Поначалу у Лобова всякий раз, когда он спускался в машинное отделение, сдавливало голову от густого запаха соляра и масла и замирало сердце при взгляде на немыслимое переплетение трубопроводов над головой, на бесчисленное количество движущихся клапанов, рычагов, тяг. А нагромождение рубильников, выключателей, кнопок и зелено-красных лампочек на электрощите казалось совсем непостижимым.
Зачем это? Неужели все это необходимо? На считанных метрах? Двадцать три метра — путь от крайней буксирной дуги до брашпиля, от начала судна до конца. Больше этого расстояния в один прием никто на буксире не проходит, разве что прибавить еще высоту трапа в кубрике. От кубрика до входа в машину восемь шагов, Лобов сосчитал в первый же день. Восемь шагов, крутой трап — и, сдавив ладонями поручень, соскакиваешь на поблескивающие пайолы — железный пол, к вертикальной балке — пиллерсу, где прикреплен откидной столик для вахтенного журнала.
Карин, электрик, заполняет журнал, пишет что-то в пустые графы за вчерашний и сегодняшний день.
Чернила, как кисель, густые и бледные, запись читать трудно.
Двадцать первое июля… Шестой день на судне, а значит, и в машине: в кубрик приходится спускаться только на ночь.
В световой люк протиснулась растрепанная, немытая голова.
— Генка! Качни воды!
—Мыться будешь?
— Ага.
— Так до праздника же далеко…
— Чего-о?
Наверху у головы непонимающие глаза.
— До праздника, говорю, далеко, а ты шкуру отбеливать…
— А-а-а…
Голова исчезла. Карин мигнул: «Давай».
Лобов подошел к малому вспомогательному двигателю и стал готовить его к пуску. С первыми вспышками в цилиндрах двигатель неровно застучал, задергался, потом, достаточно разогнавшись, пошел ритмичнее и глуше. Лобов, поглядывая на электрика, включил рубильник и дал питание на щит. Затем повернул один из выключателей правого ряда. Все. Карин утвердительно кивнул и выставил подбородок, указав на лампочку над столиком.
Лобов пробежал глазами по выключателям. Над каждым из них, как и над рубильниками и цветными лампочками-глазками, находилась табличка, указывающая их назначение. Надписи были на немецком языке, но на большинстве табличек фиолетовыми чернилами были надписаны переводы. Позже Лобов сам сделал остальные.
Он повернул один из выключателей, вспыхнула большая лампа — небо наверху, за световым люком, поблекло. Карин захлопнул журчал и повернулся к трапу.
— Ну, гляди тут, молодой, пойду боцману спину поскребу,— сказал электрик.— Он же у нас, как печенег, моется не в порядке очищения, а только перед большими днями: на Новый год, или когда идет на выходные, или еще там…
Карин, Карин… В первый же день за обедом в салоне он, привстав навстречу Лобову, указал ему скамью мотористов и сказал:
— Сюда, сюда. Вот так.
Потом вдруг протянул через миску руку:
— Карин.
Лобов негромко ответил:
— Дмитрий.
— А отчество? — спросил Карин.
На противоположном, матросском конце стола кто-то хмыкнул. Лобову сразу стало неуютно. Карин крикнул:
— Бабочки! Харч новому моторяге.
Камбуз находился рядом с салоном, и буфетчица появилась тотчас и поставил? перед Лобовым уху в миске.
— Ты посмотри, какой юноша,— мигнул ей Карин.
— Видела,— сказала буфетчица.
— Могу познакомить,— сказал Карин.
— Обойдусь.
— Ладно,— сказал Карин.— Позже заявки не принимаются.
Зойка молча пододвинула к Лобову тарелку с хлебом, собрала со стола опорожненную посуду и у выхода посторонилась, пропуская в салон Старкова и черного, густоволосого механика Студенца.
— Ну, а как ты насчет техники? — продолжал Карин, обращаясь к Лобову уже на ты.— Волокешь?
Лобов ответил, что в школе с девятого класса учился на слесаря-авторемонтника, получил разряд.
— …и так, в техническом кружке все время,— добавил он.
— А-а-а, ну да, в кружке.
Карин оттопырил большой палец и мизинец и подмигнул:
— А как с этим делом?
— Что? — перестал жевать Лобов.
— Потребляешь? — Карин щелкнул себя по кадыку.
— Умею,— сказал Лобов и покраснел.
— Кончай, Генка,— прогудел сидевший справа от Лобова старший моторист Воронов.— Чего привязался к человеку?
Воронов повернул голову в сторону беленького матроса напротив и сказал:
— А ты не лыбься!
Матрос усмехнулся еще шире. Воронов, не глядя на Лобова, подтолкнул его бедром, поерзал, и Лобову сразу понравилась и его серая щетина на лице и то, что Воронов не вилкой, как это делали все, а ложкой, помогая свободной рукой, отделяет кусочки трески.
До получения продуктов оставалось несколько дней, и Куртеев отпускал на камбуз треску и на первое и на второе, а вместо компота (Карин сказал Лобову, что компот — это первое, что отличает их от береговиков) Зойка приносила большой чайник кипятка и блюдце с сахаром.
Куртеев даже не зашел в салон. Он взял у тети Лины миску с ухой и примостился на палубе, на световом люке. Но Карин и там достал его, крикнул в иллюминатор:
— Алло, Ливадии! Смотри сюда. А ведь прав был царь Петр, когда предлагал вешать интендантов после года службы. Только куда у тебя все идет? Ведь ты, Кащей, и петлю-то не затянешь своими тремя пудами, если без ватника. Но после этого — Карин вылил остатки кипятка в пустую миску,— хрустального напитка я с удовольствием потянул бы тебя за мослы.
— Зато тебя ни один конец не выдержит,— не поднимая головы от миски, снова не сказал, а прогудел старший моторист.
Карин повернулся к нему.
— А это и не потребуется. А потом ты же, Николаич, по этой части малограмотный. Спроси у Тонны или у Зойки, они тебе скажут, что для нашего брата главное — вес.
— Ага, мозгов в голове,— сказал Воронов.
— И темный же ты, Николаич. Тут же прямая пропорция,— сказал Карин.
Вошел боцман. Наливая кипяток в кружку, он оглядел всех и негромко произнес:
— Главное для всех и их тоже,— он кивнул в сторону камбуза,— это…
Общий хохот захлестнул его последующие слова, от которых Лобов поначалу съежился, но тоже не смог не засмеяться.
— Глянь-ка, глянь! — сквозь смех крикнул Воронов, показывая ложкой на дверь.
Там, заслоняя собой весь дверной проем, сцепила мощные руки на животе под фартуком и охала тетя Лина. Низкие груди ее тяжко вскидывались под белой курткой.
— Ох, бесстыжий! — покачала она головой, глядя на Куртеева.
Тот бросил в рот кусочек сахару и, сознавая, что почти реабилитировал себя за тресковый обед, снова вышел.