Дневник критика
Владимир Соловьев
Я начну с того, что, прежде всего, бросается в глаза: с обилия новых имен прозаиков в «Авроре» и с тех новых «функций», которые выполняют некоторые опытные писатели, вступив на страницы «Авроры».
Драматург Александр Володин возвращается вроде бы к истокам собственного творчества, когда он писал не пьесы, а рассказы, и знакомит теперь читателей с новой своей прозой. Александр Володин — писатель полемический, редко какое произведение его не вызывало споры, но вот скучным, заурядным он никогда не был. Полемику он начинает прямо с заголовка: «авроровская» его повесть называется «С любимыми не расставайтесь», а «авроровские» рассказы — «Письмо друзьям» и «Стыдно быть несчастливым». Последний, впрочем, нельзя отнести к прозе без оговорок — наполовину он написан стихами.
Я понимаю Володина: приятно печататься в новом журнале, который формируется на глазах, которому во что бы то ни стало надо завоевать внимание и симпатию читателей, — поневоле здесь начнешь сам экспериментировать, пробовать.
Журнал не просто площадка для напечатания, это еще стимулятор роста для писателя, особенно если журнал новый, молодой.
Нынешняя проза Александра Володина — это вроде бы куски из его будущей, еще не дописанной книги. Мы заглядываем в «святая святых» — в творческую кухню писателя и видим, как, меняясь «жанрово», он остается верен основным душевным тенденциям своего творчества. Если бы я когда-нибудь стал писать о Володине статью, я взял бы к ней эпиграфом слова Пушкина «И милость к падшим призывал». Правда, в самой статье пришлось бы оговориться, что не милость, а жалость, и не к падшим, а к запутавшимся в жизни людям. В «Старшей сестре» героиня на разные лады повторяет: «Доброе слово и кошке приятно». Все писательство Володина и есть такое доброе слово, которое заставляет человека поверить в себя, в свои неиспробованные, непочатые силы. В этом Володин и верен себе, зато как он неузнаваем «внешне»! Что-то вроде встречи с человеком, которого давно не видел…
Еще один своеобразный дебют. Детский прозаик Радий Погодин выступает в «Авроре» как писатель взрослый. Впрочем, и это подразделение достаточно условное, особенно по отношению к Радию Погодину, для которого, по-видимому, нет различия между детской и взрослой литературой. Есть жизнь, объединяющая взрослых и детей, одна жизнь на всех — о ней Радий Погодин и пишет. За четыре года существования «Авроры» он напечатал в ней три повести: две — «Осенние перелеты» и «Леший» — о войне, «Мальчик с гусями» — о современной жизни.
«Осенние перелеты» и «Леший» сюжетно между собой связаны. Десятилетний герой Радия Погодина сталкивается со всем ужасом фашистской оккупации и силу этого ужаса измеряет своим детством — самым чувствительным к несправедливости возрастом.
И детство-жизнь оказывается сильнее фашизма-смерти. В точно написанных, хотя и сложных по замыслу повестях Радия Погодина читателю дан непростой, кажущийся даже поначалу противоречивым комплекс чувств, который можно определить двумя словами: его повести трагически мажорны.
Повесть «Мальчик с гусями» имеет своеобразный подзаголовок, который вроде бы подчеркивает жанровое своеобразие нового произведения Радия Погодина — «Описание поселка Горбы с дополнениями и примерами». Сюжет этого «описания» в том, что студентка Наташа, приехав на каникулы в родной поселок, усмотрела во всем окружающем сплошную
дикость и безобразие: она краснела и страдала, наблюдая коллективную серость своих земляков. «Чувствовала себя Наташа очень одиноко. Она бы ни за что не созналась, но чувство одиночества, этакой отринутости, доставляло ей щемящее наслаждение — оно как бы поднимало ее над всем миром».
Повесть Радия Погодина откровенно полемична.
Адрес этой полемики — девичий, «ожидающий» романтизм, алчущий сказки и потому упускающий из поля зрения реальность. «Представлялись ей в воображении теплое море, белые скалы и некий капитан, проплывающий мимо. Смотрит капитан в подзорную трубу прямо на нее». Литературный прообраз Наташи обнаружить легко — Ассоль из «Алых парусов» Александра Грина, но Радий Погодин, пародируя этот образ, учитывает изменившуюся жизненную ситуацию и дает образу Ассоль-Наташи соответствующую трактовку. Он избегает нравоучений и поучений, он ставит свою героиню в такие сюжетные условия, когда она, меняясь, изменяет и свою точку зрения. Мечтая о капитане, Наташа отнеслась, конечно, с презрением к Боброву, который остался на второй год в девятом классе, чтобы сидеть с ней на одной парте. Приехав в деревню, Наташа встречает повзрослевшего Боброва — он моряк, а будет вскоре капитаном.
Здесь мы обнаруживаем истинный, хотя и скрытый жанр нового произведения Радия Погодина: это притча, и естественно, что, согласно ее законам, сразу же после высокомерного Наташиного взгляда на Горбы автор переходит к восторженному отношению к Горбам школьника и озорника Вити. Но притча — это не басня, поэтому и в Вите вскрывается некоторое противоречие, а именно: он мечтает стать великаном, но очень боится, что, став им, перестанет замечать зайцев, ежиков и прочих «лилипутов». Иначе говоря, Витя боится того, что произошло с Наташей: она даже великаном не стала, а просто поступила в Ленинградский педагогический институт имени Герцена, но этого оказалось ей достаточно, чтобы забыть о природе, о деревне, о земляках.
Повесть-притча Радия Погодина, отталкиваясь от ложной романтики, приводит читателя к романтике истинной. Она словно переполнена вся ожиданием чуда, которое произойдет не в сказке, а на земле, в жизни, на самом деле.
Веселая и ироничная повесть поднимает вопрос серьезный о связи поколений, об исторической связи времен. Это далеко не простая проблема. Политический и моральный аспекты ее, конечно же, важны, но не менее важен ее философский аспект, ибо связь поколений не просто связь людей, пространственная связь, это еще и связь во времени, связь истории, вне которой человек гол как сокол, и возвращается в своем развитии в доисторическое существование.
Иначе, чем Радий Погодин, решает эту проблему Петр Киле в автобиографическом цикле повестей — «Птицы поют в одиночестве», «Цветной туман», «Муза Филиппа».
Принято считать, что для воспоминаний человек созревает к старости и за мемуары берется одновременно с получением пенсии. О чем вспоминать тридцатипятилетнему человеку? Однако опыт мировой литературы опровергает подобные трюизмы. Приведу один только пример: Лев Толстой написал воспоминание о детстве в 24 года, об отрочестве — в 26 лет, о юности — в 28.
Петр Киле «поручил» свои воспоминания вымышленному литературному герою — Филиппу. Мемуары автор искусно закамуфлировал под форму повести.
И, тем не менее, главное и явственное соединение нанайского и русского материала — это и черта биографии Петра Киле, который родился в 1936 году в нанайском селе Дада, а спустя тридцать лет окончил философский факультет Ленинградского университета, и, может быть, в этом — самая характерная особенность его прозы, ее сюжетных сплетений, стилистического своеобразия.
Петр Киле обнаруживает в своем герое душевные противоречия и внутреннюю конфликтность, потому что два пласта его жизни — культурный и первобытный — соединены контрастно и даны в сложном взаимодействии. Древние легенды и сказания нанайского народа, его обычаи, традиции и привычки в тугой узел сплетены с современными понятиями.
Освободиться от «первобытного» окончательно трудно, и человек живет словно в двух измерениях — в сегодняшнем взрослом, культурном, освоенном мире и одновременно в таинственном мире первоначальных ощущений. И более того — все наши осознанные представления имеют еще и первоначальный слой, основу, которая слагается из забытого и инстинктивного.
Для Петра Киле это не оригинальная метафора и не усложненная интерпретация, но взрослое осмысление детских впечатлений, которые в силу различных обстоятельств расположены ближе к его сегодняшнему дню, чем это обычно случается.
Трилогия Петра Киле — открытие «Авроры», и хорошо, что в № 12 за прошлый год журнал дает новую повесть даровитого прозаика — «Свойства души».
Журналу почти четыре года, срок хоть и скромный, но достаточный — для творческой зрелости, во всяком случае. За эти годы «Аврора» познакомила своих читателей с «новыми именами» — это ее постоянная рубрика, и чуть ли не через номер она в журнале присутствует. Конечно, бывают здесь и, что называется, пустышки, но они неизбежны — процесс отбора, отсева происходит в литературе постоянно.
В семидесятом году Михаил Мохов напечатал в «Авроре» свою первую повесть, «Школа чудаков», я в августовском номере 1972 года — следующую: «Вторник, четверг и суббота».
Обе повести по жанру документальны и автобиографичны, а по интонации достоверны. Первая посвящена работе молодого учителя в далекой северной деревне Едьме, а вторая — в районной макарьинской газете. Обе повести начинаются как дневник, который перемежается этнографическими и филологическими записями, повествование ведется Моховым не спеша, даже как-то неопределенно, словно автор просто задался целью описать все, что увидел, но в обеих повестях читатель неожиданно оказывается вовлеченным в круговорот деревенской жизни, сталкивается с острейшими ее проблемами, становится свидетелем и драматических конфликтов и счастливых удач. Дело здесь и в главном герое, который далеко не сразу становится сопричастным делам и тревогам своих новых товарищей, но когда становится, то бесповоротно и окончательно.
Обе повести Мохова — удача: и для него и для журнала. Острое, проблемное содержание соединено в них с тонкой и интеллигентной интонацией, и все это помножено на талант автора…
Талант.
Я с тайным удовольствием выделяю это прекрасное слово в отдельное предложение и даже в абзац.
Как часто говорим мы о проблемах, о конфликтах, о героях и забываем про талант, ибо все это без таланта мертво.
Талант — это открытие своего голоса, своей темы, своей интонации. Я всегда с какой-то тайной надеждой принимаюсь читать рассказ или стихотворение, подписанное незнакомой мне фамилией: а вдруг?.. Конечно, поджидают порой и разочарования, но, право, стоит десять раз разочароваться, чтобы один раз обрадоваться…
Такую радость открытия испытал я, читая «Аврору», несколько раз; помимо Михаила Мохова и Петра Киле, упомяну двух женщин-прозаиков: Людмилу Петрушевскую и Галину Галахову. Их дебюты состоялись в прошлом году.
Рассказы Людмилы Петрушевской написаны остраненно, суховато. В них прослежены две женские судьбы, два разных характера. И оба можно отнести к открытиям Людмилы Петрушевской. В этих рассказах — тонкое «колебание» смысла: вначале вроде бы перед нами этакие мещаночки, а потом выясняется, что и у них что-то есть за душой, и даже немало, просто не выпал еще случай всему этому выявиться. Неудачные замужества Клариссы, героини одного из рассказов, вроде бы по собственной ее вине. Но вот в очередной раз выходит она замуж — теперь за летчика, и все высокие и отзывчивые сердечные ее струны зазвучали с необыкновенной силой в тревогах за мужа, когда он в полете. Людмила Петрушевская избегает прямолинейных деклараций, она ведет повествование от обратного, но уже сам читатель получает урок, ибо предварительные его выводы о героинях были, как выясняется, преждевременными и ошибочными; молодая писательница учит читателя относиться к людям проникновенно и доброжелательно.
Галина Галахова успела уже опубликовать два рассказа в «Авроре» — «Миша Строев — поющий тростник» и «Писатель мира сего — Пиня Глазов». Похоже, что мы имеем дело с прозаическим циклом о молодых взрослых, какими сейчас являются родители пятиклассников, и о стремительно, поневоле взрослеющих детях.
Рассказ «Писатель мира сего — Пиня Глазов» — о первокласснике и написан остроумно, весело и трогательно, в мелодраматическом ключе, сравнительно редком сейчас. Внутри этого рассказа, в его центре существует еще один рассказ, написанный самим героем, первоклассником Пиней Глазовым. Хорошо написанный, кстати. В один абзац Пине Глазову удалось вместить все волнующие события нескольких дней своей жизни. Взрослых читателей этот рассказ поражает бурной искренностью и содержанием, разрушающим узаконенные формы не только литературы, но заодно и грамматики.
Так потрясают современных зрителей детские рисунки — примитив, в которых выявлено сложнейшее содержание. Рассказ Пини читают старшеклассники и, потрясенные им, печалятся, что «…сидя перед чистыми тетрадками, так ничего и не записали, так как не пришло еще для них время, не зажегся в них огонь вдохновения, который зарождается в недрах души в момент сильного душевного переживания, как случилось с Пиней».
Нет, я далек, конечно, от того, чтобы ставить первоклассника Пиню Глазова в пример взрослым, которые пишут прозу.
Остановлюсь все же на неудаче, которая, как мне кажется, достаточно показательна.
В семидесятом году в журнале «Аврора» дебютировал двумя рассказами врач Дмитрий Притула.
Один из этих рассказов был умелым и довольно-таки заурядным, второй — «Три — два в нашу пользу» — проявил более любопытные качества молодого прозаика: его настойчивое «вживание» в героев с трудной и неустроенной судьбой. В прошлом году «Аврора» напечатала повесть Дмитрия Притулы «Провинциальная история». Героям этой истории, врачам в инженерам, уже за тридцать лет, однако уровень их бесконечных разговоров и споров — студенчески первокурсный. При этом каждый из героев говорит многозначительно, с «думой на лице», и пустословие это на самые высокие темы продолжается со страницы на страницу. Искусственные, ходульные, натянутые построения вместо живых людей: здесь и психиатр Зорин, провинциальный Мефистофель, начитавшийся Ницше и мнящий себя этаким суперменом, и безвольный Замятин, причисляющий себя к роду Васисуалия Лоханкина, и Васильев, откровенная вариация на тему князя Мышкина. Неправдоподобные герои вовлекаются в столь же «сделанную» ситуацию, когда кто-то кому-то изменяет, кого-то за это бьют, кто-то пытается кончить жизнь самоубийством, а кто-то умирает сам — единственное, кстати, более или менее естественное место в повести. И весь сюжет протекает под аккомпанемент звона бокалов (или стаканов), у героев уже язык заплетается по этой причине, но они продолжают со школьной старательностью рассуждать о жизни и многозначительно произносят совершеннейшие банальности. Автор пишет отрывисто, краткими фразами, пытаясь
отыскать внешнюю выразительность там, где отсутствует внутренняя содержательность.
Написанная очень рассудочно, повесть Дмитрия Притулы поучительна в одном лишь плане: нельзя без нужды насиловать собственные литературные возможности, натаскивая их на искусственные и модные сюжетные построения.
Досадная эта неудача «Авроры» выглядит странно на фоне требовательного и чуткого подхода к современной прозе, который редакция обычно проявляет.
Конечно, в рамки этой статьи не уместились все удачи и неудачи прозаических дебютов молодого журнала: одни из них бесспорны, другие вызывают на спор.
Для нас важно другое — сама активность прозаических поисков на страницах «Авроры».
Журнал Юность № 6 июнь 1973 г.
2 комментария на «Дебюты «Авроры»»