АЛЕКСАНДР Бологов
Александр Бологов родился в г. Орле. «Сто тринадцатый» — его первая повесть.
После учебы в средней школе поступил в мореходное училище, затем плавал на Севере.
Окончил филологический факультет Ленинградского университета.
Сейчас работает в г. Пскове редактором в издательстве.
Рисунки В. Лукьянчикова, студента IV курса Института имени В. И. Сурикова.

1.
Сели, а?.. Сели?
— Сели…
— Сели-и-и!..
Из всех слов выпячивалось, вырывалось, пронизывало сердце одно это слово — «сели»…
Ветер уже срывал с волн гребешки. Волны катились в сторону недалекого берега с узкой каймой обсушки.
После недавнего неожиданного потепления с неровным ветром и сыростью пришел столь же неожиданный антициклон, а с ним очень крепкий мороз.
Борт и поручни, покрытые крахмалистым налетом инея, прижигали мокрые руки и срывали кожу, если кто-нибудь ненароком прикасался к ним. В звенящем воздухе висели мельчайшие пылинки замерзшего пара, и звуки — то скрип болтающейся в такт движениям судна двери рубки, то шорох и треск под днищем — резко и далеко разносились над водой.
«Сто тринадцатый» лежал с небольшим креном.
Шлюпка и плот были разбиты упавшей мачтой, их обломки отнесло уже к самому берегу. После удара о камни почти мгновенно залило кормовой отсек и машинное отделение. Моторист Лобов и старший моторист Воронов вначале даже не поняли, откуда так много воды. Когда они сообразили, что случилось что-то ужасное, оба кинулись к двигателям, потом, уже по пояс в воде,— к трапу, к выходу. На палубе метались люди…
— Сели-и-и!..
«Сто тринадцатый» лежал на боку.
— Ну, чего ждать, Андрей Ильич! Ну, чего ждать?
Уходить надо!— Боцман Куртеев протянул руку в сторону залива.— Пойдет волна сильней — крышка нам!
— Иди ты!..— Капитан Андрей Ильич Старков выругался и посмотрел на корму, где волны, ну как по заказу, все крупнее и крупнее, били в фальшборт и тамбур машинного отделения.
— Мы-то пойдем!— взвизгнул … второй моторист Шило.— Мы-то пойдем! Ты команду давай! Вон вода…
«Как же так? Как же так? — Старков мучительно пытался хоть что-то придумать, как-то сориентироваться в этой неожиданно свалившейся на его плечи беде. В голове горело одно: ведь могло быть все хорошо… Ведь могло… Могло…. Тридцать лет на судах! Матросил, боцманом ходил, теперь вот… Каждую бухту и губу, каждую отмель как свои пять пальцев… Как же так?..»
Вода уже доставала до рубки. Там собрались все: механик Студенец, оба матроса — Лашков и Сулин, радист Корюшкин, Воронов, помощник Сапов, Шило и Зойка-буфетчица. Куртеев и капитан стояли на трапе в рубку, а Лобов с электриком Кариным — на приподнятом носу, у факела. Все молча смотрели то на берег, то на капитана.
Старков нехорошо скривился:
— Иди!Иди-и! Куда идти? Иди-и!..
Он посмотрел в сторону берега, и сердце его опять упало, замерло где-то на самой глубине.
— Замерзнем…
В борт плюхнула большая волна, и буксир наклонило еще больше, послышался треск у днища. Хватаясь друг за друга, люди покатились по зыбкому, уходящему из-под ног полу к двери. Зойка закричала. Боцман привалился к Старкову и зашипел:
— Ну-ну?! Загубишь людей!..
С бака прибежали Лобов и Карин. Карин колотил тлеющей рукавицей по ступеньке трапа и, ни на кого не глядя, что-то быстро говорил.
Старков распахнул полушубок и стал засовывать за пояс судовой журнал. Он еще ничего не решил, он все смотрел в море, но там было пусто.
— Ну, что?! — Он почти закричал и почувствовал, что этот крик ухватил за сердце его самого и придал ему уверенности и силы.— Двенадцать градусов! И прибавляет! Сказать — плюнуть. Просто. А вон, вон, вон она! — Он кивал и на радиста Корюшкина, и на Зойку, и еще на кого-то. Потом, после крика, хрипло и глухо добавил, застегивая полушубок:— А что же делать? Что-то надо делать… Да…
Он хотел добавить, что если бы действовала рация, можно было бы ждать; что он никогда не послал бы их на такое дело, как вот сейчас, но сказал почему-то совсем не то:
— Там все-таки берег…
Ветер занес в рубку дым от горящей на носу ветоши. Старков закашлялся.
— Через полчаса вода нас накроет… Придется прыгать, плыть…
— А-а-а! Угробил буксир, теперь за нами дело! — крикнул Шило и, сорвав с окна шторку, стал наматывать ее на шею.
— Ну, ты!..— повернулся к нему Куртеев.— З-за-молкни!
Старков опять закашлялся, прохрипел:
— Я вам не приказываю, так говорю. Только смотрите друг за дружкой.
— Уже четырнадцать градусов,— тихо сказал радист.— Доберемся? А? Доберемся?
— Не помрем,— сказал Куртеев.
Лобов, завязывая хлястик фуфайки, смотрел на Зойку, сжавшуюся, примолкшую. Она подняла на него выпуклые, полные страха глаза и закусила губы.
— Давайте я первый? — сказал Лобов.
— Стой! — Куртеев взял его за плечо, хотел что-то сказать, но, молча тряхнув, добавил только:— Ладно, давай!
Лобов прыгнул, за ним попрыгали все, вернее, просто шагнули с лестничного крыла рубки в забеленную пеной воду. Повизгивая, часто-часто замахали руками.
— Куртеев! Лива! — вдруг крикнул Лобов.— Андрей Ильич остался!
Боцман покрутил головой и выбросил руку:
— Вали назад! Вытаскивай его, вытаскивай! А я тут, за Корюшкина боюсь. А ты давай! Федь!
Федь! — обернулся он к радисту.— Давай-давай, тут недалеко глубина…
Корюшкин не ответил, он смотрел в одну сторону, на берег, и, стиснув зубы и часто закрывая глаза, все греб и греб, не высовывая рук, по-бабьи.
Лобов подплыл к борту.
— Андрей Ильич! Андрей Ильич! Ну что же вы, Андрей Ильич? Ну, прыгайте! — сквозь слезы закричал он.
Капитан увидел красное лицо молодого моториста и сказал:
— Зачем вернулся? Плыви назад!
— Не пойду я, не пойду я без вас! Вот и все! — еще сильнее закричал, почти заголосил Лобов.— Не пойду я, вот и все! Андрей Ильич!
Старков понял, что Лобов не уйдет. Он сунул оказавшийся у него уже в руках судовой журнал за пазуху, снова заложил его под нижней рубашкой за ремень и прямо в полушубке (он даже не успел подумать: снять ли его?) плюхнулся в воду рядом с мотористом.
В полушубке было легко держаться: он действовал, как поплавок, но зато трудно было грести.
Старков, часто вскидывая голову, чтобы пропустить очередную волну, прерывисто говорил:
— Лобов, слышь… не осилить мне… О-ох!..
— Тут близко, только шубу бросьте! — показал Лобов.
— Да-да, — мотнул головой Старков и стал быстро срывать крючки.
Раздеваться в воде было трудно, и, несмотря на помощь Лобова, Старков дважды глотнул воды.
Куртеев и остальные были уже метрах в восьмидесяти, почти на полпути к краю обсушки. Карин, матросы, а между ними Зойка и Студенец держались вместе, боцман и Воронов подбадривали и подталкивали Корюшкина, а впереди всех размашистыми саженками плыл Шило.
Старков плыл медленнее всех. Раздеваясь, он потерял почти все силы, и теперь только Лобов заставлял его двигать руками и держаться на воде.
— Оставь, слышь… уйди, слышь… — повторял он.— Все, не могу я…
— Андрей Ильич, ну еще, ну еще чуть-чуть, — дрожащим голосом твердил Лобов. — Вон Шило уже на ногах. Ну еще чуть-чуть…
Старков взглянул вперед: правда, Шило, то и дело падая и размахивая руками, вязко бежал к берегу по колено в воде. Он был уже у самой черной полосы земли.
— М-м-м…—мычал Старков и, уже бессознательно, ничего не думая и не чувствуя, подталкиваемый то слева, то справа Лобовым, едва шевелил руками и все-таки двигался к берегу.
Лобов всхлипывал и все время смотрел на капитана, на его спутанные волосы, облепившие посиневшее и сморщенное лицо, и почему-то вспоминал, как в той партии, на турнире, когда они, поставив очередную баржу под разгрузку, сами стали к причалу, капитан в салоне, объявив ему первый шах, повторял: «Ты сер, а я, приятель, сед». У стола собралась вся команда, за Старкова болели все палубники, за Лобова низовики…
Лобов поднял голову и посмотрел вперед. Боцман вместе со старшим мотористом Вороновым подхватили под руки и тащили к берегу еле волочившего ноги Корюшкина. Остальные были уже на обсушке, которая рядом с заснеженным берегом выглядела черной, и, подпрыгивая, размахивая руками, хлопали себя и друг друга по спинам, плечам и что-то кричали. Лашков и Карин были около Зойки. Потом помощник и Студенец побежали к воде, навстречу Лобову, тащившему совершенно обессилевшего капитана. Ноги Старкова скребли по гальке.
— Андрей Ильич! — крикнул Куртеев.— Нельзя останавливаться! Скидай одежу! — махнул он всем рукой.— Скидай и выжимай! Живей, живей… ее мать!
Сам он сорвал с себя ватник, сапоги, брюки и белье и, бросив что-то под ноги, перескакивая с одной ноги на другую, стал завертывать руками жгут.
Его примеру последовали все, лишь Зойка, озираясь, сняла трясущимися руками только тужурку и кофту. Голый Куртеев подскочил к ней, вырвал кофту и рывком, ухватив за подол, потянул кверху платье.
— Все снимай! Все выкручива-ай! — Он стащил с нее платье, бросил его Лашкову, рванул лифчик и крикнул Карину:— Помоги ей!
Потом боцман схватил кофту и начал растирать стонущей от стыда и боли Зойке грудь и плечи. И говорил:
— Та-ак! Вот та-ак!..
Старков сидел на большом заиндевевшем валуне и вяло сдавливал руками китель. Он смотрел на окружающих и качал головой. Он понимал, что пройти в мокрой, обледеневшей одежде семнадцать километров до Новых Солонцов почти невозможно, во всяком случае, для него.
— М-м-м…— Он уронил голову.— М-м-м…
К нему, на ходу натягивая сапог на вторую ногу, подскочил Куртеев.
— Димка, давай!— крикнул он Лобову и стал трясти капитана за плечи и срывать с него рубаху.
— Андрей Ильич, шевелись! — закричал он. Потом, повернувшись к остальным, заорал еще громче: — Прыгай, говорю! Двигайтесь… вашу мать!
Воронов и Студенец помогали Корюшкину. Он уже тоже переоделся, и приседал, и бил себя по груди накрест руками вместе со всеми.
Шило, не останавливаясь, прыгал с большим голышом в руках.
— Чего ждем? — бросил он камень.
— Напрямик не выбраться: снег,— говорил, тяжело дыша, Куртеев и растирал Старкову спину.— Надо бежать по обсушке, пока она не в воде. Да не отставать! Все разом, держись кучки!..
Кто-то уже затопал по влажной, обнаженной земле.
— Евгеньич, гляди за пацаном! — кивнул боцман помощнику и показал на Сулина.— Вали, ребята!
Ходом! Ходом!..