Левая, правая где сторона

Рассказ
Нора Ясенева

Андрею надо было сходить на следующей.
— Ну, покеда! — помахал он Диме.— В понедельник не забудь книгу, которую обещал!
— А ты деньги на подарок!
— Осторожно, двери закрываются! — разнеслось по перрону. Зашелестев, сомкнулись двери.
…Дима ждал автобуса недолго, но успел за это время совсем окоченеть. Резкий северный ветер пронизывал насквозь, широко разбросанные дома новых кварталов не были для него преградой. Он дул вовсю, сметая легкие рваные облака с темно-фиолетового неба. Даже редкие крупные звезды — и те, казалось, поддавались его напору, шевелились и медленно, но неотвратимо двигались.
А во дворе Диминого дома можно было снова поверить в весну. Двенадцатиэтажный корпус заслонял от ветра, и возле него сохранился теплый воздух, не до конца остыл нагретый солнцем асфальт, весь расчерченный мелом. Но чуть дальше шевелились кроны деревьев. Их все еще голые ветви раскачивались, вздымались, бились друг о друга.
Диме захотелось постоять в теплом затишье. Просто так постоять, никуда не спеша. Целую неделю он все время куда-нибудь опаздывал: то на работу, то с обеденного перерыва, то на лекции. А сейчас он стоял, и не надо было торопиться, и впереди воскресенье, и можно будет по-настоящему выспаться…
Конечно, полностью отдохнуть не удастся: мать заставит делать что-нибудь по хозяйству (ей постоянно кажется, что сын — лентяй), но это все равно будет дом…
Приятное чувство освобождения, чувство отпуска завладело Димой. Он бросил портфель на скамейку, стоял и рассматривал собственный двор, как будто впервые его увидел. Впрочем, привыкнуть к нему он не успел. Переехали сюда совсем недавно, когда снесли их старый дом, двухэтажный, с крохотным двором, где росли всего три дерева и стоял деревянный стол, за которым летом не переводились доминошники. Там все знали всех и всё о каждом.
А здесь Дима не знал никого, даже своих ровесников. Да, собственно, и двором и домом назвать все это можно было только условно. Четыре длинных корпуса вполне могли вместить население маленького городка. Они охватывали просторный четырехугольник земли, на котором чего только не было: небольшой парк, волейбольная площадка, детский городок и даже школа. Рядом — перейти дорогу — точно такой же, стандартный московский микрорайон, за ним — еще и еще.
Дома кажутся светящимися сотами…
— Хо, ты-то как сюда попал? — раздался сзади знакомый голос.
Дима обернулся и невольно присвистнул: он увидел Андрея.
— Да я здесь живу! Вон в том корпусе.
— А я — в этом!
— Надо же! И ездим разными дорогами… Только моя короче.
— Вряд ли! — помотал головой Андрей.— Я застрял потому, что приятеля встретил. Со старой квартиры… Послушай, может, ты мне тогда завтра книгу дашь? Занеси, а?
— Ладно!
— Смотри, вон мои окна: на седьмом этаже, слева, где занавески полосатые… Только ты, Димка, не поздно, а то я на свою голову пообещал с сестренкой в кино сходить!
— Второй подъезд, седьмой, слева,— повторил, запоминая, Дима и пошел к себе.
…Утром в одиннадцатом часу мать отправила Диму за картошкой, молоком и прочими припасами. По дороге в магазин он забежал к Андрею.
Дверь открыла худенькая девушка, почти девочка, с сердитым лицом.
— Нет его…— Она неожиданно всхлипнула.— Всегда так: наобещает, наобещает, а потом позвонит какая-нибудь очередная девчонка — его и след простыл! Лучше б уж ничего не обещал…
— Ну чего ты? — растерялся Дима.— Я вот книгу ему принес. Про пиратов… Ты почитай пока!
— А он придет и отберет…— Она не сдержалась и снова всхлипнула.
Длинные руки ее были тонки и беспомощны, торчали ключицы; глаза, из-за худобы кажущиеся несоразмерно большими, покраснели от слез. Девушка смутилась от Димкиного пристального взгляда.
— Знаешь, что сделаем? Ты прочти книгу сначала сама, а потом скажешь ему… Ладно?
— А ничего?
— Книга-то моя! Кому хочу — тому даю… Вот и все! И успокойся… А то как маленькая…— Дима лихорадочно придумывал, что бы еще сказать.— Знаешь что? А со мной в кино не пойдешь? Серьёзно!.. Я вот быстро сгоняю в магазин, а потом за билетами. Хорошо? А ты спустишься вниз в полпервого.
Заливаясь краской, она кивнула. Дима стремительно выскочил на лестничную клетку. Он не стал вызывать лифт и помчался вниз.
«Ой, я ж даже имени не спросил!» — вспомнил он. И вдруг хрипло завопил:
— Я имени ее не зна-а-а-ю!
«Не знаю… знаю… знаю…» — гулко разнеслось по лестнице.
«Ну и пусть! — подумал Дима, перескакивая через три ступеньки.— Но Андрей-то хорош! До слез довел… Мне б такую сестренку, так я б…»
Когда Дима притащил домой две набитые продуктами авоськи, мать устало попросила:
— Сыночка, вымой пол!
— Мне за билетами надо…
— В кино?.. Видишь, сколько стирки… И обед я еще не начинала готовить…— Она вздохнула.— Старые брюки надень!
К тому времени, когда был вымыт пол, отжато и развешано белье, бежать за билетами было уже поздно: на часах — двадцать минут первого. Поесть и то некогда. Дима переоделся и выскочил из дома.
На скамейке возле второго подъезда сидела гримасничающая девчонка лет двенадцати, а сестры Андрея еще не было. Кроны деревьев почти не шевелились. На волейбольной площадке горланили мальчишки. Скрипели качели. В песке копошились малыши.
— Андрюша… Андрюша! — позвала женщина из окна второго этажа.— Домой!
Немного погодя донеслось:
— Марина, обедать!
— Андрей! — надрывно кричала старушка возле первого корпуса.— Где ты? Иди скорей! Папа пришел!
Диме стало вдруг весело. Он подумал: сколько же в их дворе живет Андреев? А сколько Дим?
— Прости, я опоздала… Мама заставила пол мыть...— услышал он. И обернулся.
— Я занимался тем же! — засмеялся Дима.— И за билетами не сходил… И не знаю, как тебя зовут!
— Оля.
— А я боялся, что Мариной. Пошли?
Девчонка на скамейке противно захихикала им вслед.
— Вот ее точно зовут Мариной!
— Нет, Таткой… Она из соседней квартиры.
В кассе билетов уже не было, но неожиданно повезло: перед самым началом им предложил билеты парень с немного комичной на первый взгляд внешностью. Длинные, почти до плеч, слегка вьющиеся волосы безжалостно подчеркивали двойной подбородок и широкие потрескавшиеся губы. Но Дима увидел его глаза…
«Не пришла?» — подумал он.
Парень отдал билеты и ушел, понурившись.
— Лучше бы не обещала…— шепнула Оля.
— Идем, третий звонок! — Дима потянул ее к входу. И снова разозлился на Андрея: Оля до сих пор переживала утреннюю обиду.
Едва на экране появился всем знакомый невысокий лысоватый человек с лицом одновременно и лукавым и грустным, в зале засмеялись. Во взрывах смеха была странная автоматичность: будто кто-то нажимал или отпускал кнопку.
Дима смотрел этот фильм второй раз. И опять, как и тогда, вздрагивая от хохота, почувствовал, что где-то очень глубоко в нем зашевелился цепкий репейник тоски. Но почему?
А рядом смеялась Оля. Поблескивали зубы, в глазах дрожал отраженный от экрана свет. Отсмеявшись, она вздохнула, притихла. Дима поглядел на нее искоса, не поворачивая головы, хотел спросить, о чем это она, но промолчал.
«Сегодня мыла пол… Наверно, сегодня мыли пол почти в каждой квартире. Может, и в каждой!.. Как одинаково живут люди: стирают, едят, моют полы…
Даже примерно в одно и то же время… И смеются одновременно. Как по команде… И Оля тоже… А, собственно, что я о ней знаю? Ничего не знаю… Но почему-то ее жалко… Нет, не жалко, а… «Жалко» — какое-то не такое слово».
Когда они вышли, на улице ярко светило солнце. Город был наполнен до краев солнечными зайчиками, отражающимися от окон, от автомашин и даже от очков прохожих. Зайчики дрожали, дробились, метались, и исчезали, и снова возникали, напоминая рябь на воде. Небо синело. Воздух казался ласковым.
Тот ледяной ветер, который сметал облака к югу, дул давно, невесть когда, в другом городе, а
может быть, и в другой жизни. Дима почувствовал, что репей отцепился.
— Ты знаешь, кто такой Репей?
— Репей? Сын Лопуха! — засмеялась Оля. И тут же посерьезнела.— А что?
— Так… Ну, понравился тебе фильм? Ты так хохотала, что мне даже завидно стало!
— Завидно? Странно как-то, смеешься, смеешься, а потом… Потом пусто. Даже тоскливо как-то…
— И щемит… А может, в этом и смысл всего?
Оля несколько долгих мгновений ничего не отвечала, потом повернулась и с откровенным любопытством посмотрела на Диму.
— Послушай, как это случилось, что вы подружились с Андреем? Слишком уж вы разные.
Диме стало не по себе.
— Разные? Ну и что?.. Ты, по-моему, чересчур разозлилась на него утром. Мало ли что бывает!..
Девушка позвонила… А откуда ты знаешь, что у нее там стряслось?
— Ничего не стряслось, уверяю тебя! Тем более что Андрей, наоборот бы, не поехал, если б что ни будь стряслось… Он не любит портить себе настроение. Я-то его знаю!
— Нет, не знаешь! Андрей все время кому ни будь да помогает. То в цехе, то в группе… Ему все-все рассказывают. Потому что он отзывчивый…
И профоргом его, думаешь, просто так избрали?
Вот удивительно уж помогать…
— Он ничего не говорил, упустил случай похвастаться! А когда дома не поможет! Ни о чем особенном его и не просят: иногда в прачечную сходить или картошки принести…
— А ты подумала, как он устает? Целый день монотип трещит, как пулемет, только погромче; вечером учеба. Да еще нагрузки! У меня поручений меньше, и то к вечеру язык на плече! А моя мама тоже считает, что я ни черта не делаю…
— Что трещит?
— Монотип. Машина такая наборная… Текст на ней набирают.
— Разве вы работаете в типографии? А я думала, на авиазаводе!
— Вот видишь, ничего ты не знаешь о собственном брате.
— Оказывается, он все скрывает… Но зачем? Не понимаю!.. А работать у вас интересно? Интересные вы книги набираете?
— Как когда… Почему ты спрашиваешь? Хочешь идти к нам работать после окончания?
— Да нет…— Оля снова надолго замолчала.
Она шла чуть впереди Димы, глубоко засунув руки в карманы красной куртки. Молчание ее было легким, она не навязывала его.
Прошли мимо главного здания университета, подошли к обрыву. Оля мельком глянула вниз и потянула Диму в сторону, к белой церквушке.
Они сели на недавно покрашенную и еще чуть липкую скамейку. Впрочем, краска уже не пачкала.
Оля долго смотрела на серый каркас здания вдали.
— Я, наверно, буду дома строить,— сказала она,— но только, чтоб иначе…
— А как?
— Не знаю… Только иначе! Вот… Скажи, тебе нравится, какой наш дом?
— А он никакой… Я как раз вчера об этом думал… Понимаешь, раньше мы жили в развалюхе, ну самой настоящей развалюхе! Два этажа, все сгнило и перекосилось, но… Как бы тебе это объяснить…
В доме была какая-то своя собственная соразмерность. Он был накрепко связан со мной. Именно со мной! И я знал его в лицо. Не понимаешь?.. А теперь я могу заблудиться. Ведь они все одинаковые! Как смех в кино…
— Ага… И люди в них кажутся одинаковыми. А ведь это люди — не муравьи!.. И разъединены… Наверняка придумали это те, кому все равно: был бы удобный диван да телевизор. Иначе надо строить, — сердито сказала Оля.— Мне домой пора. И не провожай меня, ладно?
Дима хотел было сказать, что это совсем не «ладно», ведь ему нужно, если не в тот же, так в соседний дом, но вовремя удержался.
— А в среду вечером что ты делаешь? — спросил он.
— У тетки день рождения… Книгу я принесу сюда в воскресенье, и ты сам отдашь ее Андрею, хорошо? Я ничего не хочу ему объяснять… Пожалуйста!
— Ну давай.
— В час тогда…
Оля ушла, а Дима, посидев еще немного на скамейке у белой церквушки со смешным названием Никола-на-Воробьях, спустился к самой воде. Солнца уже не было. Серая рябь легла на воду полосами — начинался ветер. Небо затянули тучи. И на душе стало пасмурно. Сейчас Диме совсем не хотелось вопить от радости, как утром. Странное, очень неуютное чувство овладело им. Что это было? Предчувствие трудностей? Или потребность в определенности? Взрослеет человек скачками. В те минуты, когда ему неуютно и нет желания уходить от этого неуюта…
Дима снова поднялся наверх, к университету, и пошел домой. Шел и думал об Андрее, о том, почему он такой. Будто речь идет о разных людях. О себе. И об Оле. То она беззащитна и понятна, то…
Дома Дима застал только деда. Дед едва кивнул ему, не отрывая глаз от телевизора. Показывали какой-то бесконечный детектив. Димка несколько минут смотрел на экран, но там была такая нудь, что он ушел в другую комнату и лег на диван.
Почти сразу же пришел дед.
— Ты что смотреть не стал? А? Заболел? — На Димкин лоб легла сухая, стариковски легкая ладонь.
— Деда, посиди со мной!
— Канючишь, как маленький! — недовольно сморщился дед.— И голова, по-моему, горячая…— Он уселся рядом.— Ты где ходил целый день?
— В кино был. Потом с человеком одним разговаривал… Послушай, тебе нравится здесь? Тебе здесь лучше жить?
— Поудобнее. Чего ты вдруг спрашиваешь?
— Понять кое-что хочу. И потом… Ты только серьезно ответь! Важно это очень… Вот ты столько лет живешь, не надоело тебе все? Ну, люди не надоели? Не хочется спрятаться ото всех?
— Такая мерехлюндия только у молодых бывает! — Дед сердито пожевал губами.— Чем человек старше, тем больше он связан с другими, кровно связан, тем нужнее они ему…
— Какой же человек планировал наши дома? Думаешь, не старик? Здесь каждый сам по себе. Так ведь сделано?
— А, вот ты о чем! Недодумано, правда. Так ведь не один человек этим занимался… А если б один, то скорее не старик, а молодожен.— Дед засмеялся.— Ну, сам подумай! И о стариках ты неправильно судишь. Без понимания. Вообще-то стариком хорошо быть! Серьезно говорю! Ты не удивляйся. Вот, когда я такой был, как ты,— господи, сколько старья на свете жило!.. Нудный был мир… А теперь? Я-то старею, это верно. Но вокруг все молодеет. Ты сам посуди: все ведь моложе меня, ровесников моих почти не попадается, а уж старше…
Вокруг одна сплошная молодость! Помирать не хочется! А ты: люди надоели… Укрыть тебя одеялкой? А? Дать чего поесть?.. Ну, твое дело…
Дед снова пошел к телевизору. Дима повернулся к стене и прикрыл глаза. Вспомнились золотистые искорки в тонких волосах, «Репей — сын Лопуха»… Все-таки первое впечатление было, наверно, правильным: она незащищенная… И дома у них что-то не так… Дело, видимо, не только в Андрее! А Андрей… Что же такое Андрей?
…В понедельник утром мастер велел Диме отложить начатое и набрать «молнию» — срочную, идущую вне всяких графиков работу. Сложности в ней не было никакой, «сплошной» текст (ни формул, ни иностранного), но уж очень много там было общих мест, стертых фраз, штампов. В этом для наборщика таится опасность: именно из-за примелькавшихся слов мозг порой утрачивает бдительность, и тогда в наборе ошибка громоздится на ошибку.
Дима застрял с этой «молнией» и даже обедать пошел с опозданием. В столовой нашлись только остывшие, неприятного вида котлеты. Но он был так голоден, что покорно съел их.
Андрея он увидел в конце работы в душевой.
— Сегодня на лекции не пойду. Не выходит ничего! Ты что ж книжку-то не принес?
Дима замялся.
— Взял, что ли, кто почитать?
— Я тебе в следующий понедельник принесу.
— Ну, лады! Да, деньги я тебе завтра отдам… Забыл. Терпит?
— Терпит…
«Видно, и в самом деле что-то вчера случилось. Напрасно Оля обиделась!» — подумал Дима.
…Во вторник они впервые ехали домой вместе с Андреем. На эскалаторе перехода Дима чуть не вскрикнул: впереди вполоборота к нему стояла Оля и разговаривала с высоким парнем, квадратностью плеч похожим на штангиста. Почувствовав на себе взгляд, Оля медленно повернулась, продолжая говорить, и залилась краской. Парень удивленно посмотрел на нее и тоже оглянулся.
— Видал?— возбужденно сказал Андрей.— Глаз на тебя положила! Хочешь познакомлю? Это ж моя соседка! Хороша деваха, правда?
— Соседка? — растерянно прошептал Дима.
— Ну да! А это ее брат…
«Все ясно! — лихорадочно думал Дима.— Как всегда… Левая, правая где сторона?»
«Левая, правая где сторона?» — так дразнили его еще в школе: он никак не мог понять, почему в зеркале правая рука оказывается левой…
«Левая, правая где сторона?» — крутилось у него в голове, пока они шли домой с Андреем, без конца что-то говорившим, только Дима не слышал, что…
Ночью на Димкиной груди уселась неизвестно откуда взявшаяся обезьяна с плешью, как у мастера наборного цеха, и принялась строить рожи — так рьяно, что Дима проснулся усталым и злым.
На работе в этот день он насажал столько ошибок, что, когда принесли корректуру, мастер с плешью, как у обезьяны, от удивления долго качал головой.
Неделя тянулась долго и противно…
Пришло воскресенье. Димка проснулся рано, будто на работу, но валялся в постели до тех пор, пока мать не принялась ругаться. Только тогда он встал. Очень неохотно. Мама, всегда удивительно точно знавшая, когда нажимать на сына не стоит, сегодня не дала ему никаких поручений, предоставила его самому себе.
Дима бродил из угла в угол и с тоскою думал, что идти на обрыв не нужно, разве только, чтобы убедиться, что Оля не пришла («потому что зачем ей приходить…») и чтобы все стало на свои места («лучше, когда все ясно…»).
Еще издали он увидел на скамейке возле церкви красную знакомую куртку. И невольно побежал. Оля встала ему навстречу.
— Вы просто перепутали квартиру…— сказала она, глядя в сторону.— Я могла бы догадаться с самого начала. Но я… Я так обрадовалась, что брат… Что с ним дружат и… нормальные люди, а… не всякие там…— Голос ее сорвался. Она помолчала и добавила, стараясь говорить твердо и строго: — Вот ваша книга. Спасибо! Возьми же…
Полные горечи глаза. Ломко поднявшиеся плечи. И Дима внезапно успокоился, почувствовал себя сильным и взрослым.
— При чем тут книга? Я пришел из-за тебя! И из-за себя… В основном из-за себя…— добавил он с неожиданной для самого себя честностью.— Только я, наверно, ничего не объясню… Мне трудно…
Человек взрослеет именно в те минуты, когда ему трудно и неуютно и нет желания уходить от этого неуюта.

Журнал Юность № 6 июнь 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Share and Enjoy:
  • Print
  • Digg
  • StumbleUpon
  • del.icio.us
  • Facebook
  • Yahoo! Buzz
  • Twitter
  • Google Bookmarks
Запись опубликована в рубрике Литература. Добавьте в закладки постоянную ссылку.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *