День бабьего лета — 29-30

Все свои девятнадцать лет прожил Антон в Москве на Арбате. Он не знал, откуда старуха приехала, не был никогда в деревнях, не видел ничего, кроме города,— субботние подмосковные походы не в счет. Но что-то, не отмеченное им самим твердо, еще тайное для него, то, что спокон веку тревожило людей родной земли, кем бы они ни были, проснулось в нем и держало в тревоге.
Не мог он бросить эту старуху.
Но он об этом не думал, не понимал и даже злился, что теряет время.
Он шел размашисто, иногда менял руку. Старуха торопливо семенила, отставала, распарилась вся в своем жакете, утирала пот узловатыми пальцами и все бормотала что-то на ходу.
Они нашли высокий белый дом, поднялись по лестнице: лифт то ли еще не работал, то ли уже не работал,— позвонили в квартиру.
Долго не открывали.
Потом зашлепали шаги, щелкнул замок, молодая женщина открыла дверь.
Мгновение она смотрела спокойно и отчужденно, не понимала. Потом охнула, засуетилась:
— Мама! Вот не ждали! Вы же в ноябре собирались! А мы думали: устроимся — напишем. Как вы нас нашли? Ах да, Саша оставил адрес. Да проходите, проходите!.. Антон внес чемодан в прихожую.
— Как же все-таки вы нас нашли? Тут не всякий москвич найдет. А Саша на работе. Да снимите жакет-то свой…
— Я пойду, до свидания,— сказал Антон.
Женщина заметила его.
— А, этот мальчик помог вам? Минутку, молодой человек…
Она выхватила из сумочки рубль и протянула Антону. Он удивился, взглянул на деньги, на нее, посторонился, по-прежнему удивленно посмотрел на старуху, отодвинулся боком и вышел.
Потом он бежал вниз, прыгая через ступеньки. Было четыре часа. Он бежал по живописному пустырю, веселил иногда себя — взмахивал руками, подпрыгивал высоко, корчил рожи, орал на разные голоса,— дурачился, мог позволить себе, имел право: целый день был серьезным и правильным.
На дороге ему повезло, поймал такси, спокойно доехал до Галиного дома, но никто не вышел, не открыл дверь.
— Так и будет,— решил Антон и побежал домой.
Такой был день.

30
Дома его ждали. Ждала вся в тревоге мама; ждала — странно! — Галя; ждал Виктор и — на тебе! — Лена, сколько лет, сколько зим.
Ждал его и стол. Антон твердо знал: в ближайшие два года такой стол он увидит только во сне.
Если приснится… Он проглотил слюну.
— Где тебя носит? — спросил брат. И больше ничего, замолчал, Антон даже удивился. Ведь такая зануда. А тут спросил, и все. Не стал пилить. Да и спросил-то без упрека, по-приятельски, не зло.
И даже насмешливо, даже грустно, печально немного.
— Я давно тебя жду,— сказала Галя.
— Сядь поешь,— сказала мама.
Только Лена молчала.

Журнал «Юность» № 8 август 1972 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: День бабьего лета, Литература | Оставить комментарий

День бабьего лета — 31

Шел уже шестой час. Антон мотался по комнате, укладывал чемодан, расшвыривая все, что приготовила мать. Иногда подскакивал к столу, хватал, что попадало в руку, впопыхах жевал. Все сидели, молчали, следили за ним, и только мать время от времени протестовала, когда он отбрасывал что-то важное — шерстяные носки, или теплую рубаху, или кальсоны, без чего не то что в армию — за порог нельзя.
Хорошо бы, конечно, посидеть час-другой за столом, поговорить со всеми, с каждым и хоть минуту побыть с Галкой наедине.
Лена сидела у стены и смотрела на Виктора, стараясь, чтобы он не заметил. «Изменился,— думала она,— складка на переносице, и непреклонности в лице меньше, непримиримости… И железа в нем поубавилось, задумывается часто. И глаза грустные немного, лицо озабоченное, говорит мирно, по-человечески, а временами даже тепло, даже мягко, печально даже… Как будто отогрели немного, оживили…»
Антон в спешке шарил глазами по комнате, все ли взял, заметил в углу коньки, вдруг резанула жалость — к ним и к другим своим старым вещам. Он не подумал — угадал: когда вернется, многое не понадобится, будет другим. Он на ходу поцеловал мать, схватил чемодан, сделал всем ручкой — «пока» и умчался. Такие вышли проводы. И было после него тихо-тихо. Только мать ладонью вытирала слезы.
Потом и она успокоилась и сидела, не двигаясь.
Все молчали. Виктор в этой комнате казался посторонним. Он и почувствовал себя посторонним. Бывают минуты, когда уместны только женщины. Они сидели все разные, но сейчас они были связаны вечной связью женщин, провожающих мужчин в армию.
Виктор вышел на кухню, сел на табурет и стал думать.
Он сидел неподвижно и думал, вспоминая брата, жену, себя, маму, наездницу и весь этот день. «Что же дальше, что дальше?» — думал он.

Журнал «Юность» № 8 август 1972 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: День бабьего лета, Литература | Оставить комментарий

День бабьего лета — 32

Антон бежал по улице. За домами садилось солнце. Нестерпимо горели стекла. Солнце заходило, набиралось меди, и все становилось медным, и медью горели окна, отражавшие свет.
На бегу Антон подумал, что забыл напоследок взглянуть на свои окна.
В светлом медном тепле угасал погожий день.
У года осталось их уже немного; славная пора кончилась, приближалось ненастье; а впереди была еще неизвестность.
Но пока светило солнце, и легкий желтый лист невесомо и долго метался в прохладно-теплом воздухе и прикорнул на чьем-то подоконнике. И славно так было бежать в тишине, в закатном свете — вроде и не торопился вовсе, не летел сломя голову, но тешился, разминал себе в радость кости.
Издали навстречу тронулся грузовик, в кузове сидели стриженые новобранцы. Антон понял, дернулся, рванулся, замахал руками.
И тут же пружинно распахнулась дверца, и вслед за ней на подножку вылез хмурый капитан в полевой форме с портупеей.
— Григорьев? — спросил он негромко.
— Да…— ответил Антон, тяжело дыша.
— Что ж вы в армию опаздываете? — проговорил капитан медленно, боясь себя расплескать.
— Я бежал…
— Бежали? — усмехнулся капитан, сдерживаясь из последних сил.— Хорошо начинаете…
Антон хотел объяснить, что так вышло, ненароком случилось, стряслось… И вдруг разом понял: не нужно.
И так же разом подвелась черта под всей прежней жизнью, в которой можно было объяснять и оправдываться.
— А ну марш в машину! — скомандовал капитан.
Антон кинулся к заднему борту. Чемодан расторопно поймал один из сидящих; Антон мимолетно узнал гитариста, любителя пива.
Машина дернулась, Антона с борта рвануло назад.
И он не удержался бы — несколько рук подхватили его.
«Ничего, не пропаду»,— подумал Антон на лету и врезался в гущу тел.
Грузовик миновал Дорогомиловскую заставу, промчал по Кутузовскому проспекту мимо Бородинской панорамы, мимо Триумфальной арки, выскочил на шоссе и полетел дальше.

Журнал «Юность» № 8 август 1972 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: День бабьего лета, Литература | Оставить комментарий

Осыпалась листва на виноградниках

Ион Друцэ

Шел последний урок. Ученики четвертого «А» уже собирали втихомолку учебники и тетрадки в портфель с тем, чтобы вместе со звонком сорваться с места, как вдруг двери класса открылись и вошел, улыбаясь, новый учитель Ошлобану. Смуглый, низенького роста, юркий, он, казалось, все в жизни умел: и на гитаре играл и в волейбол вместе со старшеклассниками сражался так, что трудно было разобраться, где учитель, а где старшеклассники. Он все время что-нибудь да придумывал, и даже в четвертый «А» он вошел, загадочно улыбаясь.
— Ну, Елена Петровна, покажите, что у вас есть.
— Вот,— сказала учительница, устало кивнув в сторону своих учеников.— Чем богаты, тем и рады.
— Любите песни, ребята?— спросил Ошлобану.
Кто-то из последних рядов потянул устало:
— Можем и спеть…
Сначала они спели всем классом одну песню, но никому не понравилось — ни новому учителю, ни Елене Петровне, ни самим ребятам, которые пели.
Учитель Ошлобану отодвинул доску в самый угол, освободив место перед классом, и сказал:
— Будем петь по одному. Давайте, кто самый храбрый.
Храбрых в четвертом «А» не нашлось, учитель уже начал было хмуриться, и Андрею показалось, что он даже собирается уйти. Ему так нравился этот новый учитель, так ему хотелось узнать, что он там еще придумал, что как-то неожиданно для себя поднял руку, вышел перед классом и потянул тоненьким голосом:
Не дрожи ты, моя чарка,
Осушу, а не съем я тебя…
Учитель смеялся до слез, и учительница улыбалась, и весь класс смеялся, после чего дело пошло лихо. Через полчаса все были проверены, а на второй день на доске объявлений в списке нового школьного хора Андрей нашел и свое имя. Он был счастлив. Ему сначала показалось, что его одного выбрали из всего класса, но выяснилось, что их было трое. Конечно, было бы куда лучше, если бы выбрали его одного, но, с другой стороны, хор есть хор, там должна быть уйма народу, и откуда ты его наберешь, если из каждого класса будешь записывать только по одному?
Репетиции проходили два раза в неделю, и это были жуткие муки, потому что петь не пели.
Сидели и слушали. Ошлобану рассказывал, как надо петь, как надо стоять, когда ты поешь. Что делают при этом твои легкие, куда смотрят глаза, как дышит ног и так далее. Потом их стали расставлять в четыре ряда, и каждый ряд уже назывался не ряд, а голос — первый голос, второй, третий и четвертый.
Потом им дали по листочку и они сели переписывать текст песни «Осыпалась листва на виноградниках». Они писали и улыбались, потому что каждый молдаванин уже в три года знает эту песню. Но Ошлобану сказал, что напрасно они улыбаются: в некоторых деревнях поют эту песню в искаженном виде, потому и надо писать.
Дальше репетиции стали уже интереснее. Все это было похоже на соревнование. Вот, скажем, начинает тихо-тихо первый ряд, то есть малыши: «Осыпалась листва на виноградниках». Уже во второй строчке к ним еле-еле слышно присоединяется второй голос, где ребята чуть постарше. Так же незаметно, с каждой строчкой, прибавились еще два голоса, и с началом второго куплета, там, где «когда ландыши будут в цвету», весь хор, все четыре голоса удивительно как-то сплетались в единое целое, и это было так прекрасно, так величественно, точно собрался вместе народ и поет, и у них румянились лица, они были счастливы.
Потом наступили ноябрьские праздники, и афиша у Дома культуры возвещала, что будет концерт, в котором участвует школьный хор под руководством учителя Ошлобану. День был пасмурный, и действительно, как говорилось в песне,— и листва осыпалась, и ласточки улетели, и люди как-то приуныли.
Нужно было им сказать: не теряйте присутствия духа, ландыши опять зацветут, и ласточки с юга вернутся.
Зал был полон, занавес раздвинулся, и они стояли друг перед другом, лицом к лицу. Там был зал с настоящим народом, тут был хор на сцене, слепок народа, а между ними стоял маленький, курчавый учитель Ошлобану. Он ждал тишины. И, когда настала такая тишина, что прямо деваться от нее было некуда, он тихо поднял руки, точно собирался сдаваться в плен, но вот его руки, как две смуглые пташки, мягко поплыли по воздуху, каждая своим летом, и вместе с ними издали донеслось:
Осыпалась листва на виноградниках,
И ласточки улетели на юг…
Люди замерли, это была чистая правда. Они не знали, как дальше быть, но вот родился второй куплет, и сплелись, взорвались четыре голоса, и вздрогнул зал, и стены, и потолки вместе с привезенной из Киева огромной люстрой:
Когда ландыши будут в цвету.
К нам вернутся ласточки с юга…
Поздно вечером, возвращаясь домой, Андрей услыхал за своей спиной, как переговаривались несколько старушек, причем ясно было, что речь шла именно о нем:
— Пел, как же. Он тоже пел и стоял прямо в первом ряду…
Это было похоже на то, как если бы сказали: он тоже участвовал в штурме крепости, в первых рядах был, а что можно еще больше сказать о мужчине, кроме того, что он тоже штурмовал крепость, причем в самых первых рядах.
К сожалению, после нового года Ошлобану женился, а та женщина, на которой он женился, не захотела переехать к нам в деревню, и он сам поехал к ней. Хор распался, и уже стали спрашивать: что такое, почему распался хор? Даже в районной газете была заметка под таким заголовком, и тогда директор школы велел завучу восстановить хор.
Поначалу было как будто то же самое. Завуч пришел к ним в класс перед звонком последнего урока, попросил учительницу показать, что у нее есть, и она сказала: чем богаты, тем и рады. И ребята тоже стеснялись петь, и тогда Андрей вышел перед классом и спел: «Не дрожи ты, моя чарка». Но смеха уже не было. Завуч посмотрел на учительницу, точно не Андрей, а она сама пела, и спросил грозно:
— Елена Петровна, это что такое?!
Он, оказывается, совсем не понимал шуток. А может, Андрей сам был неправ, нельзя же в самом деле дважды смешить людей одной и той же шуткой. Как бы там ни было, школьный хор восстановить не удалось, вместо него решили создать танцевальный кружок, а там Андрею решительно было нечего делать.
В общем, вся эта история со школьным хором стала забываться, и только изредка, когда передавали по радио концерт народных песен и среди других вдруг царственно выплывало «Осыпалась листва на виноградниках», у него все нутро сжималось в тоске и сердце ныло. Потому что, как ни говорите, а время уходит, и жизнь идет.

Журнал «Юность» № 8 август 1972 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Здесь твой окоп, Литература | Оставить комментарий

Свои люди

Ион Друцэ

В один прекрасный день Елена Петровна вошла в класс, посмотрела на них долгим, испытующим взглядом, как бы решая про себя: говорить — не говорить? Вдруг ей показалось, что дверь класса неплотно прикрыта. Она вернулась, снова открыла, потом закрыла уже совсем хорошо. Когда она возвращалась вторично закрыть двери, весь четвертый «А» навострил уши: это означало, что последует очень важное сообщение, о котором, однако, не надо распространяться.
— Вот что, ребята,— сказала она и умолкла, чтобы передохнуть, и дышала так тяжело, точно взобралась на огромную гору.— Приехал инспектор из министерства. Сейчас он пошел в старшие классы, а к концу дня или, в крайнем случае, завтра он будет и у нас.
И улыбнулась. Она улыбнулась не потому, что ей было смешно или от хорошего настроения, как это с ней часто бывало, она улыбнулась потому, что весь четвертый «А» пришел в ужас от ее сообщения, а ей не хотелось нагонять на них ужас. Она улыбнулась, чтобы их подбодрить, и некоторые ребята следом за ней улыбнулись.
— Страшного в этом ничего нет,— сказала Елена Петровна.— Но мне хотелось бы видеть вас более бойкими, более живыми. Во всяком случае, я прошу вас, постарайтесь, поднатужьтесь.
Ребята вздохнули, легко сказать — побойчее, а откуда она возьмется, та бойкость, когда эти проклятые дроби убили весь класс. Пока было сложение и вычитание — еще ничего, можно было жить, а как дошли до деления и умножения — прямо хоть караул кричи.
— А теперь,— сказала Елена Петровна,— давайте еще раз пройдемся по дробям.
В тот день инспектор не пришел в четвертый «А», а вечером все ученики загнали себя работой над дробями так, что пальцы на руках онемели, а ночью многим снилось, что в классе у них большая неприятность и учительница плачет. Они повставали чуть свет и, к ужасу, к удивлению родителей, перед тем, как идти в школу, опять сели за уроки.
Инспектор пришел к ним на второй урок. У него были добрые глаза дедушки и коротко остриженные усики неженатого еще парня.
— Ну, четвертый «А»,— сказал он.— Покажите, на что вы способны.
Елена Петровна улыбнулась — она улыбнулась не для того, чтобы подбодрить ребят. Просто ей пришла в голову смешная мысль, и все ученики заулыбались следом за ней, точно им тоже что-то смешное пришло в голову.
— Много мы вам не покажем,— сказала учительница,— но кое-что вы от нас узнаете.
— Ну-ну,— сказал инспектор. Сел за учительский стол, взял классный журнал. Решил сначала неожиданно кого-то вызвать, потом, верно, подумал: чего бегать, лучше начать с начала.
— Бобок Андрей.
Андрей вышел к доске, взял мел, и инспектор как открыл рот, так и стоял с открытым ртом. Потому что Андрей те дроби, которые ему дали, не дожидаясь условий упражнения, сложил, потом вычел, потом поделил, потом умножил, и все это было так лихо, так просто, что самые последние двоечники, которые никак не могли взять в толк, чего от них хотят с этими дробями, вдруг поняли, в чем дело, и целый лес рук поднялся, умоляя Елену Петровну, умоляя инспектора вызвать их к доске. И их вызывали, и они все знали, так что к вечеру, после отъезда инспектора, по школе прошел странный слух, будто их четвертый «А» вышел чуть ли не на самое первое место.
А на следующий день запахло весной. То есть снег все еще лежал сугробами, но уже размяк весь, и в садах хоть и были одни голые ветки, но появился запах — вишня пахла вишней, орех — орехом, и было так солнечно и тепло, что сквозь окна школы целые потоки света и тепла обрушились на четвертый «А» и они, как цыплята в инкубаторе, вздремнули, сидя на своих партах.
— А теперь, ребята, мы начнем с вами новую тему,— сказала учительница. Она говорила и писала на доске, но они были очень далеко — ни ее урока, ни ее голоса, ни ее саму почти не видели, и в конце концов учительница хлопнула книгой по столу. Хлопнула громко, так, что весь четвертый «А» вздрогнул. Вздрогнул, но не проснулся.
— Ну, и не стыдно вам, ребята? — начала она обиженным голосом.— Вчера вы потрясли всю школу, все радовались, а сегодня вас снова нет.
Вы опять спите, так что сквозь эту дрему прямо не пробьешься с этим новым материалом. А как здорово было бы, если бы вы всегда были такими же бойкими, активными, как вчера.
Ребята заулыбались — вишь, чего захотела…
И поскольку учительнице эти улыбки решительно не понравились, и она стояла грозная и сердитая, и уже класс был сам по себе, а она сама по себе, и это грозило вылиться в открытый конфликт, то Андрей Бобок, герой вчерашнего дня, решил взять на себя роль примирителя. Он попросил разрешения выйти, проверил, хорошо ли закрыта дверь, потом вернулся на свое место, но не сел, а, стоя у парты, сказал:
— Елена Петровна, дорогая, о чем вы говорите, откуда она у нас возьмется, активность, когда мы еле ноги волочим за собой. То грипп, то дроби, то работа по хозяйству — сегодня вон впервые выдался хороший, теплый день, мы немного отогрелись, а вы уж и обижаетесь на нас…
Елена Петровна посмотрела на окно, посмотрела еще раз на них и улыбнулась. Не от хорошего настроения, не потому, что ей пришло что-то смешное в голову,— с горя улыбнулась.
— Ладно,— сказала она.— Отложим еще на один день этот новый материал. Пройдемся еще раз по дробям.
Ребята заулыбались — ну вот, это уже совсем другое дело. Учительница рассказывала им то, что они и без нее хорошо знали, они дремали на солнышке, и Андрей Бобок, подремывая вместе со всеми, думал про себя, соглашение было достигнуто, в сущности, потому, что все они свои люди. То ей понадобилось, чтобы они выглядели молодцами и не ударили лицом в грязь, то им понадобилась передышка, и передышка им была дарована. Великое дело, когда всюду свои люди. Его отец говорит, что это, может быть, самое важное в жизни. И что, правда ведь.

Журнал «Юность» № 8 август 1972 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Оставить комментарий