Иногда мне звонят незнакомые люди, и происходит диалог вроде следующего:
— Говорят из Издательства художественной литературы. Мы слышали, что вы выручаете при поисках недостающей биографической подробности. У нас выходит книга, где упоминается писатель Александр Рославлев, но мы не можем сообщить в примечаниях, когда и при каких обстоятельствах закончилась его жизнь.
— Не кладите трубку. Через минуту я смогу сказать, имеется ли такая запись… Да, кое-что есть…
Александр Степанович Рославлев, член большевистской партии, умер от брюшного тифа 2 ноября 1920 года в возрасте тридцати восьми лет. Только не могу уточнить, где — в Екатеринодаре или Краснодаре.
— Простите, но ведь это один и тот же город.
— Разумеется. И именно в год смерти Рославлева он был переименован. Но для точности в тексте публикуемой вами справки проверьте дату переименования Екатеринодара, и если таковое произошло до второго ноября, то пишите, что Рославлев умер в Краснодаре. А то…
— Что «а то»?
— А то можете дописаться до того, до чего одна газета уже дописалась, сообщив, что Горький родился в Горьком.
Иным, даже вполне интеллигентным людям скрупулезная точность представляется излишней в изложении сведений даже о Пушкине, а не только о Рославлеве. Инженер придет в ужас от малейшей ошибки в расчете креплений. Провизор может ответить по суду за несоблюдение дозы сильнодействующего средства. Астроном исчислит, что отклонение пущенного по прямой тела на тысячную долю сантиметра при первом километре пути приведет к отклонению на тысячи километров уже на полпути к ближайшей звезде. А вот хронология якобы не нуждается в точности.
Нередко приходится сталкиваться и с таким представлением, что, мол, прошлое интересно только особо крупными своими фигурами, а поднимать из забвения «дии минорес» («малых» или вторых богов», как называли римляне менее влиятельных небожителей) — трудное дело.
Мне же кажется, что полезно помнить даже и «третьих богов».
Вот, скажем, молодой Чехов неоднократно упоминает в своих рассказах какого-то психиатра Чижа, но даже старейшие москвичи, которые «все знают», не объяснят вам, что это за Чиж, неоднократно привлекавший внимание великого писателя. Попутно скажу, что Владимир Федорович Чиж навсегда сгинул из столицы, сменив ее на уездный Юрьев, крупным профессором университета которого был многие годы. А тамошние жители, читая Чехова и зная Чижа, даже гордясь им, не очень соображали, что это и есть «тот самый чеховский Чиж».
Гиляровский не в меньшей мере, чем самыми эффективными из своих репортерских подвигов, гордился тем, что помог гоголеведам уточнить на одни сутки дату рождения автора «Ревизора». Уточнялись даты рождения и М. Горького (до революции считался 1869-й, но критик Львов-Рогачевский выяснил, что истинная дата — 1868-й) и Маяковского (теперь установлен 1893 год, ранее сам поэт считал 1894-й).
Если о людях столь недавних и столь знаменитых, как Маяковский, получают публичное распространение ошибочные сведения, сколько ж таких ошибок и маленьких (но и не маленьких) тайн осталось от отдаленного прошлого в биографиях «вторых» и тем более «третьих богов»!
Много путаницы бывает при уточнении места рождения человека, если он родился в небольшом городе. Административное деление неоднократно перекраивалось.
И если Чапаев перестал считаться «саратовским», а стал «чувашским» потому, что найдены новые данные о подлинном месте его рождения, то, например, А. Н. Толстой был «самарский», а стал «саратовским» не из-за того, что нашлись новые данные, а просто потому, что родной его Николаевск (Пугачев) перешел из Самарской губернии в Саратовскую область.
А есть и такие, которые родились «нигде». То есть невозможно указать никакого определенного пункта. Таковы футурист Василий Каменский, родившийся на камском пароходе, и актер Ваграм Папазян, родившийся на пароходе, шедшем в Константинополь.
А между тем очень хорошо, когда в той или иной области, крае, республике считают человека «своим», особо чтут его память, собирают о нем материалы. Весь мир интересуется Львом Толстым, но Тулыцина — особенно. Псковщина всегда особо внимательна к каждой детали, связанной с Пушкиным, здесь долго жившим и похороненным.
Но я лично считаю, что та область (край), на чьей территории началась жизнь известного человека, должна считать его «своим», даже если в ней он не совершил ничего значительного. Когда однажды из Винницы (на территории этой области родился Некрасов) мне довольно раздраженно ответили, что я, мол, напрасно «навязываю» им этого поэта, я тоже не без ехидства им написал, что их позиция особенно потрясла бы память о Ломоносове: хотя он ушел из родных мест еще юношей, им справедливо гордятся в Архангельске.
И следующий вопрос: кого же и за что надо помнить?
Я бы ответил так: в первую очередь хороших людей, и чем больше сделал человек хорошего, тем более следует его помнить. Но знать надо и дурных, если они сыграли хотя отрицательную, но заметную в том или ином отношении роль. Разве забыли мы имя Дантеса, какое бы негодование ни возбуждало в нас это роковое имя?
Попутно скажу, что мы как-то недооцениваем память о практических деятелях. Бывает, идешь по улице и видишь мемориальную доску, возвещающую, что в этом доме жил такой-то писатель, хотя писатель-то этот был не особо значительным. А вот о том, что тут же обитал, скажем, известный инженер или директор громадного завода,— не вспоминают.
Если ты собираешь биографические факты, работа поставит перед тобою и еще другие вопросы.
То запутываешься среди А. И. Введенских — не менее десятка носителей этой фамилии именно с такими инициалами будут проситься в твой список, включая одного митрополита, когда-то противопоставлявшего себя всей официальной церкви.
То встанут перед тобою и будут все множиться люди двух, а то и трех сфер, в каждой из которых они имеют основание быть отмеченными. К классическому примеру химика-композитора Бородина можно прибавить астронома Глазенапа, который был и авторитетным пчеловодом, автора трудов по баллистике Б. Смиренского, с примечаниями которого выходили книги стихов Веневитинова и рассказов Надежды Дуровой. А тенор Мариинского театра А. Александрович — это то же лицо, что автор книги по зоологии А. Покровский.
Есть и довольно многочисленная группа людей, о которых мы хотели бы иметь представление, хотя сами они не совершили ничего значительного. Это, так сказать, люди пассивной известности, поставленные в необычные обстоятельства. Таков, например, занимавший трон лишь в раннем младенчестве император Иван Антонович, вокруг которого плелась сложная интрига в течение всей его жизни, проведенной в заточении.
Многие годы я посвятил биобиблиографии. Мне идет уже восьмой десяток, но моя картотека по прежнему крайне неполна, хотя каждый день обогащается чем-нибудь новым.
Владимир Покровский

Журнал Юность № 4 апрель 1974 г

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Сквозь большие окна, выходящие во двор, не проникал шум улицы Горького. И в просторной мастерской было очень тихо.
Альбина Феликсовна Жукова была грустна и приветлива.
— Так непривычно не слышать здесь голоса Коленьки: «Альбина, где бумага? Альбина!..» Он умел мгновенно вспугивать тишину.
Народный художник СССР Николай Николаевич Жуков — автор широко известных портретов Ленина, великолепных детских рисунков, работ о войне, тонких акварелей — умер недавно, и в мастерской все сохранилось так, как было при нем.
На скамье в углу мастерской лежит огромный, причудливой формы каравай хлеба, извечно добрый знак гостеприимства. Этот каравай и расшитое полотенце — подарок жителей деревни Жуковка под Пятигорском, где все носят фамилию Жуковы и куда были приглашены Николай Николаевич и Альбина Феликсовна.
На стеллажах, на столе, на старинном русском ларе (подарок дочери Третьякова) — множество трогательных знаков благодарности от самых разных людей из самых разных городов и стран.
И, конечно, главное в мастерской — работы художника: сотни эскизов, карандашных зарисовок, работа набросков, портретов, акварелей…
На одном из столов — альбомы репродукций: иллюстрации к книгам, наброски, сделанные на Нюрнбергском процессе, плакаты, листовки военных лет… И среди всех работ — последняя: внук Жуковых.
Вообще Николай Николаевич не испытывал недостатка в моделях для детских рисунков: свои ребята, а в последние годы — внуки.
О художнике говорили, что он успевает сделать за один день столько, сколько по силам обычному человеку за три-четыре дня. Он мало спал, и день его никогда не знал пустот. Он не только без устали рисовал, но еще и писал. И теперь целую полку занимают толстые и тонкие записные книжки: дневниковые записи, рассказы, очерки. Лишь небольшая часть их была опубликована при жизни художника.
Н. Н. Жуков почти не писал маслом, он говорил, что пока у него нет времени, «вот когда буду старым, тогда…». Художник испытывал потребность фиксировать в своих рисунках жизнь ежеминутно; в сущности, и его дневниковые записи — взволнованный рассказ о каждом прожитом дне.
Н. Н. Жуков совсем немного не дожил до своего юбилея: почти 30 лет возглавлял он Студию военных художников имени Грекова.
Несколько полок в мастерской заполнено внушительными папками с письмами художнику и книгами отзывов с многочисленных выставок. Абсолютное большинство этих искренних признаний заканчивается словами: «Спасибо Вам, дорогой Николай Николаевич, за Ваше доброе искусство!»
Недавно было принято решение Советского правительства: сделать мастерскую народного художника СССР Н. Н. Жукова мемориальной при Студии военных художников имени Грекова.
Г. Гринева

Журнал Юность № 4 апрель 1974 г

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Н. Кожевникова
По началу знакомства, когда только присматриваешься к собеседнику, замечаешь в Борисе Зарубине две черты — внимательность (к человеку) и естественность поведения. В том, как он смотрит, как слушает,— непритворная заинтересованность. Желание понять. Истинно интеллигентное, уважительное отношение к окружающим, к каждой отдельной личности. Отвечать на вопросы Борис не спешит. И ясно: такая неторопливость свидетельствует, прежде всего, о его ответственности за свои слова, о достоинстве, серьезности, «взрослости». А он молод. За плечами — школа, армия. Сейчас — 4-й курс машиностроительного факультета МВТУ имени Баумана. Когда Борис говорит: «Чем больше спрашиваешь с человека, тем больше он может дать»,— понимаешь, что больше всего спрашивает он с себя самого. Поэтому, видимо, и в школе был отличником и в институте — ленинский стипендиат, а главное, сумел заслужить уважение товарищей: не случайно уже на первом курсе его избрали в курсовое бюро ВЛКСМ (здесь ему поручили учебный сектор), а на третьем и четвертом он стал секретарем факультетского комитета.
И вот что любопытно: если бывают люди с врожденными организаторскими способностями, то Борис отнюдь не из их числа. Напротив, еще недавно был очень замкнут, книги нередко заменяли ему живое общение с людьми. «Нет, лучше уж самому все сделать, чем с просьбой к кому-нибудь обратиться» — так он считал до поры. И так жил — в школе, в армии. А в институте вдруг был выбран в курсовое бюро… Вдруг?.. Хотя, наверное, не совсем вдруг…
Еще в армии Борис стал кандидатом в члены КПСС.
А среди студентов-первокурсников, как известно, кандидатов партии немного. Но не это могло стать решающим. Решало другое: сможет ли Борис по-настоящему работать с людьми, обладает ли даром непосредственного, живого общения — этого в первое время никто не знал. А сам Борис знал здесь еще меньше, чем кто-либо. Начиная работать в курсовом бюро, он скорее преодолевал себя, чем следовал естественным своим склонностям. По натуре неразговорчив, а приходилось много и доказательно говорить, беседовать по душам, убеждать. Первоочередным Зарубин считал всегда личную ответственность — уверенным можно быть только в самом себе! А оказалось, необходимо нести ответственность и за других, за тех, кого еще мало знал, к кому только-только приглядывался. Ну а что ж теперь?
Есть ли перемены? Бесспорно.
Вот как мыслит сейчас он сам. И это весьма немаловажно.
…Из стен института ты выйдешь квалифицированным специалистом, получившим определенный комплекс знаний и профессиональных навыков для работы на заводах, в лабораториях, НИИ. Но нельзя забывать, что придешь-то ты к людям! И, кроме технических знаний, ты должен. обладать крайне необходимыми каждому из нас навыками человеческих контактов, умением общаться с людьми непосредственно, четко и бескомпромиссно.
Этот опыт учебными программами не предусмотрен. Где же его брать? Да, по сути-то, нечего далеко ходить — ищи и находи его вот здесь, в институтских стенах, рядом со своими сокурсниками,— в беседах, спорах, делах, повседневном общении с ними…
— В будущем я хотел бы заняться научно-исследовательской работой,— рассказывает Борис — И может показаться, что опыт организаторской работы мне не понадобится тогда. Но это глубоко неверно. Ведь все научные проблемы стоят сейчас на таком уровне, решаются в таком объеме, что трудиться над ними возможно лишь коллективно. Открытия у одиночек случаются крайне редко. А значит, нужно уметь-разделить работу на части, поддерживать живые контакты с коллегами. А то ведь если каждый замкнется только в своем, то далеко ли до тупика?. Все рассыплется на детали, и целого не соберешь… Иначе говоря, в науке теперь без организационного опыта не обойтись. Ты помогаешь, тебе помогают — так складываются человеческие взаимоотношения, так выигрывает общее дело. Понять других и самого себя — конечно же, такому ни в учебниках, ни на лекциях не научат. Накопление опыта — только опыт.
Здесь уже все от тебя самого зависит. А обрести опыт, как мне кажется, очень и очень помогает комсомольская, общественная работа… Умение руководить своими товарищами и учиться при этом (я не имею в виду лишь вузовские занятия) самому… Руководить… В этом понятии масса оттенков. И масса сложностей.
— У нас в комитете комсомола,— говорит Борис,— я знаю ребят, поразительно преданных своему делу, можно сказать, подвижников. И в работе, что очень важно, сложился у нас не «руководящий» стиль, а, так сказать, сотворческий. Никто не «над», а все рядом, подле, желая поддержать, помочь, подсказать, если другому это понадобится. Такая дружеская, творческая атмосфера самих нас воспитывает: мы, даже не всегда осознанно для себя, постепенно и повседневно постигаем те основы человеческих взаимоотношений, без которых нельзя жить в нашем обществе. Большинство из нас станет не директорами и не руководителями многотысячных коллективов, а рядовыми инженерами. И будем мы общаться с конкретными людьми. И нас ведь тоже будут узнавать конкретно, близко, буднично. Как мы знаем
ДРУГ друга в институтских группах. Как знает своих сокурсников комсорг. Перед сессией можно подойти к нему и спросить, кто может «завалиться» на экзаменах. Он назовет пять-шесть фамилий и очень редко, как правило, ошибется. Не потому, что он так уж усердно изучает учебные ведомости, а потому, что видит, знает, как кто занимался в семестре, у кого сложные обстоятельства дома, в семье, кто занятия пропускал и по каким причинам. Мы в комитете узнаем об этих возможных «двоечниках» не для того, чтобы их пристращать. В конце концов, они достаточно взрослые люди. Но иной раз можно успеть предотвратить чей-то «завал», помочь
хотя бы в оставшиеся перед экзаменами дни.
Для воспитательной, организационной работы у человека, конечно, должен быть особый талант, особый, можно сказать, склад души. Борис Зарубин согласен с этим. Хотя, считает он, участвовать в общественной жизни — удел отнюдь не избранных. Тем более что работа в комсомольских комитетах или бюро никак не регламентирована. Сегодня понадобилось задержаться на два-три часа, а завтра, возможно, придется отдать делам и все свое свободное от лекций время. А домашние задания, самостоятельная научная подготовка на кафедре, в лабораториях, короче, все то, что так необходимо будущему специалисту,— разве этим можно пренебрегать? Время! Вот проблема проблем. Именно личным временем приходится жертвовать для общественной работы, прежде всего.
— Времени порой бывает очень жалко,— соглашается Борис.— Но не оттого, что тратишь его не на себя лично. От другого. Нередко бывает: то, с чем можно было: бы справиться за час, отнимает значительно больше. Этого не предусмотришь ведь, составляя план работы. И причины, мне кажется, в недостаточной дисциплинированности наших комсомольцев, в непродуманности наших организационных дел.
Бывает, ищешь человека, а он ушел и не предупредил никого. Мелочь? Допустим. Но время она «съедает». Комсомольской работой, как и всякой другой, невозможно всерьез заниматься без чувства ответственности. И это чувство необходимо в себе воспитывать — сознательно, строго. Есть еще одна причина, из-за которой работа комсомольцев в комитете занимает больше времени, чем могла бы. Существует солидная диспропорция — и не первый уже день — между деятельностью ребят-активистов и других членов ВЛКСМ. Надо же, чтобы работали все, чтобы каждый знал, за что он в ответе. Тогда не будет такого, что кто-то тащит на себе целый воз, в то время как другие спокойно за этим наблюдают. Иначе говоря, в комсомольской, общественной работе необходимо поднять массовость. Но часто в пассивности наших ребят виноваты мы сами, члены комсомольских бюро, комитетов. Интерес же к общественной работе может возникнуть лишь в процессе непосредственного обращения к ней. Лишь тогда, когда ты чувствуешь ответственность за порученное дело, ты лично. А ведь часто бывает: дадут поручение комсомольцу, а потом замотаются и забудут поинтересоваться, как он справился с ним и справился ли.
Естественно, что к следующему поручению человек может отнестись спустя рукава. В каждом деле (особенно для новичка) необходимо осознавать его целесообразность. И почувствовать результат — а это даст силы, энергию и заинтересованность для новой работы. Наши небрежности или недоработки в таком плане ведут к серьезным последствиям. Ведь главная задача — воспитание наших комсомольцев.
Для завтрашнего дня, для будущего… Вот, например: не так давно надо было отправить в ночную смену на разгрузку эшелона с картофелем пятнадцать человек с факультета. Аврально. Ребят нашли. Случилось это в субботу, и у каждого наверняка были какие-то свои планы. Но объяснили ребятам: так сложилось — надо, и надо срочно. Если к каждому подойти вплотную да объяснить нормальным, «некомандирским», языком, всегда можно убедить. И убедили. Ну, поехали ребята… А на следующее утро рассказывают: никакого картофеля не было. Разыскали им вагон с яблоками, они его и раскидали за два часа. А дальше делать нечего. С базы же уехать тоже нельзя: далеко, а автобус только к утру подойти должен. Так они и прослонялись без толку. Следующий раз, когда к ним придешь,— поехать-то они поедут, но с каким настроением… Нас просят для какого-нибудь мероприятия организовать массовое участие студентов — мы организовываем. А вот о целесообразности иной раз не задумываемся. Но ведь это тоже входит в наши задачи. Дисциплина дисциплиной, но следовало бы поинтересоваться поточнее, чем будут заняты наши комсомольцы на той же овощной базе и нужно ли посылать туда всех пятнадцать человек. Ждут-то от нас не слепого повиновения, а творческого, осмысленного отношения к делу, к поручению. Без этого между активистами нашими и другими комсомольцами может возникнуть недоговоренность. Не у всех ведь иной раз находятся силы разобраться, понять. Но убеждать, спорить необходимо— и с каждым в отдельности. Иначе будут ребята тебя все вместе слушать, но, как бы ты ни надрывался, барьера недоверия, недопонимания не перейти. А если видишь перед собой каждого отдельного человека и надо именно к нему пробиться, заставить понять, ты уж особые слова найдешь, особый подход. Индивидуальный, а значит, самый человеческий, самый верный… Пожалуй, если говорить совсем начистоту, я считаю главным в нашей работе неравнодушие. Ничем его не заменишь — ни опытом, ни эрудицией, ни умом. И очень редко неравнодушие остается без ответа…
…Вполне возможно,— продолжает Борис,— что до окончания учебы в МВТУ я не буду все время комсоргом. Но устраниться, отойти вообще от общественных дел я уже наверняка не смогу. Как не смог этого сделать прежний наш секретарь Володя Причинин — мой прямой предшественник. Он сейчас аспирант, занят научной работой на кафедре. Но, когда я должен был заступить на его место, как он мне помогал! Чуть ли не каждый день мы с ним встречались: советы мне давал, вводил, так сказать, в курс дела. И сейчас знаю — рядом есть человек, к которому всегда можно обратиться за помощью.
Опыт организационной, воспитательной работы непременно должен передаваться вот так, от человека к человеку, по наследству. Без этой преемственности ни одно дело немыслимо. И даже если человек знает, что не вернется больше к комсомольской работе, он не может не думать о своих преемниках, не может не беспокоиться, кто придет на его место.
Это естественно. Вот когда наш факультет занял только пятое место по подготовке формирования строительных отрядов, помню, как Володя Причинин расстроился! Встретил меня и как набросится. «Что же это вы? — говорит.— Никогда у нас на факультете такого не было. Пятое место?! Подумать только». Вроде что ему сейчас наши дела? Так ведь нет, болеет он за них, тревожится. Взрывчатый такой, экспансивный… И я уверен, он и в своей научной работе не сможет быть вялым, равнодушным — всегда, до конца, до последней клеточки будет выкладываться. Так уж воспитан. Таким стал, сформировался. И немалую роль здесь сыграла — я убежден — его комсомольская, общественная деятельность… Дряблость души — это, по-моему, самое опасное в человеке. И некого в этом винить, только себя самого. Не задашь своей душе работу, она и обмякнет, как мускулы без физической нагрузки. Ничто не действует на человека так пагубно, как бездеятельность и одиночество. Вот поэтому мне кажется таким важным введение общественно-политической практики в наш учебный процесс.
В чем она заключается? Вот в чем.
В нее будет входить агитаторская, лекторская работа, выполнение общественных поручений, прослушивание факультативных курсов, повышающих наши теоретические знания. Организационно это ново.
Введение такой системы позволяет контролировать общественную работу каждого. Раньше ведь 40, даже 50 процентов студентов заканчивали вуз без элементарных навыков организационно-воспитательной работы. А как бы это пригодилось им в будущей жизни! И еще… Как известно, в комиссию по распределению студентов после окончания вуза обязательно входит комсомольский актив — секретари комитета, бюро. А ведь это должности сменные. Вот я, к примеру, в прошлом году был в составе такой комиссии, подписывал характеристики дипломникам, а ведь знал-то из них не больше пяти шести человек. Не пришлось мне с ними работать:
Володя Причинин тогда секретарем был. Ну вот, подписываю характеристики, а там написано: он, мол, хороший. Я верю, не могу не верить: негативных сведений у меня нет. Но хотелось, чтобы были эти характеристики полнее и подоказательней. Оценки по общественно-политической практике, думаю, дадут нам вот такие более точные сведения о каждом из студентов, позволят подготовить фактический материал для комиссии по распределению. Что делал, чем интересовался, как проявил себя в комсомольских делах — это все же поможет прояснить картину, даст какое-то представление о человеке, даже если ты не был знаком с ним лично… Ведь вот когда я уйду из секретарей, кто-то новый, кто придет на мое место, вначале так же мало будет знать моих ребят, как и я когда-то старшие курсы. Тут уж ничего не поделаешь. Только время может помочь и опыт.
И тогда даже по самой скупой характеристике можно узнать лицо… Но все же главное, что даст введение общественно-политической практики,— это, конечно, возможность охватить активной организационно-воспитательной работой каждого из студентов.
Потому что всем необходима такая работа души, без нее человек не может быть по-настоящему счастлив…
Я перечитала свои заметки о Борисе Зарубине и увидела, сколь кратки они и неполны. Но можно ли рассказать и объяснить все в одной короткой статье — весь многообразный круг проблем, ежечасно возникающих и решаемых комсомольскими активистами, комсоргами? Жизнь, ее повседневное течение, непременные малые и большие конфликты — все это неповторимо индивидуально и многогранно. Здесь уже понадобились бы не журнальные статьи, а книжные исследования, где слились бы наука, опыт, люди, поиск.
Опыт. О нем я и хотела рассказать на примере Бориса Зарубина. Опыт в начале самостоятельной жизни, в становлении личности и характера молодого человека наших дней.
Опыт. Процесс его накопления, создание определенного рода фундамента, на котором строится завтра и человек, необходимый этому завтра.
Слияние личного и общественного — гармония жизни, создающая в конечном счете и гармоничную личность. Именно об этом и речь. Ему еще жить и жить, развиваться и ошибаться, исправлять и обогащаться, находить — Борису Зарубину, студенту МВТУ, секретарю факультетского комитета комсомола. Конечно же, он не идеален. Но он — в поиске.
Итак, опыт и поиск.
И обретение себя. Не для себя лишь лично, но себя — для многих.

Журнал Юность № 4 апрель 1974 г

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Меня приняли в комсомол!

Дорогая «Юность»! Я никогда не писала тебе, это мое первое письмо. Пишу потому, что не могу не писать: переполнена радостью и гордостью. Пишу тебе и потому, что ты мой любимый друг и советчик уже давно.
Я хочу поделиться с тобой самым важным для меня событием в жизни — меня приняли в комсомол!
Мне уже 16, но я не стыжусь, что так поздно (многие мои одноклассники прикололи на грудь комсомольский значок еще в 7-м классе) встала в ряды комсомола. Мой дед—комсомолец 20-х годов, отец — комсомолец военных лет. Вступая в комсомол, они знали и видели свою цель.
Теперь я ее вижу тоже. Раньше — нет. Так имела ли я право встать под гордое знамя, которое так высоко несли наши деды и отцы?
А теперь поняла, почувствовала, что иначе нельзя. По-настоящему прочувствовала те слова, которые пишутся в заявлении: «Хочу быть в первых рядах тех, кто строит коммунизм, продолжать дело отцов и дедов». Когда брала бланк заявления, рука дрогнула — достойна ли? А на комитете, в райкоме поняла: только здесь мое место, здесь, плечом к плечу с миллионами других советских девушек и юношей, в несокрушимо твердой армии молодых бойцов. В рядах той армии, в которой сражались Павка Корчагин, строители Днепрогэса и Комсомольска-на-Амуре, Зоя Космодемьянская, молодогвардейцы, молодые целинники. Много горячих
комсомольских сердец пробили пули врагов, много гордых комсомольских имен вписано золотыми буквами в историю нашей Родины. Нам не страшно вставать в один строй с героями, мы знаем: наше место рядом с ними, мы их смена. На место павшего встают новые бойцы.
Нас, комсомольцев, — армия; партия — наш командир. Она вела молодежь на штурм Зимнего, в атаки на белогвардейцев, в бой за Магнитку, на огрызающийся пулеметными очередями рейхстаг, на целину и новостройки Сибири. Это партия устами великого Ленина говорила с нами на съезде РКСМ.
В восемнадцатом году нас было несколько тысяч, сейчас нас около тридцати двух миллионов, мы огромная армия, подразделения которой разбросаны по всей стране.
Раз в четыре года лучшие из лучших комсомольцев собираются на свой совет — съезд, и посылаем их туда мы.
Шестнадцать раз уже собирались они на такие съезды. Соберутся на свой совет и в семнадцатый раз 23 апреля этого года.
Это первый съезд, который я встречаю комсомолкой, и он будет таким же знаменательным, как и те, которые были до него. Ведь он соберется в определяющий год пятилетки!
Снова наши вожаки наметят направление сегодняшнего главного удара, а вернувшись со съезда, расскажут нам о задачах, которые ставит партия перед нами, ее молодыми помощниками.
Я знаю: мои товарищи-комсомольцы, несущие свою трудовую вахту на полях, на заводах, те, кто непосредственно участвует в строительстве коммунизма, берут на себя социалистические обязательства работать сегодня лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня.
Моя трудовая вахта в школе. Ленин говорил, что самая главная задача молодежи — учиться. Я не буду кривить душой и обещать: «Буду учиться только на круглые пятерки!» По всем предметам не смогу. Но у каждого человека есть заветная мечта. Есть она и у меня. Она пока далека и трудна, и я обещаю «Юности»: сделаю все, чтобы моя мечта стала явью. Мечта не бывает простой и легкой. Тогда она не была бы мечтой.
Но у нас у всех есть и общая мечта, заветная цель. Мы стремимся к ней и не боимся, что будет трудно. Борьба не закончена, сегодня наш народ берет новые высоты, в этой борьбе и мы. И мы не ищем и не хотим покоя.
И даже тогда, когда свершится мечта человечества и коммунизм будет построен, мы все равно не успокоимся, мы будем стремиться вперед, потому что мы комсомольцы.
Вот и все, о чем я хотела написать тебе, «Юность». Просто поделиться своими мыслями. А причиной этому маленький красный значок с золотым профилем Ленина.
Марина КАСИМОВА

Ваш главный жизненный ориентир

Е. М. Тяжельников, Первый секретарь ЦК ВЛКСМ отвечает Марине Касимовой
Марина! С волнением, радостью и гордостью прочитал твое искреннее письмо. Уверен, что чувства и мысли, выраженные в нем, разделяют миллионы твоих сверстников.
Духовный мир юношей и девушек формируется под влиянием нашей советской действительности, школы, семьи, под воздействием примера старших. В комсомол их приводит искреннее стремление быть полезным Родине, партии.
Для каждого поколения приходит тот час, когда оно с особой силой ощущает свою причастность к судьбам Родины. Вступление в комсомол означает для юношей и девушек, что настало время взрослеть и мужать, встать в общий строй активных борцов за коммунизм.
Стремление отстоять и приумножить завоевания революции вело в комсомольские ряды молодежь двадцатых, тридцатых годов. Вместе с комсомольским билетом, вспоминал Николай Островский, юноши и девушки получали винтовку, двести патронов и уходили на фронты гражданской войны.
Став комсомольцами, молодые труженики вместе с коммунистами превращали ленинскую мечту в социалистическую действительность, отправлялись к днепровским кручам, в степи Зауралья, в дальневосточную тайгу, туда, где выросли потом первенцы нашей индустрии — Днепрогэс и Магнитка, «Уралмаш» и Сталинградский тракторный, Кузнецк и Комсомольск-на-Амуре, они отправлялись на строительство Московского метро.
Перед самым тяжелым боем с белофиннами молодой красноармеец Юрий Никулин, ныне все мирно известный народный артист СССР, в заявлении писал: «Если погибну, прошу считать комсомольцем».
В суровые годы Великой Отечественной войны на фронте и в тылу в комсомол вступило около 12 миллионов человек. Это ли не лучшее доказательство стремления молодежи быть на переднем крае огня, стать гвардейцами тыла?!
Зоя Космодемьянская, Лиза Чайкина, Саша Чекалин, Александр Матросов, Юрий Смирнов, Николай Гастелло, Марите Мельникайте, молодогвардейцы… Достаточно назвать эти имена, и перед нами во всем величии встает беспримерный подвиг комсомольцев, советской молодежи в дни тяжелейших испытаний.
Уходя в атаку, Винцас Даукантас в своем комсомольском билете написал: «Клянусь тебе, мой комсомольский билет, драться до тех пор, пока будет биться мое сердце, безжалостно мстить гитлеровцам за кровь, муки и унижение наших братьев и сестер. Если погибну в бою и ты будешь облит моею кровью, будь свидетелем, что я честно сдержал свою клятву».
В послевоенный период комсомольцы восстанавливали разрушенное войной хозяйство, поднимали целину. Олицетворением нового поколения молодежи, взращенного партией, стал выдающийся сын нашей Родины, воспитанник Ленинского комсомола, молодой коммунист, легендарный Юрий Гагарин.
Комсомол — авангард советской молодежи, надежный резерв и боевой помощник Коммунистической партии. Вступая в его ряды, юноши и девушки берут на себя обязанность быть на переднем крае всенародной борьбы за претворение в жизнь предначертаний партии. Комсомол сегодня—это труженик в рабочей спецовке, механизатор и хлебороб, молодой ученый и инженер, воин Советской Армии, писатель и педагог, студент и школьник. Это тридцать три миллиона единомышленников, обретающих гражданскую и политическую зрелость в буднях девятой пятилетки.
Годы юности—это годы поиска призвания, своего места в жизни. Юношам и девушкам нашей страны свойственно стремление к самостоятельности, желание самоутвердиться, проверить свои силы и способности. И партия, комсомол открывают широкие возможности и перспективы для активного действия каждому, для проявления инициативы, творчества.
Комсомол свято хранит верность революционным, боевым и трудовым традициям партии и советского народа. В сердцах и делах комсомольцев, всей молодежи живут подвиги отцов и старших братьев, свершенные на фронтах войны, на стройках первых пятилеток. Юность страны счастлива быть продолжателем великого революционного дела. Подлинную школу жизни и борьбы молодое поколение нашей страны проходит сегодня на комсомольских ударных, в цехах заводов и фабрик, на колхозных и совхозных полях, в научных и студенческих лабораториях — там, где проходит передний край созидания коммунизма.
Это КамАЗ и Усть-Илим, новостройки Сибири и Дальнего Востока, Севера, бескрайние поля нашей Родины, нефтяная и газовая целина Тюмени…
Сегодня всюду нужны энергичные молодые руки, задор и оптимизм, пытливость и новаторство.
В характере комсомольцев наших дней та же революционная страстность и твердость воли, та же беззаветная преданность делу партии. Молодой герой нашего времени — человек высоких политических и моральных качеств, неутомимый труженик, советский патриот, пролетарский интернационалист.
Герои нашего времени — рязанский комсомолец Анатолий Мерзлов, спасший от огня хлеб ценой
своей собственной жизни, новосибирский школьник, делегат XVII съезда ВЛКСМ Михаил Маршуков, проявивший мужество и героизм на своём посту у священного Вечного огня.
Герои нашего времени — Сергей Агапов, слесарь-сборщик Кировского завода, лауреат премии Ленинского комсомола, выполнивший свою личную пятилетку в марте прошлого года, Герои Социалистического Труда свекловод Устинья Лендюк и чаевод Кетеван Гогитидзе, прославленная гимнастка Людмила Турищева, полтавская школьница Александра Гусак, бригадир ученической производственной бригады, награжденная орденом «Знак Почета», Надежда Павлова, ставшая
обладательницей высшей награды международного конкурса артистов балета. Такие люди — гордость и слава комсомола.
Сердцем восприняли юноши и девушки слова Обращения Центрального Комитета КПСС к партии, к советскому народу. 48 миллионов молодых строителей коммунизма приняли участие во Всесоюзном комсомольском собрании «Ударным трудом и отличной учебой ознаменуем определяющий год пятилетки». Ответ молодежи на призыв партии — это вдохновенный творческий труд на всех участках коммунистического строительства. Уже сегодня более десяти тысяч молодых рабочих, триста молодежных коллективов выполнили задания девятой пятилетки.
Каждый день в комсомольские ряды приходят новые и новые тысячи. Свыше 17 миллионов юношей и девушек вступили в комсомол после XV! съезда ВЛКСМ. Это — замечательное пополнение. Среди них — молодые труженики промышленности и сельского хозяйства, молодые специалисты, работники науки, культуры и искусства. Мы верим, что они приумножат славные традиции рабочего класса, колхозного крестьянства и народной интеллигенции, посвятят свой ударный труд, мастерство и поиск делу успешного выполнения заданий пятилетки, внесут свой вклад в развитие науки и техники, создадут яркие образы своих современников.
В комсомольском пополнении — большом отряд учащихся школ и профессионально-технических .училищ, Мы желаем им хорошо и отлично учиться, всегда помнить, что знания, высокое профессиональное мастерство — это наши завтрашние успехи, это фундамент новых трудовых побед, научных открытий, смелых технических решений.
Дорогие друзья!
К вам обращен мудрый завет великого Ленина «Учиться коммунизму». Изучая ленинское наследие, проникаясь глубиной «мыслей, дел и слов Ильича», участвуя в Ленинском зачете, воспитывайте в себе качества активиста-общественника, стремящегося постоянно приносить радость людям. Учитесь у ваших отцов и матерей — коммунистов, у ваших старших, сестер и братьев — комсомольцев принципиальности, настойчивости в достижении цели. К каждому из вас обращается Центральный Комитет нашей партии, выражая уверенность, что «молодежь с новой силой подтвердит свою верность ленинским заветам, делу Коммунистической партии, ознаменует четвертый год пятилетки ударным трудом и отличной учебой». Ваш комсомольский билет — это мандат на право быть там, где трудно, где нужно, подчинять свою жизнь интересам народа, делу родной партии.
Сегодня Ленинский комсомол, вся советская молодежь готовятся к знаменательным событиям в своей жизни — XVII съезду ВЛКСМ и 50-летию со дня присвоения комсомолу имени В. И. Лени
на. Эта подготовка — боевой смотр наших рядов, экзамен на политическую зрелость, верность ленинским заветам, на преданность коммунистическим идеалам.
Выступая на торжественном Пленуме ЦК ВЛКСМ. Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Леонид Ильич Брежнев говорил; «Комсомолия — какая это замечательная политическая школа! Как много она дала всем нам! Сколько активных борцов за дело коммунизма, сколько знаменитых на всю страну мастеров индустриального и сельскохозяйственного труда, сколько видных деятелей нашей партии и государства, выдающихся ученых, конструкторов, полководцев, корифеев литературы и искусства вышло из комсомольской школы! И сейчас, когда наш комсомол празднует свой полувековой юбилей, мы все говорим ему с волнением в сердце: спасибо тебе, славное знамя нашей боевой юности! Спасибо тебе, вечно бурлящий революционным энтузиазмом, задором новаторства, беззаветной энергией юности союз молодых ленинцев!»
Пусть каждый, вступивший в комсомол, пройдет эту замечательную политическую школу, школу коммунизма.
Пусть девиз «Учиться, работать и бороться по Ленину» будет главным жизненным ориентиром каждого комсомольца, каждого юноши и девушки.

Журнал Юность № 4 апрель 1974 г

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Дорогие любители сатиры и юмора! С нового года я открываю в «Зеленом портфеле» новый отдел для новых авторов «Юности», чтобы они получили возможность посоревноваться за право быть напечатанными в журнале. Называется новый отдел БИС.
Что это такое? Расшифровывается так: Бюро Иронических Советов.
Что это значит? Это значит, что читатели нашего журнала для читателей нашего журнала будут выдавать через мое Бюро иронические советы по самым разным жизненным вопросам.
В связи с этим вы все, уважаемые читатели «Зеленого портфеля», назначаетесь внештатными сотрудниками БИСа, а я, Галка Галкина, сохраняю за собой только функции вашего редактора.
Что надо знать автору БИСа?
Прежде всего, какими должны быть советы. Советы должны быть: а) остроумными, б) краткими и в) точными, попадающими в самую суть вопроса.
Самые смешные, самые точные, самые глубокие, самые сатирические, самые емкие (словам тесно, а мыслям просторно) — короче, самые остроумные советы будут опубликованы в «Зеленом портфеле», а их авторам я присвою почетное звание «Советник Галки Галкиной».
Итак, мы начинаем.
Первый выпуск БИСа мы решили назвать — «Советы молодому специалисту».
Это должна быть краткая сатирико-юмористическая инструкция парню или девушке, пришедшим после школы, техникума, института на производство. Давайте все вместе, пункт за пунктом, составим эту шутливую инструкцию-совет. Для чего вам, состязающимся на звание «Советник Галки Галкиной», надо ответить по следующим пунктам:
1. Чтобы в самом начале точно определить адрес советов, попробуйте остроумно сформулировать понятие «молодой специалист».
2. Из каких составных частей складывается рабочий день молодого специалиста?
3. Каким образом молодой специалист должен представиться коллективу, в котором ему предстоит работать: какую фразу он должен подготовить для первой встречи со своим начальником и сослуживцами, как он должен себя вести в первый день своей работы?
4. Как молодому специалисту быстрее избавиться от страха перед первой самостоятельной работой, за которую он должен всю ответственность взять на себя?
5. Как наиболее разумно и рационально молодой специалист должен распределить свою первую заработную плату?
6. Что делать, если случится так, что молодому специалисту в рабочее время поручат работу не по его специальности (разметка номерков в раздевалке, переноска старой документации из одного шкафа в другой, покупка сигарет сослуживцам и пр.)? Как ему себя тогда вести?
7. С первого же дня молодому специалисту надо приниматься за общественную работу. Какую общественную работу вы бы посоветовали выбрать молодому специалисту?
8. Как, по-вашему, молодой специалист должен рассказывать о начале своей деятельности своим младшим товарищам, которые еще учатся?
9. Какие изменения в свой внешний вид вы бы посоветовали внести молодому специалисту перед его первым рабочим днем?
10. От каких студенческих привычек, вы считаете, должен избавиться молодой специалист, приступая к работе, и какие привычки, по вашему мнению, ему пригодятся?
11. С какого момента молодого специалиста можно считать старым специалистом?
12. Еще какой один совет вы хотите дать молодому специалисту?
Письма с ответами должны поступить к нам до 15 марта в конвертах, где, кроме адреса редакции, напишите: «БИС, Галке Галкиной». В конверте должно быть не больше четырех страничек текста. Можете ответить только на тот вопрос, на который найдете остроумный ответ. Не ждите от меня ответа на каждое письмо — у меня только две руки… У кого получатся остроумные советы, тот прочтет свою фамилию в журнале.
СПЕШИТЕ ДАТЬ СОВЕТЫ МОЛОДОМУ СПЕЦИАЛИСТУ!
ЗА ДЕЛО!
ЖДЕМ! ЖДЕМ! ЖДЕМ!
БИС! БИС! БИС!
Ваша ГАЛКА ГАЛКИНА

Журнал «Юность» № 1 1972 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Вот и двухсотый номер «Юности» приходит к читателю. Двухсотая встреча с прозаиками, поэтами, публицистами, критиками и художниками журнала. Конечно же, каждый из авторов — молодого ли, почтенного ли он возраста — волновался, вынося на белый свет свои произведения, волновался каждый раз и маститый Корней Чуковский, который был постоянным автором журнала, и совсем юные рассказчики, впервые видевшие свое имя в печати.
Наверно, не все из прошлых встреч запомнились; среди них были встречи незабываемые, встречи-праздники, когда торжествовало искусство; были встречи шумные, удивительные и тихие, проникновенные; какие-то встречи стерлись в памяти; что ж, это как в жизни, день на день и год на год не приходится… Но читатели продолжали верить в журнал, ожидая следующего номера, как ждут письма от доброго, давнего друга, которого знали и в лучшие, вдохновенные дни его жизни и в минуты какой-то внутренней несобранности или трудных поисков.
А дружбе этой идет уже семнадцатый год. Сменилось уже не одно читательское поколение. Каждый год подрастают новые миллионы пытливых юношей и девушек, которые впервые в жизни берут в руки обычный журнальный номер, и тогда начинается великое таинство литературы. Ведь она живет только в таком интимном общении с читателем, будет ли это стихотворение о нежности или трубный призыв к подвигу. Горы пылящихся на полках книг еще не литература. Когда книги живут в умах и людских сердцах, когда они будоражат воображение, волнуют кровь, зовут к красоте, правде, подвигу, вдохновенному труду, тогда только начинает жить истинная литература.
И каждый из вышедших двухсот номеров журнала, как живой организм, со своими сильными и слабыми сторонами, достоинствами и просчетами. Журнальные номера непохожи один на другой. Но есть одна добрая традиция, издавна сложившаяся в «Юности»: периодически она целиком отдает свои страницы новым, дотоле незнакомым ей молодым людям, вступающим в литературу, живопись, графику.
Договоримся сразу: молодой литературы не может быть, как не может быть литературы пожилой. Есть одна литература — настоящая, подлинная. И спрос тут одинаковый с любого автора — пусть ему будет двадцать пять лет или семьдесят. И никакого снисхождения она, литература, не выносит ни к почтенному возрасту, ни к литературной юности. Не будем только путать высокую требовательность, которую справедливо предъявляют читатели к книгам и журналам, с литературным снобизмом, с парнасской нетерпимостью к малейшим неточностям слова. Когда в повести или рассказе чувствуются серьезность творческих поисков, озабоченность делами своих современников, когда чиста нравственная позиция автора, какие-то погрешности в деталях, скажем, одно приблизительное слово — отходят на второй план, хотя тоже недопустимы и непростительны.
Интересная сейчас идет в литературу, в искусство молодая смена. Она серьезно, по-хозяйски относится к жизни. Она знает, какой нелегкий путь прошел наш народ, чтобы завоевать себе право на свободный, мирный труд. Она исповедует коммунистическую веру и берет на свои плечи ответственность за судьбы революции, за чистоту ленинских идеалов. Среди молодых авторов этого двухсотого номера вы встретите слесаря и машиниста-экскаваторщика, инженера и шофера, врача и научного работника… Как всегда, журнал охотно печатает и талантливые произведения школьников; люди они смешливые и больше тяготеют к жанрам юмористическим. Оформили двухсотый номер, заполнили цветные вкладки и обложки, иллюстрировали рассказы, повесть и статьи студенты Суриковского художественного института.
Пусть будут удачными их первые шаги в литературе, в искусстве!
Дела им предстоят немалые, заботы их ожидают непрестанные. Авторы этого «номера молодых» взялись за труд литератора, художника, чтобы помочь своему народу построить лучшую на земле жизнь. Не только доставить приятное чтение или дать возможность мечтательно созерцать живописное полотно, нет, попытаться ответить на вопросы, волнующие современника, показать его духовные взлеты, возбудить в нем жажду работы во имя благополучия и счастья родного народа — вот задачи, которые вольно или невольно поставили перед собой молодые люди, вступающие в литературу, в искусство! Большая традиция гражданского служения народу завещана советским
мастерам культуры литературой России, искусством России издавна. На протяжении всех советских десятилетий писатели и художники оставались и остаются верны этой традиции. Молодым предстоит ее продолжить.
«Юность» желает им успеха!
«Юность» поздравляет авторов и читателей всех двухсот своих номеров с Новым годом, годом новых прекрасных свершений!

Журнал «Юность» январь 1972 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

АЛЕКСАНДР Бологов
Александр Бологов родился в г. Орле. «Сто тринадцатый» — его первая повесть.
После учебы в средней школе поступил в мореходное училище, затем плавал на Севере.
Окончил филологический факультет Ленинградского университета.
Сейчас работает в г. Пскове редактором в издательстве.
Рисунки В. Лукьянчикова, студента IV курса Института имени В. И. Сурикова.

1.
Сели, а?.. Сели?
— Сели…
— Сели-и-и!..
Из всех слов выпячивалось, вырывалось, пронизывало сердце одно это слово — «сели»…
Ветер уже срывал с волн гребешки. Волны катились в сторону недалекого берега с узкой каймой обсушки.
После недавнего неожиданного потепления с неровным ветром и сыростью пришел столь же неожиданный антициклон, а с ним очень крепкий мороз.
Борт и поручни, покрытые крахмалистым налетом инея, прижигали мокрые руки и срывали кожу, если кто-нибудь ненароком прикасался к ним. В звенящем воздухе висели мельчайшие пылинки замерзшего пара, и звуки — то скрип болтающейся в такт движениям судна двери рубки, то шорох и треск под днищем — резко и далеко разносились над водой.
«Сто тринадцатый» лежал с небольшим креном.
Шлюпка и плот были разбиты упавшей мачтой, их обломки отнесло уже к самому берегу. После удара о камни почти мгновенно залило кормовой отсек и машинное отделение. Моторист Лобов и старший моторист Воронов вначале даже не поняли, откуда так много воды. Когда они сообразили, что случилось что-то ужасное, оба кинулись к двигателям, потом, уже по пояс в воде,— к трапу, к выходу. На палубе метались люди…
— Сели-и-и!..
«Сто тринадцатый» лежал на боку.
— Ну, чего ждать, Андрей Ильич! Ну, чего ждать?
Уходить надо!— Боцман Куртеев протянул руку в сторону залива.— Пойдет волна сильней — крышка нам!
— Иди ты!..— Капитан Андрей Ильич Старков выругался и посмотрел на корму, где волны, ну как по заказу, все крупнее и крупнее, били в фальшборт и тамбур машинного отделения.
— Мы-то пойдем!— взвизгнул … второй моторист Шило.— Мы-то пойдем! Ты команду давай! Вон вода…
«Как же так? Как же так? — Старков мучительно пытался хоть что-то придумать, как-то сориентироваться в этой неожиданно свалившейся на его плечи беде. В голове горело одно: ведь могло быть все хорошо… Ведь могло… Могло…. Тридцать лет на судах! Матросил, боцманом ходил, теперь вот… Каждую бухту и губу, каждую отмель как свои пять пальцев… Как же так?..»
Вода уже доставала до рубки. Там собрались все: механик Студенец, оба матроса — Лашков и Сулин, радист Корюшкин, Воронов, помощник Сапов, Шило и Зойка-буфетчица. Куртеев и капитан стояли на трапе в рубку, а Лобов с электриком Кариным — на приподнятом носу, у факела. Все молча смотрели то на берег, то на капитана.
Старков нехорошо скривился:
— Иди!Иди-и! Куда идти? Иди-и!..
Он посмотрел в сторону берега, и сердце его опять упало, замерло где-то на самой глубине.
— Замерзнем…
В борт плюхнула большая волна, и буксир наклонило еще больше, послышался треск у днища. Хватаясь друг за друга, люди покатились по зыбкому, уходящему из-под ног полу к двери. Зойка закричала. Боцман привалился к Старкову и зашипел:
— Ну-ну?! Загубишь людей!..
С бака прибежали Лобов и Карин. Карин колотил тлеющей рукавицей по ступеньке трапа и, ни на кого не глядя, что-то быстро говорил.
Старков распахнул полушубок и стал засовывать за пояс судовой журнал. Он еще ничего не решил, он все смотрел в море, но там было пусто.
— Ну, что?! — Он почти закричал и почувствовал, что этот крик ухватил за сердце его самого и придал ему уверенности и силы.— Двенадцать градусов! И прибавляет! Сказать — плюнуть. Просто. А вон, вон, вон она! — Он кивал и на радиста Корюшкина, и на Зойку, и еще на кого-то. Потом, после крика, хрипло и глухо добавил, застегивая полушубок:— А что же делать? Что-то надо делать… Да…
Он хотел добавить, что если бы действовала рация, можно было бы ждать; что он никогда не послал бы их на такое дело, как вот сейчас, но сказал почему-то совсем не то:
— Там все-таки берег…
Ветер занес в рубку дым от горящей на носу ветоши. Старков закашлялся.
— Через полчаса вода нас накроет… Придется прыгать, плыть…
— А-а-а! Угробил буксир, теперь за нами дело! — крикнул Шило и, сорвав с окна шторку, стал наматывать ее на шею.
— Ну, ты!..— повернулся к нему Куртеев.— З-за-молкни!
Старков опять закашлялся, прохрипел:
— Я вам не приказываю, так говорю. Только смотрите друг за дружкой.
— Уже четырнадцать градусов,— тихо сказал радист.— Доберемся? А? Доберемся?
— Не помрем,— сказал Куртеев.
Лобов, завязывая хлястик фуфайки, смотрел на Зойку, сжавшуюся, примолкшую. Она подняла на него выпуклые, полные страха глаза и закусила губы.
— Давайте я первый? — сказал Лобов.
— Стой! — Куртеев взял его за плечо, хотел что-то сказать, но, молча тряхнув, добавил только:— Ладно, давай!
Лобов прыгнул, за ним попрыгали все, вернее, просто шагнули с лестничного крыла рубки в забеленную пеной воду. Повизгивая, часто-часто замахали руками.
— Куртеев! Лива! — вдруг крикнул Лобов.— Андрей Ильич остался!
Боцман покрутил головой и выбросил руку:
— Вали назад! Вытаскивай его, вытаскивай! А я тут, за Корюшкина боюсь. А ты давай! Федь!
Федь! — обернулся он к радисту.— Давай-давай, тут недалеко глубина…
Корюшкин не ответил, он смотрел в одну сторону, на берег, и, стиснув зубы и часто закрывая глаза, все греб и греб, не высовывая рук, по-бабьи.
Лобов подплыл к борту.
— Андрей Ильич! Андрей Ильич! Ну что же вы, Андрей Ильич? Ну, прыгайте! — сквозь слезы закричал он.
Капитан увидел красное лицо молодого моториста и сказал:
— Зачем вернулся? Плыви назад!
— Не пойду я, не пойду я без вас! Вот и все! — еще сильнее закричал, почти заголосил Лобов.— Не пойду я, вот и все! Андрей Ильич!
Старков понял, что Лобов не уйдет. Он сунул оказавшийся у него уже в руках судовой журнал за пазуху, снова заложил его под нижней рубашкой за ремень и прямо в полушубке (он даже не успел подумать: снять ли его?) плюхнулся в воду рядом с мотористом.
В полушубке было легко держаться: он действовал, как поплавок, но зато трудно было грести.
Старков, часто вскидывая голову, чтобы пропустить очередную волну, прерывисто говорил:
— Лобов, слышь… не осилить мне… О-ох!..
— Тут близко, только шубу бросьте! — показал Лобов.
— Да-да, — мотнул головой Старков и стал быстро срывать крючки.
Раздеваться в воде было трудно, и, несмотря на помощь Лобова, Старков дважды глотнул воды.
Куртеев и остальные были уже метрах в восьмидесяти, почти на полпути к краю обсушки. Карин, матросы, а между ними Зойка и Студенец держались вместе, боцман и Воронов подбадривали и подталкивали Корюшкина, а впереди всех размашистыми саженками плыл Шило.
Старков плыл медленнее всех. Раздеваясь, он потерял почти все силы, и теперь только Лобов заставлял его двигать руками и держаться на воде.
— Оставь, слышь… уйди, слышь… — повторял он.— Все, не могу я…
— Андрей Ильич, ну еще, ну еще чуть-чуть, — дрожащим голосом твердил Лобов. — Вон Шило уже на ногах. Ну еще чуть-чуть…
Старков взглянул вперед: правда, Шило, то и дело падая и размахивая руками, вязко бежал к берегу по колено в воде. Он был уже у самой черной полосы земли.
— М-м-м…—мычал Старков и, уже бессознательно, ничего не думая и не чувствуя, подталкиваемый то слева, то справа Лобовым, едва шевелил руками и все-таки двигался к берегу.
Лобов всхлипывал и все время смотрел на капитана, на его спутанные волосы, облепившие посиневшее и сморщенное лицо, и почему-то вспоминал, как в той партии, на турнире, когда они, поставив очередную баржу под разгрузку, сами стали к причалу, капитан в салоне, объявив ему первый шах, повторял: «Ты сер, а я, приятель, сед». У стола собралась вся команда, за Старкова болели все палубники, за Лобова низовики…
Лобов поднял голову и посмотрел вперед. Боцман вместе со старшим мотористом Вороновым подхватили под руки и тащили к берегу еле волочившего ноги Корюшкина. Остальные были уже на обсушке, которая рядом с заснеженным берегом выглядела черной, и, подпрыгивая, размахивая руками, хлопали себя и друг друга по спинам, плечам и что-то кричали. Лашков и Карин были около Зойки. Потом помощник и Студенец побежали к воде, навстречу Лобову, тащившему совершенно обессилевшего капитана. Ноги Старкова скребли по гальке.
— Андрей Ильич! — крикнул Куртеев.— Нельзя останавливаться! Скидай одежу! — махнул он всем рукой.— Скидай и выжимай! Живей, живей… ее мать!
Сам он сорвал с себя ватник, сапоги, брюки и белье и, бросив что-то под ноги, перескакивая с одной ноги на другую, стал завертывать руками жгут.
Его примеру последовали все, лишь Зойка, озираясь, сняла трясущимися руками только тужурку и кофту. Голый Куртеев подскочил к ней, вырвал кофту и рывком, ухватив за подол, потянул кверху платье.
— Все снимай! Все выкручива-ай! — Он стащил с нее платье, бросил его Лашкову, рванул лифчик и крикнул Карину:— Помоги ей!
Потом боцман схватил кофту и начал растирать стонущей от стыда и боли Зойке грудь и плечи. И говорил:
— Та-ак! Вот та-ак!..
Старков сидел на большом заиндевевшем валуне и вяло сдавливал руками китель. Он смотрел на окружающих и качал головой. Он понимал, что пройти в мокрой, обледеневшей одежде семнадцать километров до Новых Солонцов почти невозможно, во всяком случае, для него.
— М-м-м…— Он уронил голову.— М-м-м…
К нему, на ходу натягивая сапог на вторую ногу, подскочил Куртеев.
— Димка, давай!— крикнул он Лобову и стал трясти капитана за плечи и срывать с него рубаху.
— Андрей Ильич, шевелись! — закричал он. Потом, повернувшись к остальным, заорал еще громче: — Прыгай, говорю! Двигайтесь… вашу мать!
Воронов и Студенец помогали Корюшкину. Он уже тоже переоделся, и приседал, и бил себя по груди накрест руками вместе со всеми.
Шило, не останавливаясь, прыгал с большим голышом в руках.
— Чего ждем? — бросил он камень.
— Напрямик не выбраться: снег,— говорил, тяжело дыша, Куртеев и растирал Старкову спину.— Надо бежать по обсушке, пока она не в воде. Да не отставать! Все разом, держись кучки!..
Кто-то уже затопал по влажной, обнаженной земле.
— Евгеньич, гляди за пацаном! — кивнул боцман помощнику и показал на Сулина.— Вали, ребята!
Ходом! Ходом!..

Журнал «Юность» январь 1972 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Когда полгода назад Лобов пришел на буксир, самым странным показалось ему отсутствие формы: один моторист был в гимнастерке, другой в свитере, матросы в тельниках (так называют здесь тельняшки) и ватниках поверх. Даже капитан хотя и в форменном кителе, но в каких-то рыжих брюках. Он взял у Лобова направление, повертел его в пальцах и, как показалось оробевшему новичку, очень даже весело сказал:
— Со школы?
— На заводе практику проходил…— начал было Лобов.
— Ладно, разберемся, иди к помощнику,— махнул капитан рукой в сторону надстройки.
С приходом Лобова на буксире стало тринадцать человек, а коек — в двух каютах, не считая капитанской, в надстройке и двух кубриках — шестнадцать.
Людей не хватало, потому-то его и взяли сразу в штат, с выдачей робы, пайка и оклада, положенного мотористу второго класса.
Нижняя команда занимала кормовой кубрик, и Лобов, получив у буфетчицы постельное белье, занял одну из двух свободных коек — сразу под трапом, верхнюю. Чистое белье хранилось в женской каюте, и, идя от камбуза до нее следом за молоденькой буфетчицей, Лобов перебросился с нею несколькими словами. Собственно, спрашивала она: кто такой, откуда? А когда Лобов, уже держа в руках свернутые тяжелые и прохладные простыни, спросил, как ее зовут, она усмехнулась, открыто посмотрела на него.
— Зоя,— сказала.— А тебя?
В первый день, за оформлением, получением постели и робы, беглым знакомством с местом и людьми и всякими другими делами, связанными с поступлением на судно, Лобову некогда было думать о происходящем. Ночью, лежа в одиночестве на непомерно скрипучей пружинной койке с пробковым матрацем и жалея, что по глупости отказался от еды, предложенной буфетчицей и коком тетей Линой, Лобов, как по замкнутому кругу, пробегал и пробегал мысленно путь последних дней…
…В училище он так и не попал. Ну, на то были, как говорится, объективные причины, и об этом можно пока не думать, заставить себя не думать…
На выпускном вечере Вася — директор Василь Василич — благодарил их за общественную работу.
Если б, говорил, еще так учились…
Вручая Лерман медаль, директор поцеловал Соньку. Та смутилась, подняла маленький кружочек над головой, рот — до ушей. С полчаса медаль ходила по рукам, падала, Сонька, тревожно улыбаясь, оборачивалась на звон.
А потом всем вручали аттестаты. Ребятам — вместе с удостоверениями автослесарей, девчонкам — кондитеров. Выступали учителя, бригадиры и парторг с ремзавода, кто-то из столовой, где девчонки проходили практику.
Вообще было ничего себе. Лобов пригласил Натку Жиренкову на первый же танец.
— Ты что такая серьезная? — спросил он.
— Не знаю, что-то грустно.
Натка провела пальцем по рукаву куртки Лобова, вздохнула.
Три года назад Лобов мог запросто пнуть ногой ее портфель, крикнуть: «Эй, жирная!» Мог не стесняться во многом-многом, а теперь…
Он нащупал за спиной Натки косу и прижал ладонью. Натка перебросила ее на грудь.
— После экзаменов все равно отрежу.
— А Сонька?
— Она тоже собиралась. А вообще-то не знаю.
— Не надо, а? Ну зачем?
Лобов смотрел на Натку, быстро повторял:
— Ну зачем? Ведь это здорово — коса. Не надо, Наташ…
Натка, прикусив губу, молча глядела ему в глаза, видела напряженные брови.
— Не будешь? — спросил Лобов.
Они двигались по самому краю, у стены. Натка опиралась о твердую руку Лобова, чувствовала, как он перебирает ее повлажневшие пальцы своими — длинными и жесткими. Ей нравилось, что он просит ее, что так необычно смотрит на нее и волнуется, что вот уже несколько минут, не останавливаясь, они кружатся и она уже вынуждена ухватиться за него крепче…
…А потом, поздно вечером, они шли по притихшим улицам.
Они говорили друг другу совсем не то, что думали, и чувствовали, что собирались сказать несколько часов назад, и это влияло на них по-разному. Лобов все больше злился и постепенно повышал голос, Натка, все ниже опуская голову, постепенно смирялась с тем, что ожидаемого, такого ясного еще вчера, даже сегодня утром, не будет, и от этого становилось горько, грустно и безразлично. Безразлично, что воздух был и терпкий и вкусный, что на реке даже по ночам стучат топоры и надрываются пилы — расширяют их любимую водную станцию — и что, кажется, еще никогда так поздно она, Натка, не возвращалась домой…
На углу своей улицы Натка машинально свернула направо — там был ее дом — и ткнулась грудью в локоть Лобова и остановилась, придержалась за его рукав.
— Ой, прости, пожалуйста…
— Ну что ты… Ну что ты,— тише повторил Лобов, напрягая руку, которой коснулась Натка.
«Надо что-то говорить… Надо что-то сказать…
ч-черт»,— кусал он губы, отмеривая последние шаги до крыльца Жиренковых.
А потом все исчезло: дорога, дом, собственное дыхание. Осмысливаемая, ощущаемая была только она, Натка, напротив, перед ним, рядом-рядом…
«Неужели не понимает? Неужели ей все равно?»
Лобов клонился все ближе к ее лицу, вбирал в себя колющий блеск ее настороженных коричневых глаз.
Натка приоткрыла рот и, будто защищаясь, подняла руки, медленно крутя головой, схватилась за похолодевшие щеки.
«Что же это такое? Почему она так ждала этого часа, этой минуты, всего, что должно произойти в эту минуту, а сейчас что-то удерживает ее, что-то получается не то, не так?»
Когда Лобов, вспыхнув, отпрянул, она взялась пальцами за его рубашку, придвинулась, все так же крутя головой, приближая уже свое лицо к нему.
— До свидания, Дима,— сказала она и повернулась к дому.
— Так и уйдешь? — сказал Лобов отрывисто и мрачно.
— До свидания,— повторила Натка, повернув лицо, но не останавливаясь.
А через пять минут, широко шагая по обезлюдевшему Окскому мосту, Лобов ругал себя за последнюю слабость — крик вслед Натке: «Натка, подожди! Нат!..»
…На вокзале долго обнимались, долго и крепко хлопали друг друга по спинам. Потом настала очередь Натки. Она подала руку — ребята сразу заинтересовались маркой тепловоза, повернули к нему глаза и громко загалдели. А глаза Натки были такими, словно ее обидели, и ни за что обидели, и что кто-то виноват, а больно ей. Боль эта отражалась в ее коричневых глазах и проникала в грудь Лобова, охватывала холодом, надрывала какие-то нити, и Лобов боялся пошевелиться, чтобы грудь его — заледенелая, хрупкая — не надломилась, не разнялась. Но Натка вдруг стала говорить громко, чтобы и ребята слышали, и Лобов не стал задерживать ее руку, а опять машинально начал хлопать Севку Холодова и Эдьку Жиренкова по спине. И Севка был мрачный, просто ужас какой мрачный.
…В поезде Лобов стоял в коридоре у окна и смотрел, как световые полосы бегут по кустам и насыпям, вытягиваясь и изгибаясь, перескакивая через дороги и проваливаясь под гудящие мосты.
«Ту-тук, ту-тук… ту-тук, ту-тук… ту-тук, ту-тук…»
Деревья вдоль линии, мосты, станционные постройки — все мимо, мимо… Столбы, как минутные деления, и поезд их отсчитывает: «чик… чик…» С шумом набегают небольшие домишки станций — у-ух!— и тут же уплывают, исчезают в темноте, и удаляется, пропадает гул.
…Лобов ни на чем не мог сосредоточиться. Перед глазами прыгали картины последних предотъездных дней: и сбор документов, и работа с матерью на огороде, и последние встречи с ребятами. Было грустно и тревожно. Было такое ощущение, словно его отторгали от чего-то такого, без чего никак нельзя быть счастливым, и увозят все дальше и дальше.
Потом Лобов подумал о том, что, собственно, никто ведь его не тянет, что он сам едет и что вот узнает, как там всё в училище, и может вернуться, если что… И ему сразу стало легче. Он прижался лбом к стеклу.
«А ребята, наверно, сейчас уже дошли до Оки…
А Натка… А Натка… вот оно, ее лицо, на темном стекле…»
…Стук колес вдруг врывался через тамбурную дверь, крепкий, железный: «Ту-тук, ту-тук… ту-тук, ту-тук…»
…В училище в этом году набирали только практиков, с моря. Лобова пообещали взять лаборантом дизельной лаборатории, но только с конца декабря, когда предполагалось ее расширение. До того времени посоветовали устроиться на работу где-нибудь в порту или на баржу, буксир. Казалось, это будет трудно, но все прошло, и уже на следующий день в отделе кадров, спросив про образование, выдали направление на «Сто тринадцатый», к Старкову.
«Сто тринадцатый» — это буксир, полурейдовый, полуморской. Дизельный. Цвета черно-серого, маленький. Маленький по сравнению с другими, придавившими боками соседние причалы.
…Лобов хотел повернуться лицом к переборке, но койка так заскрежетала от первых же его движений, что он передумал.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Поначалу у Лобова всякий раз, когда он спускался в машинное отделение, сдавливало голову от густого запаха соляра и масла и замирало сердце при взгляде на немыслимое переплетение трубопроводов над головой, на бесчисленное количество движущихся клапанов, рычагов, тяг. А нагромождение рубильников, выключателей, кнопок и зелено-красных лампочек на электрощите казалось совсем непостижимым.
Зачем это? Неужели все это необходимо? На считанных метрах? Двадцать три метра — путь от крайней буксирной дуги до брашпиля, от начала судна до конца. Больше этого расстояния в один прием никто на буксире не проходит, разве что прибавить еще высоту трапа в кубрике. От кубрика до входа в машину восемь шагов, Лобов сосчитал в первый же день. Восемь шагов, крутой трап — и, сдавив ладонями поручень, соскакиваешь на поблескивающие пайолы — железный пол, к вертикальной балке — пиллерсу, где прикреплен откидной столик для вахтенного журнала.
Карин, электрик, заполняет журнал, пишет что-то в пустые графы за вчерашний и сегодняшний день.
Чернила, как кисель, густые и бледные, запись читать трудно.
Двадцать первое июля… Шестой день на судне, а значит, и в машине: в кубрик приходится спускаться только на ночь.
В световой люк протиснулась растрепанная, немытая голова.
— Генка! Качни воды!
—Мыться будешь?
— Ага.
— Так до праздника же далеко…
— Чего-о?
Наверху у головы непонимающие глаза.
— До праздника, говорю, далеко, а ты шкуру отбеливать…
— А-а-а…
Голова исчезла. Карин мигнул: «Давай».
Лобов подошел к малому вспомогательному двигателю и стал готовить его к пуску. С первыми вспышками в цилиндрах двигатель неровно застучал, задергался, потом, достаточно разогнавшись, пошел ритмичнее и глуше. Лобов, поглядывая на электрика, включил рубильник и дал питание на щит. Затем повернул один из выключателей правого ряда. Все. Карин утвердительно кивнул и выставил подбородок, указав на лампочку над столиком.
Лобов пробежал глазами по выключателям. Над каждым из них, как и над рубильниками и цветными лампочками-глазками, находилась табличка, указывающая их назначение. Надписи были на немецком языке, но на большинстве табличек фиолетовыми чернилами были надписаны переводы. Позже Лобов сам сделал остальные.
Он повернул один из выключателей, вспыхнула большая лампа — небо наверху, за световым люком, поблекло. Карин захлопнул журчал и повернулся к трапу.
— Ну, гляди тут, молодой, пойду боцману спину поскребу,— сказал электрик.— Он же у нас, как печенег, моется не в порядке очищения, а только перед большими днями: на Новый год, или когда идет на выходные, или еще там…
Карин, Карин… В первый же день за обедом в салоне он, привстав навстречу Лобову, указал ему скамью мотористов и сказал:
— Сюда, сюда. Вот так.
Потом вдруг протянул через миску руку:
— Карин.
Лобов негромко ответил:
— Дмитрий.
— А отчество? — спросил Карин.
На противоположном, матросском конце стола кто-то хмыкнул. Лобову сразу стало неуютно. Карин крикнул:
— Бабочки! Харч новому моторяге.
Камбуз находился рядом с салоном, и буфетчица появилась тотчас и поставил? перед Лобовым уху в миске.
— Ты посмотри, какой юноша,— мигнул ей Карин.
— Видела,— сказала буфетчица.
— Могу познакомить,— сказал Карин.
— Обойдусь.
— Ладно,— сказал Карин.— Позже заявки не принимаются.
Зойка молча пододвинула к Лобову тарелку с хлебом, собрала со стола опорожненную посуду и у выхода посторонилась, пропуская в салон Старкова и черного, густоволосого механика Студенца.
— Ну, а как ты насчет техники? — продолжал Карин, обращаясь к Лобову уже на ты.— Волокешь?
Лобов ответил, что в школе с девятого класса учился на слесаря-авторемонтника, получил разряд.
— …и так, в техническом кружке все время,— добавил он.
— А-а-а, ну да, в кружке.
Карин оттопырил большой палец и мизинец и подмигнул:
— А как с этим делом?
— Что? — перестал жевать Лобов.
— Потребляешь? — Карин щелкнул себя по кадыку.
— Умею,— сказал Лобов и покраснел.
— Кончай, Генка,— прогудел сидевший справа от Лобова старший моторист Воронов.— Чего привязался к человеку?
Воронов повернул голову в сторону беленького матроса напротив и сказал:
— А ты не лыбься!
Матрос усмехнулся еще шире. Воронов, не глядя на Лобова, подтолкнул его бедром, поерзал, и Лобову сразу понравилась и его серая щетина на лице и то, что Воронов не вилкой, как это делали все, а ложкой, помогая свободной рукой, отделяет кусочки трески.
До получения продуктов оставалось несколько дней, и Куртеев отпускал на камбуз треску и на первое и на второе, а вместо компота (Карин сказал Лобову, что компот — это первое, что отличает их от береговиков) Зойка приносила большой чайник кипятка и блюдце с сахаром.
Куртеев даже не зашел в салон. Он взял у тети Лины миску с ухой и примостился на палубе, на световом люке. Но Карин и там достал его, крикнул в иллюминатор:
— Алло, Ливадии! Смотри сюда. А ведь прав был царь Петр, когда предлагал вешать интендантов после года службы. Только куда у тебя все идет? Ведь ты, Кащей, и петлю-то не затянешь своими тремя пудами, если без ватника. Но после этого — Карин вылил остатки кипятка в пустую миску,— хрустального напитка я с удовольствием потянул бы тебя за мослы.
— Зато тебя ни один конец не выдержит,— не поднимая головы от миски, снова не сказал, а прогудел старший моторист.
Карин повернулся к нему.
— А это и не потребуется. А потом ты же, Николаич, по этой части малограмотный. Спроси у Тонны или у Зойки, они тебе скажут, что для нашего брата главное — вес.
— Ага, мозгов в голове,— сказал Воронов.
— И темный же ты, Николаич. Тут же прямая пропорция,— сказал Карин.
Вошел боцман. Наливая кипяток в кружку, он оглядел всех и негромко произнес:
— Главное для всех и их тоже,— он кивнул в сторону камбуза,— это…
Общий хохот захлестнул его последующие слова, от которых Лобов поначалу съежился, но тоже не смог не засмеяться.
— Глянь-ка, глянь! — сквозь смех крикнул Воронов, показывая ложкой на дверь.
Там, заслоняя собой весь дверной проем, сцепила мощные руки на животе под фартуком и охала тетя Лина. Низкие груди ее тяжко вскидывались под белой курткой.
— Ох, бесстыжий! — покачала она головой, глядя на Куртеева.
Тот бросил в рот кусочек сахару и, сознавая, что почти реабилитировал себя за тресковый обед, снова вышел.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Оказывается, кроме своей основной работы электрика, Карин еще делил с Шило вахту недостающего моториста и получал оплату за четыре часа. В армии Карин был шофером, но считал, что работа электрика чище и интеллигентнее.
Когда появился Лобов, к нему перешла вся черновая работа. Он протирал пайолы — стальные листы полового настила в машинном отделении, выбирал масло из поддвигательных шпаций над вторым дном, надраивал медяшки краников, вентилей и гуськов переговорных труб — словом, делал все, что прикажут. А приказывали на первых порах все: и Студенец, и Карин, и Шило. Реже делал это Воронов.
На самом видном месте, у трапа, висела инструкция мотористу, включающая восемнадцать пунктов.
Лобову казалось, что он выполняет только один — «постоянно поддерживать чистоту…»
Готовились к рейсу, и Лобов опасался, что буксир уйдет до прихода письма от Натки. И из дома тоже должны были написать. Не проходило, кажется, минуты, чтобы он не думал о Натке. Этот праздник — мысли о ней — был всегда с ним, тянулся изо дня в день, наполняя сердце Лобова легким теплом и чистой радостью. И странное дело, здесь, на судне, многие вещи напоминали о ней: лампочки на щите — ее, именно ее; рокот главного двигателя на ходу — последний вечер и разговор; ревун — нервный, ненужный крик ей вдогонку. И Лобов продолжал эти сравнения. В свете ламп и ритмах двигателя он находил новые слова — и свои и Натки,— и в этом свете
и гуле слова были смелыми, и добрыми, и понятными. А это даже хорошо, что он уехал, и вот теперь далеко-далеко. Будет здорово — приехать, прибежать, окликнуть…
Лобов окунул в бензин клапанную пружину и начал соскабливать с нее нагар. Руки пощипывает, на них прыщи, как сыпь. Было что-то подобное в детстве. Но тут, конечно, иное: от соляра. Шило улыбается: «Так еще красивше. Тебе к лицу».
Шило… Бывают же фамилии. Сам дьявол не поймет, что он хочет сказать, когда тычет пальцем в части двигателя: «Вот эта вот тянет туда, а вот эта вот идет сюда…» А чаще Шило отмахивается: «Я тебе не доктор». Чертеж тоже темное дело, но по нему и то легче разобраться, собирая запасные форсунку и топливный насос.
У Карина другая крайность. Начинает издалека, объясняет скрупулезно и тут же набрасывает схемку на клочке бумаги. И, тем не менее, даже простейшие вещи после его растолкования вызывают тревожное чувство неуверенности в познании их, но Лобов — не хочется с самого начала показаться бестолковым — понимающе кивает головой…

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области