Игорь Минутко
Весной 1871 года мужскую Новгород-Северскую гимназию закончил Николай Иванович Кибальчич. В ту пору ему было семнадцать лет. Осенью этого же года Коля Кибальчич уезжал в Петербург поступать в институт путей сообщения.
Много ли это в жизни человека — семнадцать лет? Кто уезжал из Новгород-Северского в столицу на Неве? Уже сформировавшаяся личность? Что было тогда в Николае Кибальчиче от человека, который через десять лет вместе со своими товарищами Андреем Желябовым, Софьей Перовской, Тимофеем Михайловым поднимется на эшафот, чтобы принять мученическую смерть? За будущее России.
Да, основное в жизни Кибальчича произойдет в эти десять лет: «хождение в народ», недолгие студенческие годы, первый арест и трехлетнее заключение, знакомство с народовольцами, уход в подполье (на нелегальное житье, как говорили тогда). Он инженер «Народной Воли»; это им придуманы и сконструированы метательные снаряды — гранаты (впервые в мире), и одним из этих снарядов на набережной Екатерининского канала 1 марта 1881 года будет смертельно ранен Александр Второй.
И главный подвиг Кибальчича: в камере смертников за несколько дней перед казнью он составляет свой «Проект воздухоплавательного прибора». Прообраз ракеты, которая преодолеет тяготение Земли, чтобы открыть будущим космонавтам дорогу к иным мирам. За два десятилетия до Циолковского найден и научно обоснован (хотя и не подтвержден вычислениями и опытами) принцип, который оторвет ракету от земной поверхности. Первый гениальный шаг. За ним по законам логики должен последовать второй: идея многоступенчатой ракеты. Но для этого шага нужно было время, нужна была жизнь. У Николая Кибальчича не было времени, и жить ему оставалось несколько дней. Первый набросок своего прибора он выцарапал на стене тюремной камеры — ему не давали бумаги.
Революционер, подпольщик, конспиратор, мыслитель, журналист, переводчик (в совершенстве владел английским, немецким и французским языками), ученый; пожалуй, надо уточнить: типично кабинетный ученый — ему бы тишину библиотек, бесконечные опыты в лабораториях, возможность без спешки сосредоточиться на главном. А главным для него, бесспорно, был проект прорыва человека в космос.
Но ведь не в трагические дни, когда на заседании особого присутствия правительствующего сената слушалось дело «первомартовцев», возникла у Николая Кибальчича идея «воздухоплавательного прибора».
И в революцию, к народовольцам он шел давно — этот тернистый путь начался еще на его родине, на Черниговщине. Там всему истоки. Говорят, что главное в человеке закладывается, формируется в детстве и в годы ранней юности.
…Я собираюсь писать книгу о Николае Ивановиче Кибальчиче. Еду в Черниговскую область, на его родину — в Короп, в Новгород-Северский. Первый секретарь Черниговского обкома комсомола Сергей Бойправ, узнав о цели моего приезда, сказал:
— Так…— и посмотрел на меня внимательно и, как показалось, хитро.— Прошлое. История. Конечно, надо.— Он стремительно поднялся со своего стула (потом я определил, что именно стремительность, быстрота взгляда, может быть, быстрота решений — его характерные черты. Комсомольские черты. Правильнее сказать, черты комсомольского вожака. Все это по первому взгляду несколько не сочеталось с его высокой, грузноватой фигурой. Но только по первому взгляду).— А герои сегодняшнего дня вас интересуют? — спросил он.
— Интересуют,— сказал я.— Но сейчас меня интересует все, что у вас можно узнать о детстве и юности Николая Кибальчича.— Я, как говорится, гнул свою линию.
— Да, да,— нетерпеливо сказал Сергей.— Организуем вам поездку в его родные места, там наши ребята помогут. А сейчас… Вы в Чернигове впервые?
— Впервые.
— Ну, знаете!..
И уже через несколько минут мы ехали по зеленой людной улице под старыми каштанами. Чернигов чем-то напоминал курортные приморские города. Может быть, обилием парков, диким виноградом, опутавшим фасады домов и балконов, яркими красками цветов, шум ной толпой на тротуарах. А когда с городского вала вдруг широко и необъятно открылись деснянские дали и сама Десна заблестела на солнце, плавно уходя к туманному горизонту, и величественный силуэт собора впечатался в синее безоблачное небо, когда перед нами распахнулась пестрая панорама улиц, площадей и призывно, маняще закричал пароход у пристани, я уже весь был во власти этого милого, своеобразного города.
…Старинные архитектурные ансамбли, новостройки, крупные заводы, появившиеся в последние годы. Но так как наш разговор все время возвращался к Кибальчичу, к прошлому Черниговского края, Бойправ тоже невольно соскальзывал с рельсов современности. Правда, соскальзывал своеобразно.
— Да, наш Николай Кибальчич,— говорил он возбужденно.— Гордимся. Только если уж заглядывать в старину… «Слово о полку Игореве». Ведь Игорь княжил в Новгород-Северском. А Михаил Михайлович Коцюбинский? С 1898 года и до конца дней своих жил у нас. Самый плодотворный период деятельности… Или давайте поближе,— говорил Сергей.— Александр Довженко. Что за человек, пояснять не надо. Наш! Из Сосницы. Там и памятник ему стоит. На нашей земле родник его таланта. Помните: «Зачарованная Десна»…— (Нет, невозможно сейчас обойтись без вот этих замечательных слов Александра Довженко: «Благословенна будь, моя нетронутая девица Десна! Вспоминая тебя много лет, я всегда становлюсь добрее, чувствую себя богатым и щедрым,— так много дала ты мне подарков на всю жизнь. Счастлив я, что родился на твоем берегу, что пил… твою мягкую, веселую воду, ходил босиком по твоим нетронутым, чистейшим пляжам, слушал рыбацкие сказки на твоих челнах и сказания старых про глубокую давность, что считал в тебе зори на опрокинутом небе, что и по сей день, глядя порой вниз, не потерял счастья видеть эти зори даже в будничных лужах житейских дорог».) — А легендарный Николай Щорс? Тоже наш! Из Сновска. Теперь город так и называют — Щорс. Вообще в годы революции и гражданской войны Черниговщина дала партии целую плеяду выдающихся деятелей, и среди них — Юрия Коцюбинского и Виталия Примакова… — Сергей Бойправ вздохнул. — Видели памятники им на аллее Героев? Не видели? Покажем. Теперь Отечественная война. Вот вам только один пример. Откуда родом Олег Кошевой? Наш! Из Прилук. — Комсомольский секретарь дал мне немного времени переварить услышанное и продолжал: — Вернемся к вашему Кибальчичу. Первый шаг в космос, теоретический.
Ну, а практические шаги? Откуда, вы думаете, Главный конструктор Королев? Да наш же он, из Нежина! Вы чувствуете, какая связь? Но… Я просто очень вас прошу написать об одном нашем парне. Стоит он того, уверяю вас! Надо будет съездить в Варву. Правда, далековато — южный район области. Вы на пару дней сверх вашей командировки остаться сможете?
— Смогу,— сказал я.
— Имя парня, о котором я прошу написать,— Гриша Ляшенко. Григорий Юрьевич…
Когда пытаешься узнать человека в прошедшем времени, многое могут о нем сказать фотографии. Семейный альбом, например.
Есть такой альбом у Лиды Кучеренко, и в нем довольно много фотографий, на которых мы видим Ляшенко Григория Юрьевича.
— Познакомились мы так…— Лида, юная, кареглазая, вместе со мной рассматривала фотографии.— Стеснительный уж очень Гриша оказался. Был в отпуске из армии, на танцах постеснялся подойти.
А еще до того, как ушел служить, все заглядывался на меня. Это уж он потом рассказывал.— Лида потупилась, и румянец заиграл на щеках.— Потом познакомились все-таки.
Из ГДР, где служил Григорий, стали приходить письма и фотографии.
Стоит Гриша, подтянутый, стройный, со значками на груди, а на заднем плане — город. Сбоку на фотографии написано: «ГДР, август, 1961 год». Крупный план: Григорий у танка, вернее, у его зубчатой гусеницы. Крупный план, можно рассмотреть лицо. Хорошее лицо: прямой, изучающий взгляд, волевая складка губ, высокий лоб. Во всем облике что-то деревенское, угловатое, очень милое. Подпись: «ГДР, июнь 1962 г. Родная часть».
Родная часть… В этих словах угадывается сущность Григория Ляшенко. Армия, танковая часть, где он служил, солдатские будни — все это его жизнь, заботы, повседневность. Он там нашел себя — остался еще на три сверхсрочных года. Наверно, привлекала сложная военная техника: до армии работал в колхозе трактористом. А может быть, принимая решение остаться в армии, думал об отце. Отец тоже был танкистом. Он и погиб в горящем танке в первый год войны, когда Грише исполнилось два дня.
…И вот он уже в штатском, возмужавший, несколько другой. Городской, что ли. Стоит у гранитного льва, а сзади зеленые аллеи, фонтаны. Потсдам, парк Сан-Су си, август 1965 года.
Неожиданно среди армейских фотографий — похороны: гроб, смутный профиль умершей, скорбная толпа, и Григорий, подавленный, растоптанный горем.
— Приезжал на похороны матери,— сказала Лида.— Умерла внезапно. Никого Гриша так не любил, как свою мать. Я даже ревновала.
…Свадьба. Молодых везут из загса на грузовой машине, разукрашенной цветными лентами. Лида и Григорий рядом. Счастливые, безмятежные лица.
…Первенец. Они все трое. Григорий осторожно, неумело держит крепко спеленатый кулек, из которого выглядывает детская мордашка.
А вот Григорий с уже трехлетней дочерью Верой. Она сидит у него на плечах, оба смеются.
— На стадион пошли,— тихо сказала Лида.— Он везде ее таскал. Не расставались.
Григорий в рабочем комбинезоне среди сплетений труб, каких-то хитрых механизмов; лицо его напряженно.
У Григория Ляшенко была самая обыкновенная биография. Родился в селе Светличном в тяжкий 1941 год. В семье крестьянина, в хате под соломенной крышей. (Ездил я в это село, оно рядом с Варвой. Характерное украинское село: хаты в садах, пыльные мальвы у дороги, сухими листьями шелестит под ветром кукуруза; петухи горланят, нарушая густую тишину.) В Светличном окончил Гриша семилетку, стал работать в колхозе. Сначала пас лошадей три года (наверно, о многом можно передумать в ночном, на росном лугу, когда, скрытые темнотой, пофыркивают рядом лошади, а костер уже погас, и только ало тлеют угли, подернутые пеплом), потом стал трактористом. Было большое увлечение — художественная самодеятельность: ходил в сельский клуб.
И в спектаклях играл и танцор, но главное — песни. Любил и умел Григорий петь… В 1960 году, незадолго до ухода в армию, вступил в комсомол.
Сохранился у Лиды тот комсомольский билет. Номер 08739909. Совсем еще мальчиком выглядит Гриша на фотографии в этом билете.
После армии год проработал на заводе противопожарного оборудования в поселке Ладен, в двадцати километрах от Варвы. В 1966 году женился на Лиде Кучеренко, в этом же году перешел работать на газовый промысел. Оператором.
…На той фотографии у сплетения труб и был запечатлен оператор Григорий Ляшенко на своем рабочем месте.
— И как он работал?
— А, и не говорите! — махнула рукой Лида.— Для него работа — все. Даже о семье забывал. Все промысел, новое оборудование. Придут товарищи — только и разговоров об их газе. Какие-то схемы чертят.
— Опять ревновали? — спросил я.
— Ревновала,— сказала Лида и низко опустила голову, чтобы я не видел ее слез.
В комнату вбежала Вера. Сейчас ей шесть лет. Она очень похожа на мать — такая же кареглазая, с ямочками на щеках.
— Мама, мы пойдем гулять? — спросила Вера по-украински, с любопытством посматривая на меня.
…И здесь мне хотелось бы ненадолго прервать рассказ о Григории Ляшенко. Удивительным образом связалась его судьба с судьбами людей черниговской земли. Разговор с Лидой происходил в Варве уже в конце моей поездки по Черниговщине, когда позади были места, связанные с детством и юностью Кибальчича.
Короп. Районный центр. Вечером я пошел побродить по нему и попал в мир, о существовании которого уже начал забывать. Тихие песчаные улицы, хаты, окруженные садами; во дворах в осенних сумерках топятся летние печи: яркий огонь трепещет в темноте, пахнет дымом, вареной картошкой. Древний дух человеческого жилья!.. Неожиданно попал на мокрый, свежий луг прямо в середине села; большими белыми пятнами стояли коровы; лягушиная перекличка, туман. Тонкий девичий голосок разрывал тишину:
Та пакувала зозу-уля
Рано в ранци поутру…
Оказывается, эту песню поют не только в концертных залах.
В Коропе сохранился дом, где родился Николай Кибальчич. Сейчас здесь скромный музей. Обстановка, большая библиотека, вещи — ничто, к сожалению, не уцелело. Но все равно… Вот по этим комнатам он ходил, может быть, к этому окну был придвинут стол, за которым он занимался. Здесь звучал его голос. Сюда с первыми детскими печалями прибегал он к своей матери.
Николай Кибальчич рано потерял мать. Но те немногие крупицы его воспоминаний, чаще всего косвенных, передают глубину его любви к матери; он пронес ее через всю свою недолгую жизнь — до конца, до того момента, когда палач Фролка набросил на его шею петлю.
Любовь и благодарность. От матери услышал он первые сказки, получил первые уроки французского, немецкого языков, она прочитала ему первые книги.
Сохранились старые-престарые яблони в саду. Наверняка он лазил по ним. И где-то здесь стояла беседка, увитая плющом. Наверно, в ней он думал — и его сердце наполнялось нежностью — о своей первой любви, о Кате Зеньковой. Первой и единственной. Впрочем… Мне еще предстоит порыться в документах: Кибальчич и Вера Фигнер. Каковы были их отношения? Но это потом, потом… Здесь первая любовь. Думаю, это точно: по остроте, глубине, яркости, по обнаженности чувств первая любовь не может сравниться со второй или третьей (если они бывают…).
Итак, первая любовь. Но здесь, в Коропе, было и еще одно, принципиально важное для жизни Николая Кибальчича.
Сейчас Успенская церковь полуразвалилась. Грустное зрелище. Успенская — бывший приход отца Иоанна, строгого родителя моего героя. Парадокс! В семье священника растет человек, который на высшем взлете своей короткой жизни — в «Проекте воздухоплавательного прибора» — вступит в смертельный поединок с канонами православной церкви. Но проект — кульминация поединка, а начало здесь, в Коропе, в Успенской церкви. Может быть, именно здесь мальчик Коля Кибальчич впервые задумывается над мучительными вопросами мироздания. Тут возникает, все разрастаясь, спор с отцом; этот спор постепенно превратится в конфликт, закончившийся — хотя и ненадолго — разрывом с отчим домом.
Тогда же в Коропе и его окрестностях первые столкновения с противоречиями жизни: ведь еще не отменено крепостное право, и раннее детство Николая Кибальчича омрачено картинами помещичьего произвола и бесправия селян. И разрывается от негодования и бессилия маленькое благородное сердце.
Ну, а первые мысли о той силе, которая понесет человека в космические дали. И убеждение, что только революция даст свободу России. Когда все это пришло к нему?
Конечно, уже в более зрелые годы. Новгород-Северский, учеба сначала в духовном училище, а потом в мужской гимназии.
…Из сопоставления биографий самых разных людей, чьими именами сегодня гордится человечество, я пришел к убеждению, что на выработку их мировоззрения и характера огромное, может быть, еще не оцененное влияние оказывала окружающая природа.
В Новгород-Северском, пройдя вдоль высокой стены монастыря, я неожиданно вышел на высокий, крутой берег Десны — и дыхание перехватило от открывшейся картины.
В плавное, медлительное полукольцо замыкала город Десна. Противоположный берег был низкий, и распахивалась беспредельная зеленая и голубая даль: заливные луга с четкими конусами скирд, с голубыми пятнами озер, с белыми точками гусей. Вдалеке, у самого горизонта, смутно виднелась гряда леса: простор, широкое небо, ветер.
Наверняка приходил на этот крутой берег Николай Кибальчич — ведь рядом гимназия и дом предводителя дворянства Судиенка, в котором гимназист жил. Отсюда вместе с товарищами, со своим лучшим другом Микой Сильчевским пускал он ракеты, начиненные порохом,— сам их делал.
Летела ракета с высокого берега, тянула за собой искристый хвост, падала в Десну. А над головой беспредельное звездное небо, даль необъятная перед глазами. Что, если ракета полетит не вниз, а вверх, к звездам? Но какая сила поднимет ее к ним?
Наверное, наверное, эти мысли пришли к нему здесь, на крутом деснянском берегу.
…В здании бывшей мужской гимназии сейчас школа-интернат. Я хожу по гулким коридорам, по классам с непривычно высокими потолками, по каменным лестницам со стертыми ступенями. Актовый зал…
Многое в этом мрачноватом доме начиналось для Николая Кибальчича: тайная библиотека, которой он заведовал (лондонские издания «Вольной русской типографии» Герцена, альманах «Полярная звезда»; журналы «Современник», «Дело», «Отечественные записки», комплекты газеты «Колокол», роман Чернышевского «Что делать?»); нелегальный рукописный журнал «Винт» — его редактирует он же, Кибальчич (в нем его статьи про крестьянские восстания под
руководством Степана Разина и Емельяна Пугачева, про французскую революцию конца XVIII столетия).
Счастливое знакомство ждало меня в этой школеинтернате. Иван Кириллович Коломиец, преподаватель истории. Его энергией, энтузиазмом создан при школе краеведческий музей.
Я хочу рассказать только об одном стенде этого школьного музея, вернее, не о стенде — о человеке. И то, что мы теперь знаем об этом человеке,— прямая заслуга Ивана Кирилловича и его питомцев.
До последнего времени считалось, что во время фашистской оккупации в Новгород-Северском не было организованного сопротивления.
Но вот стенд в школьном музее.
Большая фотография: молодой человек в черном костюме, изящным узлом завязан галстук, в глазах напряжение и мысль. Иосиф Игнатьевич Смолянскии, руководитель подпольной организации в Новгород-Северском.
…Он появился в городе в начале 1942 года в колонне военнопленных — изможденный парень в рваной шинели, в разбитых кирзовых сапогах. На худом лице ненавистью и нетерпением пылали огромные глаза. В Новгород-Северском был лагерь советских военнопленных. За спиной у Иосифа Смолянского восемь месяцев войны: бои, горькие дороги отступления, могилы товарищей, сожженные украинские села, контузия от взрыва мины — показалось, под ногами рассыпался искрами и вдруг померк, провалился в небытие белый свет. А открыл глаза — немец с автоматом. Бесконечные пыльные этапы, голод, издевательства. И вот лагерь военнопленных в старинном городе, о котором так много слышал, в который давно стремился попасть. Попал…
«Бежать. Найти партизан».
И пока искал надежных товарищей, пока составлялся план побега, не покидали неотступные мысли о прошлом, о той жизни, которая осталась за рубежом 22 июня 1941 года.
…Одной, всепоглощающей страстью была отмечена жизнь Иосифа Смолянского — страстью к театру. Он родился в 1918 году в семье крестьянина-бедняка, и было его родиной украинское село Хреновка, недалеко от Могилева-Подольского. Там окончил семилетку, потом бухгалтерские курсы. Первая должность — бухгалтер в колхозе. Но еще со школы — увлечение художественной самодеятельностью, любительскими спектаклями. Сколько ролей переиграл он на клубной сцене родного села!
И в 1936 году поступил Смолянский на актерское отделение Воднического театрального училища.
…Сцена, огни рампы, профессиональная работа, книги, роли. Опять самые разные роли, но уже за его игрой наблюдают опытные педагоги. Жизнь посвящена любимому делу. Поездки в Киев, столичные театры; он встречается, говорит, советуется с корифеями украинской сцены Саксаганским, Донцом, Паторжинским…
Театральное училище переводят в Херсон, здесь его и заканчивает Иосиф Игнатьевич Смолянский в 1939 году. Он получает назначение в город Хорол, Полтавской области, работает там художественным руководителем при Доме культуры, создает прекрасный театральный коллектив: ставит спектакли, сам играет.
Планы, планы не дают покоя. Он мечтает о профессиональной сцене в Киеве.
В Хороле встречает Иосиф Смолянский войну. Великую Отечественную. Решение мгновенно, без колебаний и сомнений: добровольцем на фронт.
…Он бежит из лагеря военнопленных, скрывается сначала в селе Гайково, потом в Березовой Гати.
С огромным трудом находит путь к партизанам и получает ответственное задание.
В Новгород-Северском немцы открыли «народный» дом: кинофильмы, танцы, самодеятельность. Цель одна — привлечь молодежь города на свою сторону. Летом 1942 года в «народном» доме появляется молодой человек с изысканными манерами, щегольски одетый: черный костюм, белая рубашка, галстук модным узлом. Упрямая складка губ, серые насмешливые глаза.
— Откуда?
— Киевский. Сидел у большевиков в тюрьме.
— За что?
— На студенческой вечеринке читал стихи о самостийной Украине.
— Студент какого института?
— Закончил театральное училище в Херсоне.
— Фамилия, имя, отчество?
Он колебался недолго: в лагере военнопленных неразбериха, списков на первых порах не было, значились по номерам.
— Вы слышали вопрос?
— Смолянский Иосиф Игнатьевич.
Сначала он рядовой актер, потом режиссер в драматической труппе. Вокруг него группируется молодежь города, около сорока человек. Он пристально изучает каждого — незаметно, терпеливо. Спектакли: «Без вины виноватые», «Цыганка Аза», «Бесприданница», «Пока сонце зiйде, роса очи виiсть». Долгие репетиции. А во время репетиций можно поговорить о многом.
Из наиболее надежных, энергичных самодеятельных актеров Иосиф Смолянский создает боевую группу, основу будущей подпольной организации (так планирует он). Вот сохранившиеся имена: Н. Холичевский, В. Корбовский, А. Бращенко, Н. Мостовщикова, Т. Ромченко, У. Дудко…
Первая диверсия: взорван склад с горючим. По городу расклеены листовки.
Готовится крупная акция: взрыв клуба, когда он будет переполнен немецкими солдатами и офицерами. Специально для них концертная программа. Иосиф Смолянский в нескольких ролях («Фигаро здесь, Фигаро там…»), деятельный, веселый, вездесущий. Вернее, у него одна ответственная роль, и он ее сыграет до конца…
Клуб заминирован. Все готово.
Главное: ребята должны выйти через служебный ход. Во время антракта. Времени в обрез: пять — семь минут.
Итак, все готово…
Но акция не состоялась: предатель выдает немцам группу Смолянского.
(…Есть какая-то закономерность, трагическая закономерность: рядом с бескорыстием, самопожертвованием, подвигом идут трусость, донос, предательство. Первого марта 1881 года во время покушения на Александра Второго был арестован один из метальщиков, Николай Рысаков. Во время допросов он испугался смерти, не выдержали нервы, и, спасая себя, стал выдавать товарищей. Вполне вероятно, что если бы не предательство Рысакова, которое не спасло его от петли палача, не попали бы на скамью подсудимых Софья Перовская, Николай Кибальчич, Геся Гельфман, Тимофей Михайлов; Андрей Желябов был арестован за несколько дней до 1 марта.)
29 апреля 1943 года Иосиф Смолянский и все его «артисты» были схвачены фашистами.
Две недели продолжались допросы и пытки. Два вопроса: «Кто еще в организации? С каким партизанским отрядом и как поддерживали связь?» Они молчали на допросах все эти две недели.
Не добившись ничего, всех членов подпольной группы немцы угнали в Германию.
Жизнь Иосифа Смолянского оборвалась 12 мая 1943 года. Есть две версии его гибели. Но об этом чуть позже…
…Мне предстоял бросок через всю Черниговскую область, с севера на юг — из Новгород-Северского в Варву. До Чернигова — на самолете.
И пока воздушный вездеход «Аннушка» плывет над зелеными и желтыми полями, над клиньями перелесков, тронутых самым первым багрянцем осени, над плавными петлями Десны и ее старицами, заросшими жестким камышом, — пока длится этот полуторачасовой перелет, — я расскажу об одной анкете.
В ней было всего два вопроса:
1. Твое представление о счастье.
2. Чего ты хочешь добиться в жизни? (Твоя главная цель в жизни?)
Есть у меня в Москве приятель, журналист. Пристально, упорно занимается он уже многие годы
одной темой — темой молодого поколения. Каково оно?
В подъезде огромного дома, где он живет, по вечерам собираются парни, человек восемь—десять, довольно устойчивая компания: старшеклассники, рабочие, двое или трое студентов первых курсов. Простаивают они в подъезде долгие часы — почти до ночи. Тихо разговаривают, смеются, поют песни под гитару (надо сказать, поют вполне прилично), слушают магнитофонные записи: какие-то совсем незнакомые песни, слов не разберешь, но грустные, в общем, щемящие… Иногда громко спорят, чаще всего о спорте.
Вот этим ребятам мы и предложили анкету. Отнеслись они к ней, вернее, к нам, недоверчиво и с иронией. Однако анкету взяли. Кто-то сказал насмешливо:
— Социальное исследование!
На ответы был дан срок — три дня.
Из всей компании ответы вручили нам три человека. Остальные отговорились: «забыли», «некогда». Вот три ответа.
Владимир Т.: «Твое представление о счастье.
Такое мое представление: зарабатывать столько денег, чтобы ни от кого не зависеть. Что захотел купить,— купил, куда захотел поехать,— поехал и т. д. 2. Чего ты хочешь добиться в жизни? Цель у меня скромная — иметь свою легковую машину».
Анатолий П.: «1. А кто его знает, что такое счастье. 2. Жениться на девушке, которую люблю, и построить кооперативную квартиру, чтобы жить отдельно от родителей».
Александр Ярцев ответил так:
«1. Очень скоро перед человечеством, так как оно очень быстро растет, встанет проблема, как прокормить себя. Есть очень малоиспользованный резерв питания — Мировой океан. Я решил посвятить свою жизнь этой проблеме, то есть использованию океана для питания людей. После школы (сейчас я в 9-м кл.) я буду поступать на биофак МГУ. И вот мое представление о счастье: я выдержал конкурс и являюсь студентом нашего замечательного университета.
2. У меня, если можно так сказать, две главных цели: а) я мечтаю сделать такое открытие в области исследования Мирового океана, которое навсегда освободило бы человечество от страха голода в будущем; б) меня воспитала мама. Отец от нас ушел, когда я был совсем маленьким. И вот еще одна моя главная цель: чтобы моя мама всегда жила со мной и старость ее была бы обеспеченной и счастливой».
Из окна своей квартиры — она на первом этаже — приятель показал мне Сашу Ярцева. Это худой застенчивый мальчик с нервным, подвижным лицом.
Он великолепно играет на гитаре и поэтому в компании — кумир.
Из Чернигова в Варву — на машине. Более двухсот километров. Выехали утром, пока еще жара не набрала силу. А жара на Черниговщине, как, впрочем, в большинстве районов европейской части страны, держалась вот уже три месяца: ни одного дождя, зной, пыльные ветры. Трудное лето…
За окнами картины, характерные для украинского юга: степи, зеленые строчки посадок, ивы над ставками, села с белыми хатами — и под карнизами крыш ярко-желтые связки початков кукурузы, как вспышки солнца; во дворах тяжелыми бурыми ядрами свалены в кучи огромные тыквы.
Проехали Нежин (вспомнил Бойправа — отсюда Главный конструктор); проехали Прилуки (в этом городе родился Олег Кошевой).
Пейзаж изменился. Вернее, оставаясь прежним, он приобрел новые черты; то тут, то там возвышаются нефтяные вышки; в знойной дали, на самом горизонте, трепещут огненные факелы — горит вырвавшийся на поверхность газ. Прилуцкое нефтяное месторождение.
Первая нефть на Черниговщине была найдена в 1959 году под Грединцами. Потом на геологической карте области появилось еще девять месторождений. Нефть и ее частые спутники — газ и конденсат.
…Помните, я говорил о фотографии: Григорий в рабочем комбинезоне у сплетения труб — оператор на газовом промысле?
Мы едем на этот промысел, он недалеко от Варвы. Сверкающие под солнцем гигантские белые цистерны, кауперы, переплетение всевозможных труб, ровный гул работающих механизмов.
РИТС — районная инженерно-техническая служба. Так назывался промысел в ту пору, когда пришел туда Григорий. Только-только внедрялось новое оборудование, еще нигде не опробованное,— был экспериментальный проект. Приходилось многое переделывать на ходу, одно заменять другим. Интереснейшая творческая работа. Она захватила Григория Ляшенко — определенно у него был инженерный склад ума. Несколько рационализаторских предложений, сверхсрочные смены.
Прошел год напряженного труда.
…В тот день он работал на втором блоке. Явно что-то не ладилось в установке. Аппаратура содрогалась от частых ударов, метались стрелки на приборах.
— Может прорвать трубу,— сказал Григорий напарнику.— Надо отключить блок.
Но он не услышал своего голоса — вокруг уже стоял грохот, все содрогалось от внутренних толчков.
И напарник не услыхал слов Григория — испугался, ушел. Было действительно страшно.
«Если газ вырвется на свободу,— наверно, подумал комсомолец Григорий Ляшенко,— может произойти взрыв. От любого пустяка, от случайности. И тогда полетит в воздух весь промысел. Вместе с людьми…»
И он рванулся к рычагу отключения. Но не успел: легко — показалось, совсем легко —
лопнула труба, и в Григория Ляшенко ударила струя сырого газа силой в сто пятьдесят атмосфер. Единственное, что успел он сделать,— это ринуться навстречу смертоносной струе, чтобы своим телом закрыть пробоину в трубе.
…Он уже не чувствовал, как струя газа, срывая одежду, въедаясь в тело мельчайшими частицами воды и породы, отбросила его к приборам.
Он не услышал тишины, которая наступила после того, как остановили весь промысел.
Он не чувствовал, как несут его сильные руки товарищей к машине.
И не слышал, как кто-то сказал:
— Скорее в больницу!.. Кажется, дышит.
В больнице, на несколько мгновений придя в сознание, Григорий Ляшенко сказал свои последние слова.
Мы возвращались из Варвы уже вечером, в который незаметно перешел день, весь пропитанный солнцем. Теперь солнце багровым шаром висело над далеким краем земли и скоро совсем ушло за горизонт, разметав в полнеба застывшую оранжевую зарю. Быстро смеркалось, и вот уже темнота летит за окнами машины — с редкими огнями сел, со смутными рядами тополей вдоль проселочных шляхов.
Тополя перпендикулярно упираются в шоссе. Иногда на повороте вдруг мгновенно и резко освещался обелиск на солдатской могиле. Или памятник: скорбная женщина, Родина-мать, опустилась на колени перед могилой, в которой лежат ее сыновья. Мелькнет такой памятник и исчезнет, растает в темноте.
Только свист ветра за окнами машины. Обелиски, памятники на солдатских могилах… Ими щедро засеяна украинская земля. Посев, который никогда не дает жатвы. Жестокая, невосполнимая плата за нашу сегодняшнюю жизнь, за мирное, тихое небо над нашими головами.
А в Новгород-Северском еще не поставлен памятник Иосифу Смолянскому. На его счету нет убитых оккупантов, взорванных складов с боеприпасами, пущенных под откос вражеских эшелонов. Не успел: выдали. Но разве не совершил этот молодой человек нравственный подвиг, которым только и может измеряться людское деяние по самому высокому счету?
Он вышел на неравный бой с врагами своей Родины. Он знал, что рискует своей жизнью, но не ведал колебаний и сомнений — только бы вернуть свободу Отчизне. Предательство встало на пути Иосифа Смолянского. Выданный палачам, он не дрогнул под страшными пытками, не выдал товарищей.
Есть две версии гибели Иосифа Игнатьевича Смолянского 12 мая-1943 года.
Говорят: его вывезли за город, поставили на лугу, который был усыпан первыми цветами, сказали: «Беги!» Он побежал, собрав последние силы. И его затравили немецкими овчарками.
И еще говорят: его вывели во двор тюрьмы, и перед тем, как раздался залп палачей, он успел крикнуть:
— Не плачьте, мама!..
И, наверно, в далеком украинском селе услыхала этот последний крик старая женщина.
В мае 1943 года Иосифу Игнатьевичу Смолянскому было двадцать пять лет.
…В больнице всего на несколько мгновений пришел в сознание Григорий Ляшенко — перед смертью. И он спросил, в последнем усилии разлепив спекшиеся, сухие губы:
— Промысел… цел?
— Цел,— ответили ему.
— Все… ребята… живы? — спросил он.
— Все,— ответили ему.
9 декабря 1969 года сердце Григория Юрьевича Ляшенко остановилось навсегда. Он погиб в возрасте двадцати восьми лет.
…23 марта 1881 года Николаю Кибальчичу в его одиночной камере дали бумагу — он получил возможность письменно изложить свой «Проект воздухоплавательного прибора».
Вот что написал он перед тем, как приступить к сути проекта: «Находясь в заключении, за несколько дней до своей смерти, я пишу этот проект. Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении.
Если же моя идея после тщательного обсуждения учеными специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу родине и человечеству. Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своей жизнью».
Все дни, пока длился процесс «первомартовцев», все томительные дни после смертного приговора Николай Кибальчич жил одним: каково будет мнение специалистов о его проекте? Он послал письмо министру внутренних дел графу Лорис-Меликову с единственной просьбой, чтобы его проект рассмотрели до казни.
Долгих пять дней — с 29 марта, когда был вынесен приговор, и до 3 апреля — Николай Кибальчич, меря одиночную камеру из угла в угол неторопливыми шагами, ждал ответа, ждал мнения авторитетных экспертов.
Ждал напрасно. Его проект равнодушной рукой чиновника был подшит к делу цареубийцы Н. И. Кибальчича.
И можно лишь представить степень нравственных мук, с которой поднимался на эшафот Николай Кибальчич.
Он был повешен в Петербурге на Семеновском плацу вместе со своими товарищами по борьбе 3 апреля 1881 года.
19 октября того года Николаю Ивановичу Кибальчичу исполнилось бы двадцать восемь лет.
Во всем непохожие друг на друга три сына Украины — Николай Кибальчич, Иосиф Смолянский, Григорий Ляшенко — едины в одном: каждый из них на вершине своей короткой жизни совершил поступок, озаренный прекрасным порывом прекрасной души — во имя людей, во имя Отчизны.
Во имя Будущего.