Мое дорогое дитя!
…Празднование юбилея Интернациональных бригад в Белграде было большим событием. Два дня мы с товарищами вновь жили в атмосфере республиканской Испании. Дух праздника был как никогда интернациональным и пролетарским. Приехало много иностранных делегаций. Все участники испанских событий получили ордена.
К сожалению, радость была омрачена активизацией фашизма в мире. Снова грозит война. Эта обстановка меня очень угнетает.
Да, дитя мое, моя жизнь не была радостной, но она была интенсивной и наполненной действием.
Это прекрасно, потому что такая наполненность приносила мне ощущение счастья. Только тот, кто многое в жизни пережил, извлекает из нее многое и по-настоящему любит ее.
Крепко, крепко целую.
Продолжаю начатое описание моей жизни.
…Итак, Париж. Была осень. Я сняла на неделю маленькую комнату и не хотела думать о том, что со мной будет, когда кончатся деньги. Ощущение поной свободы не покидало меня. Но, в конце концов, настал и такой день — я оказалась без крова.
Чтобы согреться и скоротать время, я стала ходить в библиотеку святой Женевьевы, где было тепло и можно было читать книги. Как-то ко мне подсели три молодых человека. Обратил мое внимание один из них — плохо одетый, небритый, но с умными, проницательными глазами. Милан Гаврич. Он понравился мне трезвостью своих взглядов, отрицанием буржуазной действительности. Позже признался, что состоит в коммунистической партии. Одинаковое положение, в котором мы находились, вызывало обоюдную симпатию. Он стал моим мужем и твоим отцом. Париж не баловал нас своим вниманием.
Жить с каждым днем становилось все труднее. Не было работы. Чтобы не умереть с голоду, мы с Миланом вынуждены были ходить в столовую при студенческой библиотеке, где не надо было платить за хлеб. Положение несколько выправилось, когда знакомым румынским девушкам удалось устроить меня на обувную фабрику, где трудились рабочие из многих стран. Впервые я жила среди настоящих людей. Они помогали мне овладеть профессией, поддерживали морально и материально. Большим влиянием здесь пользовались политические эмигранты. И хотя я еще очень мало знала о коммунистах, я чувствовала, что именно среди них я начинаю обретать в себе уверенность и четкость целей.
Милан многое старался объяснить мне. Постоянно рассказывал о Марксе, Ленине, о социализме. Под его воздействием я все больше избавлялась от мелкобуржуазных взглядов на жизнь, научилась защищаться, когда на меня кричал мастер. Милан в то время с великой страстью работал день и ночь над изучением марксизма. Мне хотелось пожертвовать всем, чтобы помочь ему, быть с ним рядом.
Родилась ты…
Ты родилась в Дьеппе, городке на морском берегу в Нормандии. Когда я выносила тебя из больницы, мне пришлось быстро проскочить мимо приемной, потому что не было денег, чтобы заплатить за содержание в родильном доме. Твоей первой кроватью был чемодан. Став матерью, я еще больше возненавидела богатых женщин, чьи дети с боннами выезжали на прогулку в красивых колясках.
Чтобы прокормиться, пришлось взять домашнюю работу: складывать рекламные проспекты по тысяче штук в день. Квартирой служила нам маленькая комнатка в центре Парижа, прозванная кем-то из товарищей «кибиткой скоморохов». В ней часто останавливались друзья твоего отца — югославские товарищи. Иногда они спали прямо на полу, зачастую у них не было документов. Я узнала о самоотверженности коммунистов, живущих на нелегальном положении.
Милан предложил переехать к его родным в город Тузлу в Боснии. Тебе был всего один год. В этом городе его избрали секретарем нелегальной коммунистической организации. Начался период подпольной партийной работы. На нашей квартире проходили собрания, печатались листовки, которые потом распространялись по фабрикам и шахтам Боснии. Я стала связной партии. Ездила в Австрию и привозила из Венской подпольной организации в Югославию материалы ц деньги.
Так продолжалось два года.
Но однажды вечером я вдруг услыхала лай собак во дворе. Раздался голос Милана: «Вы должны немного подождать, моя жена купается». Это был сигнал: пришла полиция. В огонь полетели бумаги и документы. Пока полицейские агенты взломали дверь, с этим было покончено. Тогда жандармы принялись искать спрятанную пишущую машинку. Досталось и тебе: они подняли тебя с постели и перерыли ее вверх тормашками. Но тщетно. И все же Милана арестовали, увели связанным в полицейский участок.
Вслед за ним было арестовано еще 200 человек. А неделю спустя пришли и за мной. Не могу без грусти вспоминать и тебя в тот день. Ты бежала за мной и кричала: «Передай привет Милану!» Все происходящее казалось тебе очень веселым.
Заключенные содержались в нечеловеческих условиях. Следствие длилось 10 месяцев. Потом нас повезли в наручниках на суд в Белград. Милан говорил: «Это наше свадебное путешествие». Проводить нас, несмотря на запрет, пришло все население города. На станции была и ты с бабушкой и протянула своим родителям букетик фиалок.
Что было потом? Был суд над коммунистами. Отцу дали четыре года тюремного заключения, а меня освободили, но потребовали, чтобы я покинула страну.
Но прежде все же удалось добиться разрешения посетить Милана в заключении.
Холодным январским днем вместе с тобой мы долго томились в приемной тюрьмы в Сремской Митровице. Ты сердилась и все время кричала: «Хочу видеть отца!» Наконец нас вызвали. Как гоголевский призрак, появилась фигура директора тюрьмы. «Вашего мужа здесь нет», — произнес он с гримасой.
«Он мертв?» «Нет, четыре дня тому назад он отправлен в Белград, в больницу». Дитя мое! Я была близка к отчаянию. Я громко плакала, кричала.
Первым поездом поехали в Белград. На вокзале полиция обыскала наши чемоданы. Наконец больница. Ввели Милана, он выглядел страшно — не человек, а палка, на которой висит одежда.
…Тебе было три года. Нас ожидало изгнание…
Журнал Юность № 3 март 1975 г.