Владимир Панков

Этот человек отделился от гостей и подошел ко мне, когда я закуривал сигарету.
— Разве вы курите? Мне казалось, что вы спортсмен... Хотя, впрочем,— он окинул меня взглядом,— для спортсмена вы не слишком ладны…
Я, улыбаясь, затянулся.
— А что вы улыбаетесь?.. Хотите сказать, что я тоже не слишком-то осанист? Однако, увы, первое впечатление обманчиво. Я, тем не менее, спортсмен…
Я, улыбаясь, курил.
— Понимаю ваши сомнения… Но спортсмен — это, прежде всего здоровье, изнутри, а не снаружи… Хотя, конечно, то, что «снаружи», производит более сильное впечатление. Особенно на приемные комиссии в институтах,— он пошутил.— Не так ли?
Я, улыбаясь, курил.
— Вы, наверное, полагаете, что я тоже спортом ради каких-то корыстных целей занимаюсь? Так?
Я, улыбаясь, курил.
— Странная у вас склонность к намекам… По-вашему, так выходит, что каждый, кто занимается спортом, обязательно надеется что-то с него поиметь. Вы это хотите сказать?
Я, улыбаясь, курил.
— Интересно вы рассуждаете… Может, вы полагаете, что и новую квартиру мне дали как спортсмену?.. Любопытно, очень любопытно.
Я, улыбаясь, курил.
— Но прежнюю квартиру ведь я сдал. Честно сдал… Ну и что из того, что это была моя жена…
Прежняя жена. Прежняя квартира и прежняя жена. Мы развелись.
Я, улыбаясь, курил.
— На что вы намекаете? — закричал он,— Вы думаете, что я развелся с женой фиктивно? Чтобы сохранить прежнюю квартиру, так?
Я, улыбаясь, курил.
— Вы меня доконаете!.. Ну не сдавать же мне было ту квартиру посторонней женщине!
Я, улыбаясь, курил.
— Да прекратите вы эти неприличные намеки! Никакой посторонней женщины не было. Не было!!! — Он уже рыдал.
А я, улыбаясь, курил.
— Ну хорошо, была… Я сдаюсь. Ваша взяла. Но это совсем не то, что вы думаете. У нас была платоническая любовь… Она святая женщина.
Я, улыбаясь, курил.
— Неужели вы тоже ее знаете?.. У вас с ней тоже что-нибудь было?.. Скажите мне, умоляю вас, что у вас с ней было?
Я, улыбаясь, курил.
— Я так и знал! О горе! А я-то, наивный балбес, считал, что она ангел. А ангел, выходит, оказался с рожками, да?
Я, улыбаясь, курил.
— Вы полагаете, что рожки-то были у меня?.. Рога, да? Вы это подразумеваете?
Я положил окурок в пепельницу и раздавил его.
— Та-ак,— тревожно протянул он.— Ч-что вы хотите этим сказать?

Я повернулся и пошел к выходу.
— Это невозможно! — простонал он мне вслед.— Все что-то знают, все на что-то намекают. Я сойду с ума!..

Я же все-таки педагог!
С. Лившин

Никто, никто не спал в эту ночь!
Марк Водовозов учил Леночку Сылко отзываться на обращение «Елена Петровна». Сестры Куксины жгли свечку перед портретом Ушинского. Степан Кимоно мрачно татуировал на руке: «Не забуду правило буравчика». Им было от чего не спать: завтра предстоял первый самостоятельный урок.
Ученики тоже не теряли времени. Они уже старательно натерли доску мылом, журнал — мелом, заклеили на глобусе Австралию Кемеровской областью и подключили учебный скелет к настоящему трансформатору. Теперь вопрос упирался в одно: успеет ли Леночка Сылко
спросить второгодника Гуцова о деепричастии до того, как он спросит ее, как пишется слово
«акселерация»? Дотянется ли Степан Кимоно до спасительной татуировки прежде, чем сядет на буравчик, заботливо вмонтированный в стул? И, наконец, вспомнят ли сестры Куксины, что говорил Ушинский об учениках, топающих на уроке ногами, когда начнут топать ногами на уроке?
Один я не волновался. Прекрасно выспавшись и с аппетитом позавтракав, я после звонка неторопливо зашел в свой будущий класс. Тридцать пар глаз выжидательно уставились на меня, тридцать локтей толкнули в бок соседа:
— Сейчас начнется!
Но я был совершенно спокоен.
Потому что я сделал ставку на Великий Принцип Противоречия.
По этому принципу бутерброд падает маслом вниз да еще на новые брюки начальника, а вместо нужного вам трамвая № 6 приходит преждевременная старость.
Единственное место, где этот принцип можно использовать в мирных целях,— это школа.
…Мимо моего, левого уха просвистела бумажная ласточка.
Мгновение — и я был возле рыжего верзилы, который запустил ее.
— Встать!— заорал я.
В ответ рыжий заорал тоже:
— А вы видели? Да? Видели?
— Видел не видел, а родители пусть придут! — еще сильнее закричал я.— Они у меня узнают, кого вырастили! Они ж будущего авиаконструктора вырастили! Посмотрите, дети, как он сделал эту ласточку! Какие крылья, какой фюзеляж! Ее же хоть сейчас в серийное производство запускать.
Туполев! Ильюшин! Братья Монгольфье!
— От такого слышу!— сказал рыжий и увял.
Несколько минут класс озабоченно шушукался. Потом все стали с преувеличенным вниманием слушать мои объяснения. Я понял, что готовится новая атака.
И не ошибся.
Сперва загудел рыжий, потом его сосед, потом весь класс. Они гудели тихо и мощно, как сто ульев. Лица у них были благовоспитанные и невинные, словно с обложки журнала «Семья и школа».
Но все гудели, не открывая рта. Даже Марк Водовозов, который ходил на медведя с одним шампуром, даже он растерялся бы на моем месте. А сестры Куксины — те вообще были бы уже на полпути от валидола к завучу. Я же продолжал урок и внимательно прислушивался к тому, что происходило в классе. Вдруг ухо мое уловило, что толстая девочка на первой парте только надувала щеки, но не гудела.
— А ты почему молчишь?— строго спросил я.
— Я староста,— гордо ответила она.
Я ехидно улыбнулся.
— Хорошего вы себе старосту выбрали, нечего сказать! Бросает класс в трудную минуту. Или ты гудеть не умеешь?
— Я… меня…разве так можно?— залепетала толстая девочка и заплакала, утирая слезы толстой косой.
Не обращая больше на нее внимания, я сказал:
— Запишите домашнее задание: к следующему уроку каждому сделать трещотки из киноленты, шпаргалки по крестовым походам. Можно с помощью родителей. А теперь —марш на улицу! Играйте в футбол, в куклы, во что хотите! Ну?!
Тридцать ртов открылись от удивления, тридцать локтей толкнули в бок соседа.
— Разыгрывает или нет?
Рыжий спросил напрямик:
— Про Карла Девятого объяснять не будете?
— Ну зачем вам Карл Девятый? — мягко улыбнулся я.— Вы посмотрите лучше за окно: солнце светит, птички поют,деревья зеленеют… Самое время смастерить рогатку и бахнуть по птичке. Айда за мной!
Ученики вышли на цыпочках. Толстая староста на всякий случай осталась в классе. Она сидела, зажав уши и зажмурив глаза, пока за ней не прибежали родители и не перевели ее в специальную школу для отличников, где физкультуру преподавали на английском языке, а гардеробщица имела ученую степень кандидата философских наук.
А на мой класс теперь приезжают смотреть даже из-за Полярного круга. Потому что все ученики у меня успевающие, подтянутые и дисциплинированные. Они никогда не пускают бумажных ласточек, не пользуются шпаргалками, не трещат трещотками и уступают
место старшим. И все исходя из Великого Принципа Противоречия. А если кто-нибудь на уроке забывается и снова возвращается к прошлому, я начинаю гудеть. Правда, негромко и с большим достоинством. Я же в конце концов педагог.
Одесса.
С. КОМИССАРЕНКО

Выход
Ее приняли на работу в четверг, симпатичную девушку лет двадцати. А в пятницу с утра затрезвонил наш телефон—добавочный 76.
— Птичкину — к телефону!
— Слушаю,— раздался ее мелодичный голос.
С понедельника стали звонить беспрерывно:
— Пожалуйста, к телефону Птичкину!
— Птичкину!
— Если нетрудно, попросите Птичкину…
Начальник отдела, на столе которого стоял телефон (добавочный 76), раздраженно сказал но
вой сотруднице:
— Может, вы просто сядете на мое место? И вам удобней, и мне не так беспокойно…
Кто-то попробовал заступиться за Птичкину:
— Что вы хотите: молодая девушка, масса знакомых… Вполне может быть, среди них будущий жених!
— Чей?
— Птичкиной.
— Но при чем тут я?! Вернее, мой телефон, — кипятился начальник.
— А если у нее нет своего? Как прикажете ему быть?
— Кому?
— Жениху!
— Не звонить вообще!! — вскричал начальник отдела. Тут позвонили, и он прорычал в трубку: — Птичкиной не звоните больше по этому телефону! Занимаете линию посторонней тематикой!
Но Птичкиной продолжали звонить по добавочному 76.
Начальник отдела созвал совещание по вопросу Птичкиной, но так ни к какому выводу не пришли, потому что все время пришлось отвлекаться, чтобы отвечать в телефонную трубку: «Птичкиной нет!» И уже на следующем совещании — совсем по другой теме — выдвинули Птичкину в состав президиума, чтобы сидела за столом, где трезвонил этот добавочный 76: пусть сама отвечает, что ее нет! А она нет-нет, да ответит, что есть, и несколько раз
брала слово по ходу совещания, чтобы высказаться по телефону…
Жизнь для нашего отдела превратилась в сущий ад.
А Птичкиной между тем стали звонить уже из других городов…
Надо было срочно что-нибудь предпринимать.
Все надежды возлагались на начальника нашего отдела — все-таки у него власть. И он наши надежды оправдал, одним ударом разрубил гордиев узел. Он сделал предложение Птичкиной.
И тотчас прекратились звонки.