То ли от легкого весеннего морозца, то ли от первого прилетевшего скворца, высунувшего голову из нового скворечника, Петька ощущал такой прилив силы, что, казалось, перемахнет двухметровый забор без разбега или на полном ходу товарняка взлетит на подножку. Петька даже представил, как он лихо одолевает забор, за которым его встречает городской тренер по прыжкам в высоту и приглашает к себе в секцию, пророча ему титул олимпийского чемпиона. И вот он уже видит себя во главе спортивной делегации, его показывают по телевизору, и поселковые ребята с Андреем Самариным и Любкой Новоскольцевой завистливо таращат глаза, слушая диктора, который на весь Советский Союз и на весь поселок объявляет: «А это на ваших экранах идет наш новый олимпийский чемпион Петька Вьюн, взявший с первой попытки целых два с половиной метра. Прыжок двадцать первого века…»
— Ну, в кого ты такой уродился! — оборвал Петькины мечты голос матери.— Я дров жду, а он столбом стоит!
— Мам, как думаешь, забор я перепрыгну?
— Тебе калитки нет? Мне чтоб сейчас же дрова у печки были!
— Сказал — наколю, значит, наколю.— Петька взял топор и оглядел кучу напиленных с осени чурбаков, в беспорядке лежавших у сарая. Он отобрал несколько, бросил на середину двора и взглянул на мать, — Чего раздетая вышла? Застынешь.
— Я привычная. Смотри, топор слетает, ненароком бы в голову не угодил.
— Не слетит. Я топорище расклинил.
Петька установил поустойчивей шишковатый чурбак, поплевал на ладони и занес топор за спину, через голову.
— Не карауль, мам, а то зашибу! — и с легким выдохом вонзил лезвие топора в надтреснувший верх чурбака.
— Ты его оставь, Петюш. Не расколоть. Вишь, он какой крепкий.
— А я что — слабак? — И Петька, собравшись в единый комок мускулов, с натугой поднял чуть повыше головы топор с чурбаком развернул обухом к земле и ударил в пень, на котором кололи дрова.
К Петькиным ногам легли сучковатые половинки. Часть наколотых дров Петька отнес в дом, оставшиеся сложил в коридоре. Матери их хватит дня на два. Мелькнула мысль сходить к деду Авдею, он, наверно, дома. Как бы он не вспомнил про лед у колонки. Петька забыл поколоть его. Надо ночью, чтоб никто не видел. А что если сейчас? Петька открыл калитку, посмотрел, нет ли кого у колонки, помялся в нерешительности, затем схватил приставленный к воротам лом и побежал колоть лед. Частыми, торопливыми ударами взламывал труднопреодолимую для деда Авдея «высотку». Острые пласты льда, которые мешали работать, Петька отшвыривал ногами.
— Давно бы так, внучок! Не все шалопаем быть. Вот и за ум взялся.
Бабка Матрена, поставив ведра и уложив на них коромысло, выжидающе стояла за спиной Петьки.
— Не за ум, а за лед.
— А я иду и думаю,— усаживаясь на перевернутое ведро, начала рассуждать бабка Матрена,— кто это нашу колонку обхаживает? Нанялся али как?
— Угадала. По рублю со двора.
— Ишь какой прыткий, за деньги-то. За такую-то уймищу и я смогу. Каждый день али как?
— По средам и пятницам,— продолжая торопливо скалывать лед, ответил Петька.
— Везет тебе, Петька, пра, везет,— с завистью всплеснула руками бабка Матрена.— У нас, поди,
к етой колонке, никак, дворов сорок ходят. Деньжища-то какая.
— Оно ничего, да отец ругается,— бодро ответил Петька, скосив взгляд на обратившуюся в слух бабку Матрену.— Говорит, стыдился бы стариковским делом заниматься.
— Пра, внучок! Святые слова отцовские! — Бабка Матрена приподнялась в напряжении и подумала:
«За такие-то деньги все лето аржаным хлебом порося кормить и кормить».— Ты уж уступи место, внучок, старухи ради! — просительным голоском запричитала она, подступаясь к Петьке.
— Тяжело-о!
— Нешто не справлюсь? — И руки бабки Матрены жадно ухватились за лом.
— Тогда коли,— как бы милостиво, но с неохотой, согласился Петька.— Зарплату у дяди Феди Погорелова получать будешь. Утром, в понедельник! — уже на ходу крикнул он через плечо, некоторое время с усмешкой наблюдая, как бабка Матрена старательно ворочает тяжелым ломом.
Петька смело постучался в дом Новоскольцевых. Он знал, что в нем, кроме деда Авдея, никого нег, мать и отец Любки на работе, а сама она в школе. Дверь открылась не сразу. Петька ждал долго, пока не услышал шаги в коридоре и сухое знакомое покашливание. Заскребся крючок в петле, и в приоткрытую дверь высунулась седенькая голова деда Авдея.
— Как здоровье, дедуль?
— Да хожу помаленьку. Ну, сказывай, хитрая бестия, зачем пришел?
— Про самолет узнать…
— Про какой-такой самолет? — нахохлившись, переспросил дед и, чтобы поверней слышать, приставил к уху вздрагивающую ладошку.
— Ты же мне рассказывал.— У Петьки вкралось сомнение, не рассказал ли ему дед услышанную от кого-то историю.— Ну тот, что в пруд упал?
— Понятно — рассказывал,— удовлетворенно ответил дед Авдей и стал застегивать верхнюю пуговицу на рубашке.— Эх, как меня пронимает. Видно, помру скоро, Петька. В такое-то солнце тепла не чую. Заходи в дом.
— Дедуль, пока погода теплая, сходим на пруд, а?
— Это по какой надобности? — насторожился дед.
— Ты мне самолет покажешь. Где упал.
— Ну, чего ты заладил с энтим самолетом? — вспылил дед.— Упал и упал. Мало ли нас попадало
за войну-то, поди, и косточек не осталось.
— Дедуль! Ну, одевайся, я тебя на улице подожду,— продолжал нетерпеливо упрашивать Петька, легонько заталкивая в коридор деда Авдея.
Закрыв за ним дверь, он сел на крылечко и подумал, как было бы здорово найти самолет и узнать имя погибшего летчика. Может, у него родственники где и отец жив, такой же старенький, как дед Авдей. Вот здорово будет! А летчику в поселке памятник поставят, высокий белый обелиск с макетом самолета на вершине. И на крыльях звезды. А Петьке за это вручат путевку на поездку в Москву, в музей Советской Армии.
— Слышь, Петька,— послышался за спиной дедов голос,— дорога-то, поди, заледенела, не дойти мне.
— Дедуль, я же с тобой.
Петька, придерживая за плечи деда Авдея, помог ему спуститься с крыльца и выйти со двора на улицу. Когда они уже шли по утоптанной вдоль забора тропке, Петька запоздало смекнул, что их путь проходит как раз мимо колонки, где трудится бабка Матрена. Поглядывая то на шаткие дедовские ноги, то на бабку, тыкавшую тяжелым ломом в ледяные надолбы, Петька с опаской ждал встречи. Предложить деду пойти на пруд другой дорогой он не решился, как бы совсем не отказался, но и представить, что дед Авдей пройдет мимо бабки, не перебросившись с ней двумя-тремя словами, просто невозможно.
— Как пить дать, бабка Матрена околь колонки кренделя выписывает.
— Она…— неохотно подтвердил Петька.
— Я и говорю. Никак, штурмует! — Дед Авдей даже губами почмокал от удовольствия, но потом нахмурился и посмотрел на Петьку.— Знать, не поколол горку-то,— сказал с обидой.— О мертвых печешься, а о нас, стариках, не думаешь. Оно, конечно, Матрене-то воды таскать не перетаскать. Сколько живности в хозяйстве: и корова, и свинья, и гуси. Одних курей, считай, полета наберется. Ни один базар без нее.
Петька, поддерживая деда под руку, пытался ускорить шаг и побыстрей уйти от колонки. Он чувствовал, как стал упираться дед Авдей, голова его с острым, посиневшим носом, словно флюгер, упорно держала направление на бабку Матрену.
— Бог помощь, Матрена! Что это ты, а? Никак, за доброе дело взялась?
— Чать, платить будут.
— Знамо, ходить,— подтвердил дед Авдей.— Кхе, кхе, кхе! Ишь, сколько намахала!
— Тяжело, Авдеюшка, руки выламывает, а все прибавка к пенсии.
— Прибавили мне пенсии, уж какой раз тебе говорю— прибавили,— заворчал недовольно дед Авдей.— Ты ей про кучера, она те про лисапед. Тьфу ты, мать те в горькую! — ругнулся он, порываясь подойти поближе к колонке.
— Пошли, дедуль,— крикнул Петька на ухо деду и добавил, уже тише: — А то она меня за гусей коромыслом приложит! — И потянул за собой упиравшегося деда.
Тот долго ворчал на бабку Матрену и лишь возле плотины, переводя дух, успокоился. Что-то вдруг мягким светом пролилось в старческих глазах деда Авдея, пролилось и погасло. Он медленно и неуверенно сел на выступавшую из снега коряжину на берегу пруда, положил натруженные руки на острые, выпиравшие из брюк колени и долго, вздрагивая головой и плечами, смотрел на белое, почти не исчерканное следами ледяное поле. Петька не мешал ему, не торопил с рассказом. Пусть поживет дед Авдей хотя бы в памяти той жизнью, которую не привелось увидеть Петьке и его сверстникам.
— Вот она, судьбинушка солдатская. Идешь-идешь и не знаешь, где ляжешь, и никто над твоим прахом слезы не обронит. Вот здесь он и лежит, Петька,— указал дед Авдей ближе к тому месту, где плотика подходила к берегу, рядом со ставком, через который местные жители годами спускали воду из пруда на огороды.— А ежели рассудить, мог и дале к середине лечь. Где стоишь ты, окоп мой был. Как раз околь тебя. Не только мне пришлось увидеть, как он одного с крестами срезал. С крестами-то за станцией свалился, опосля его ребятишки на игрушки растащили, а наш-то сюда, выходит.— Дед Авдей вздохнул, уставившись невидящими глазами в безмолвный лед пруда.— Так меня водой и окатило с ног до головы. Я ить его, сердешного, до самой земли провожал. Авось выпрыгнет, помочь там. А он так и вошел… в самолете… Без вести пропавший…
— Я его найду, дедуль! Честное слово, найду! А это не бомба упала, дедуль? Которая водой тебя?
— Эх, внучок, внучек! — укоризненно покачал головой дед Авдей.— Что вчера было — ветерком в памяти проносится и следа нет, а что в жизни войной тронуто — крепкими узелками завязано. Умирать буду — вспомнится. Она ить меня, война-то, вдоль и поперек железом изъездила. Када мне не веришь, Саньку кривого спроси,— обиженно закончил дед.— Он поближе меня сидел.
— Какого Саньку?
— Как же ты Саньку не знаешь? — с упреком проговорил дед Авдей.— Федьки Погорелова старшой брательник.
— Как не знать! Он заходил к нам!
— Ну и поспрошай его, коль знаешь. Промерз я с гобой тут. Приду домой, и погреться нечем, старуха все попрятала.— Дед Авдей, покряхтывая, выпрямился и повернулся лицом к поселку.
— Дедуль, я сбегаю! У меня два рубля есть!
— Цыц! — сердито прикрикнул на Петьку дед Авдей.— Прежде ходить по земле научись, а не за бутылками бегать!..
В этот же день Петька отыскал дядю Саню Погорелова, и, к великой Петькиной радости, тот почти полностью подтвердил рассказ деда Авдея.
Журнал Юность № 01 январь 1976 г.