Оказывается, кроме своей основной работы электрика, Карин еще делил с Шило вахту недостающего моториста и получал оплату за четыре часа. В армии Карин был шофером, но считал, что работа электрика чище и интеллигентнее.
Когда появился Лобов, к нему перешла вся черновая работа. Он протирал пайолы — стальные листы полового настила в машинном отделении, выбирал масло из поддвигательных шпаций над вторым дном, надраивал медяшки краников, вентилей и гуськов переговорных труб — словом, делал все, что прикажут. А приказывали на первых порах все: и Студенец, и Карин, и Шило. Реже делал это Воронов.
На самом видном месте, у трапа, висела инструкция мотористу, включающая восемнадцать пунктов.
Лобову казалось, что он выполняет только один — «постоянно поддерживать чистоту…»
Готовились к рейсу, и Лобов опасался, что буксир уйдет до прихода письма от Натки. И из дома тоже должны были написать. Не проходило, кажется, минуты, чтобы он не думал о Натке. Этот праздник — мысли о ней — был всегда с ним, тянулся изо дня в день, наполняя сердце Лобова легким теплом и чистой радостью. И странное дело, здесь, на судне, многие вещи напоминали о ней: лампочки на щите — ее, именно ее; рокот главного двигателя на ходу — последний вечер и разговор; ревун — нервный, ненужный крик ей вдогонку. И Лобов продолжал эти сравнения. В свете ламп и ритмах двигателя он находил новые слова — и свои и Натки,— и в этом свете
и гуле слова были смелыми, и добрыми, и понятными. А это даже хорошо, что он уехал, и вот теперь далеко-далеко. Будет здорово — приехать, прибежать, окликнуть…
Лобов окунул в бензин клапанную пружину и начал соскабливать с нее нагар. Руки пощипывает, на них прыщи, как сыпь. Было что-то подобное в детстве. Но тут, конечно, иное: от соляра. Шило улыбается: «Так еще красивше. Тебе к лицу».
Шило… Бывают же фамилии. Сам дьявол не поймет, что он хочет сказать, когда тычет пальцем в части двигателя: «Вот эта вот тянет туда, а вот эта вот идет сюда…» А чаще Шило отмахивается: «Я тебе не доктор». Чертеж тоже темное дело, но по нему и то легче разобраться, собирая запасные форсунку и топливный насос.
У Карина другая крайность. Начинает издалека, объясняет скрупулезно и тут же набрасывает схемку на клочке бумаги. И, тем не менее, даже простейшие вещи после его растолкования вызывают тревожное чувство неуверенности в познании их, но Лобов — не хочется с самого начала показаться бестолковым — понимающе кивает головой…