хурматуллин молчал.
— Что профсоюз скажет?— спросил директор председателя рабочкома.
— Профсоюз за то, чтобы еще раз испытать человека. Следует воспользоваться плюсами материального стимула. Иначе говоря, заинтересовать его премией.
— И ты думаешь, он исправится?
— Кто знает… Может, и начнет по-человечески работать.
— Испытать, конечно, можно,— сказал с сомнением директор.— Ну, как, Хурматуллин, даешь слово исправиться?
— Даю.
— Ладно, поверим тебе в последний раз. Даем тебе денежную премию. Только смотри, парень, слов на ветер не бросай. Докажи в конце концов, что ты человек.
— Буду вкалывать, товарищ директор.
Через некоторое время Хурматуллин снова стоял перед директором.
— Ну, сейчас чем думаешь оправдаться?— сказал директор.— Совесть у тебя есть, скажи мне?
Загубить новенький мотор у трактора!..
— Больше этого не повторится, товарищ директор. Каюсь!
—«Каюсь, каюсь…» Каяться ты мастер. А мотора нет. Мотор — тю-тю. Что будем делать, профсоюз?
— Надо еще разочек его испытать. Есть путевка в Кисловодск. Может быть, ему стоит там подлечиться? Глядишь, и начал бы работать с новыми силами,
Директор безнадежно махнул рукой.
— Пусть едет.
К приезду Хурматуллина из Кисловодска его трактор был отремонтирован. Но после первого же дня работы он вернулся с поля пешком и ввалился прямо в кабинет директора совхоза.
— Трактор потерял,— объявил он.
— Как «потерял»? — опешил директор.— Что это тебе иголка, что ли?
— Обмывали мое возвращение с курорта. Ну и… ничего не помню.
Трактор Хурматуллина и в самом деле исчез. Искали его на дне озера Тузлукуль, прочесали окрестные леса, отправили к соседям ходоков. Но трактор как в воду канул.
Директор похудел и, казалось, стал меньше ростом. При виде гонцов, возвращающихся с пустыми руками, глотал валидол.
— Ну, что, что с этим Хурматуллиным делать? — спрашивал он у сослуживцев, и те видели, какие у него красные от бессонницы глаза.
— Надо воздействовать на него культурой,— отвечали те,— воспитывать его надо. Давайте отправим его в путешествие по нашей стране! Есть отличная путевка. Десятки охотников на нее!
— Отдай ее ради бога этому типу. Пусть собственными глазами увидит, как настоящие люди живут, пусть облагородится. Пусть это ему уроком будет.
Из путешествия Хурматуллин вернулся действительно совершенно другим человеком. Прямо с вокзала он явился в директорский кабинет.
— Вот что,— плюхнувшись в кресло, проговорил он, — нашу страну я объездил, желаю теперь отправиться вокруг света. Путевка больно дорогая, поэтому обязуюсь натворить такое, чтобы полностью оправдать все ваши затраты.

Перевел с башкирского
В. Федоров

Журнал «Юность» № 5 май 1974 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области