3
Велик ушел от Амели, когда Ян Викторович оброс новыми слушателями и начал рассказывать о своих приключениях по второму разу. Солнце давно уже перевалило через свою высшую точку и медленно катилось к далекому горизонту. Со стороны Чарнецов на Комары двигалась туча, накрывая землю пасмурью и поливая дождем, но тут еще все было ярко, и в окнах бликовали солнечные лучи.
В деревне царило оживление. Через дорогу от хаты к хате перебегали женщины и дети, вдали двое мужчин несли на плечах противотанковое ружье. Выходит, прибыли партизаны.
Выйдя на окраину деревни, Велик увидел за рекой на взгорках партизан. Они копошились там, занимая, видно, оборону. Дело, оказывается, было серьезное и тревожное. Он стоял, вглядываясь, и размышлял. Выходит, ждут немцев?
Дома он застал непонятную суету. Варвара и Каролина увязывали в узлы домашний скарб, дети помогали им, а больше мешали. За столом сидел коротко остриженный желтоволосый молодой партизан в расстегнутом немецком мундире со следами сорванных знаков различия на рукаве, плечах и воротнике. Перед ним лежали части разобранного автомата. Партизан протирал их тряпочкой и смазывал маслом. Лицо его было сосредоточенно, он тихонько напевал:
В этот вечер далеко за Волгой
Отцветала акварель зари.
Я к тебе приехал ненадолго —
О большом с тобой поговорить.
Он коротко взглянул на остановившегося у стола Велика и сказал буднично и дружелюбно, как давно знакомому человеку:
— Сбегай-ка, хлопче, на улицу, принеси мне хороший прут.— И продолжал петь:
Я сейчас беседую с тобою, Но другое в мыслях у меня: Может, завтра — утро голубое, А мне седлать горячего коня.
— А мы в укрытие собираемся,— сказала Варвара, когда Велик вернулся со двора.— Вот товарищ говорит — завтра немец может сюда заявиться. Ты бы. Веля, тоже все повязал в узлы. Снесем в землянку, целей будет.
— Кому оно нужно, это барахло? — дернул щекой Велик.
— Да нам же, сынок. Спалят хату — надеть на себя нечего будет. Голяком пойдешь?
— Правильно, хлопче,— встрял партизан.— Живы будем — все будет, а убьют…
Может, завтра рано-спозаранку разгорится небывалый бой. Потеряю там свою кубанку с молодой курчавой головой.
Пел он так проникновенно, что на сердце становилось еще тревожнее и беспокойнее.
— Значит, немцы и сюда придут? — проглотив горький комок, полувопросительно сказал Велик.
— Он драпает, хлопче,— уклончиво ответил партизан.— Не сегодня-завтра Красная Армия здесь будет.
— Пока она дойдет до Комаров, нас тут немец с навозом смешает,— подала голос Варвара.— Вы оборонить нас, мабыць, не сможете.
Партизан обиженно вскинул голову, но сказал тихо и как бы винясь:
— Нас тут — потрепанный, истощенный отряд. Вырвались из блокады. Вы слыхали про озеро Па-лик? — Никто ему не ответил.— Если он завернет с большака сюда, будем драться. А вам надо прятаться, если есть где, а лучше уходить за реку…
— Куды на ночь глядя! — махнула рукой Варвара.— Може, уранку.
К Велику подошла Манюшка, блестя хитренькими глазенками, сказала:
— А я сама все в узел связала. Теперь только оттащить.
Землянка, в которую перебрались на ночь, находилась в пойме Усвейки Принадлежала она трем семействам. Но поначалу тут было не тесно: никому не сиделось в этой норе, кто ушел к реке, кто в деревню. Велик, Лявон, Амеля и Мишка поднялись на высокий берег. Отсюда им хорошо были видны окрестности: и те взгорки за рекой, где притаились окопавшиеся партизаны, и черневшая невдалеке березовая роща — деревенский погост,— и шелестевшая внизу листвой долина Усвейки.
Плыла тихая, ласковая летняя ночь. Умиротворение лежало на всем, было растворено в воздухе. Постепенно оно завладело сердцем. Велик смотрел на яркие звезды в высоком небе и думал о них величественными и красивыми лермонтовскими стихами:
Кочующие караваны
В пространстве брошенных светил.
Он слушал сонный шепот поймы, и ему чудилось, что понимает, о чем она шепчет: «Нет в мире ни войн, ни бед, ни смертей. Земля просыпается утром, живет, работает днем и, усталая, медленно и тихо отходит ко сну вечером. Война, фашисты, кровь, пожары и страдания — это случайный кошмарный сон».
Наверно, то же чувствовал и Амеля.
— Эх, коли б все вот так и было! — вздохнул он.— Проснулся утром, а на земле мир, и никакой войны не было!
— Ты! Болван! — насмешливо воскликнул Лявон.— Завтра проснешься, а в деревне немцы. Зачинють в хате и подпалють. Как в Бобрах.
— Хай бы партизаны только бой начали,— сказал Амеля.— А мы б тогда всей деревней им допомогли.
— Ты! Сиди, помощник!
Амеля сник. Велик подумал: «А что? Начнется бой — приползу к партизанам, не прогонят. Винтовка найдется. А потом, может, даже автомат у немцев захвачу».
К землянке они вернулись поздно ночью. Девочки уже спали, только Каролина сидела у входа, положив подбородок на колени.
— Взрослые ночуют в деревне. Коли начнется, прибегут. Пошли покажу, где вам спать. Дай-ка руку, Велька.
Он подал ей руку, она встала. Велик разжал пальцы, но она не отпустила, несколько мгновений молча стояла перед ним, сжимая его руку. У него зашумело и закружилось в голове, в глазах поплыли разноцветные пятна и круги.
— Пошли, пошли,— сказала она тихо, только ему, и стала спускаться по земляным ступеням.
А Велик не мог стронуться с места. Проходивший мимо Лявон задел его, и тогда он торопливо последовал за ребятами.
В землянке все лежали на соломе, застланной рядном. Ребятам место было отведено у двери, сразу за Каролиной. Она, как старшая, должна была лечь у входа. Рядом с нею — Лявон, потом Велик, Амеля и Мишка.
Каролина легла после всех. Обмирая сердцем, Селик вглядывался в ее смутный силуэт, стараясь угадать, что она делает. Наконец по звукам определил — расчесывает волосы. Волна никогда не изведанной нежности затопила душу. Велик решил: как только она заснет, он ее поцелует.
Томительно тянулось время. Велик даже слегка подосадовал на Каролину, что так долго копается, потом на то, что долго не может заснуть: она вздыхала, шептала что-то себе под нос.
Наконец, ее ровное дыхание слилось с дыханием и сонным бормотанием остальных. Велик осторожно привстал и начал ощупывать место за Лявоном, куда можно было бы опереться руками. Найдя свободное пространство, он склонил голову и стал искать Каролинино лицо. Темнота была кромешная. Велик потерял всякую ориентировку. Его губы скользнули по ткани, наткнулись на пуговицу, наконец, коснулись гладкой горячей кожи. Не успел он прижаться губами, как почувствовал — в переносицу ему уперся кулак и с силой отпихнул его. Велик потерял равновесие и упал на кого-то — скорей всего на Лявона. Тот не издал ни звука, только переменил позу. Велик быстренько улегся на свое место и притаился. Все было спокойно. Только оттуда, где, по его — может быть, неверным — расчетам, лежала Каролина, донесся тихий невнятный звук, который можно было принять и за сонный прерывистый вздох и за сдавленный смех.

4
Утром в землянку пришли взрослые: председатель Макар с Макарихой (их дети тоже ночевали здесь), Варвара и Амелина мать.
— Живо таскайте узлы на подводу! — скомандовал Макар.— Отправляемся в Телятичи.
Оказалось, проехавший утром по деревне верховой сказал, что группа фашистов свернула с большака, и комаровцам лучше уйти за реку: с танками через нее немцы не полезут, а без танков с ними можно побороться.
Быстро побросали в телегу узлы и двинулись по дороге на Телятичи. По пути к ним присоединилось еще несколько подвод. Многие тащили скарб и ребятишек на себе.
Велик шагал в толпе и с любопытством поглядывал на Каролину, пытаясь прочесть в ее лице что-нибудь о ночном происшествии. Но она ни словом, ни улыбкой, ни движением брови не показывала, будто ей что-то известно. Может быть, так оно и было, и это не ее кулак познакомился с его переносицей. Но тогда — Лявон? Недаром же он даже не пикнул, когда Велик свалился на него. Однако это тоже сомнительно — он наверняка поднял бы крик. И уж одним тычком не ограничился бы. Да и сейчас не молчал бы и не делал вид, что ему ничего не известно. А может, ни та, ни другой не думают сейчас о том происшествии — утренние заботы куда серьезнее. Каролина ведет за руку Яню и пятилетнюю Амелину сестру Марусю, подгоняет их, чтобы не отставали от подводы, и успокаивает: мол, теперь уже осталось недалеко, скоро приедут на место и тогда отдохнут. Лявон идет рядом с Макаром, тот время от времени передает ему вожжи, и Лявон полностью занят и озабочен своими обязанностями. Велику даже совестно сделалось, что он не думает о нынешнем опасном общем положении, а занят своими личными переживаниями. Вот к нему с обеих сторон жмутся Мишка и Манюшка, как к своему кормильцу и защитнику, а он не обращает на них никакого внимания.
Вдруг передняя подвода остановилась, и одна за другой начали останавливаться остальные. Люди сбивались в кучу все плотнее и плотнее, слышалось бормотание старух, читавших молитвы, охи и вздохи, плач детей. Велик пробился из середины толпы и увидел зеленые бронетранспортеры. Один мчался наперерез комаровскому обозу, два обходили слева и справа.
У Велика сжалось сердце. После отъезда из Шуреи в партизанскую зону он надеялся и даже был уверен, что никогда больше не увидит эти ненавистные серо-зеленые мундиры, не услышит зловещее горготанье, постоянно таящее в себе опасность и смерть. И вот они, опять они. Эта встреча была тем более ужасной, что состоялась в партизанской зоне, где фашисты не знали удержу в зверствах.
Бронетранспортеры приблизились вплотную и остановились. Тот, что шел наперерез, развернулся и открыл огонь из пулемета в пойму Усвейки и дальше, по Телятичам. С остальных соскочили солдаты и врезались в толпу, хватая за руки и вышвыривая в отдельную кучку пятнадцати-шестнадцатилетних парней и девушек. Кого покрепче, для работ, понял Велик. У него помертвело все внутри, когда широколицый, в веснушках немец выдернул из толпы Каролину. Цеплявшихся за нее Яню и Марусю он ловко, умело оторвал и отбросил прочь. Те от страха даже заплакать не посмели.
Велик, не отрываясь, смотрел на ее побледневшее, но внешне спокойное лицо, и все в нем словно натягивалось и каменело. «Надо что-то делать. Надо как-то выручать! Надо. А то что ж: как целовать — ты герой, а как заступиться — тебя нет».
Он не знал, что делать, но готов был на все и, наверно, совершил бы какой-нибудь бесполезный поступок или попросту привлек бы к себе внимание солдат. Видимо, у него был такой настораживающий вид, что Каролина, взглянув на него, испуганно взмахнула ресницами, отрицательно затрясла головой и, показывая глазами куда-то вниз, несколько раз сжала и разжала пальцы. И Велик, следуя за ее взглядом, увидел и только тут почувствовал, что у него крепко сжаты кулаки и сам он весь подался вперед, готовый вот-вот выскочить из толпы. Он глянул на Каролину. В глазах ее были слезы. Она через силу улыбнулась ему и, слегка отвернув лицо, стала искать в толпе родных.
Немцы вывели Яна Викторовича. Одна рука его была на перевязи, другою он поддерживал раненую.
— Партизан! — торжествующе воскликнул солдат. Ян Викторович отрицательно покачал головой. Немец иронически подмигнул ему и засмеялся.
— Рус хитрый, дойче глюпый, яволь? — И подтолкнул его автоматом в бок.
Яна Викторовича отогнали к бронетранспортеру и оставили там одного, шагах в трех от машины.
Он был зол: выходит, сам себя отдал в руки фашистам. Надо было уйти к партизанам в окопы, но поддался на уговоры троюродной сестры, Амелиной матери: мол ты там будешь, однорукий, только мешать, а уйти из дома можно и утром. Да что ж теперь спихивать на кого-то — сам виноват, промедлил… Надеяться не на что. Достаточно глянуть на его пулевое ранение… Да и гранату все равно взрывать надо — чека-то из нее выдернута. Так не опоздать бы.
Он отыскал в толпе лицо Велика, встретился с его горящими глазами и попрощался. Попрощался с Амелей. Долгим взглядом поговорил с сестрой: «Видишь, как вышло. Надо бы не слушать тебя». «Да что ж, от судьбы не уйдешь. Прости меня». «Прощай». Шагнул к группе солдат, куривших у бронетранспортера, вытащил из-под раненой здоровую руку, в которой была зажата «лимонка», и бросил гранату им и себе под ноги.