В Таллине, на стоянке, отказал компрессор. На вахте Воронова, когда тот набивал сальник одного из вентилей, в углу перед щитом вдруг загрохало. Старший моторист обмер, бросился к компрессору — гремело там — и остановил двигатель. Неведомо отчего вышла из строя соединительная муфта на валу от двигателя к компрессору.
Как выяснилось позже, на ободе муфты лопнули крепежные штифты и ротор муфты несколько раз провернулся в ободе.
Муфту отправили в ремонт, в портовую мастерскую. Старков получил небольшую взбучку от начальства в местном управлении и, в свою очередь, продраил Студенца, а тот, свалив все на старшего моториста, отругал на всякий случай всю команду.
Но все ходили веселые: пять-шесть дней стоянки было обеспечено. Пользуясь этим, нижняя команда производила мелкий ремонт. Воронов, взяв себе в помощники Лобова, с утра уходил с ним в мастерскую, где вместе с тамошними слесарями они занимались муфтой. Сложной была коническая расточка ее с последующей шлифовкой, и до тех пор пока с этим не покончили, Лобов находился рядом с мастерами и Вороновым. Кое-что он делал даже сам.
Под вечер второго дня в цех неожиданно заявился Карин. Хитро посматривая, он отвел Лобова от гудящего токарного станка и сказал:
— Хочешь стать чемпионом?
— Каким?
— Ну, не всея Руси, конечно, но все-таки?
Лобов прищурился, внимательно посмотрел на Карина и спросил:
— Какая-нибудь хохма?
— Отнюдь. Мое авто на ремонте, и из-за хохмы я бы не шлепал через весь город, тем более в этом фраке. Смотри сюда.
Карин сунул руку в карман комбинезона и вытащил оттуда свернутую афишу. На ней по-эстонски и по-русски объявлялось, что в воскресенье этой недели в спортивном зале общества «Калев» проводятся соревнования «открытого ринга» для спортсменов второго разряда.
— А?! Хе-хе! — Электрик ткнул Лобова кулаком в бок.— Зойка сняла с какого-то забора. Оч-чень хочет посмотреть, как тебя отлупят.
Лобов наконец сообразил, в чем дело. Он несколько раз перечитал афишу с нарисованными на ней двумя оранжевыми боксерами и, все более возбуждаясь, стал расспрашивать Карина о подробностях.
— Какие подробности? Что я тебе, Линнамяги? — ответил Карин, но добавил, что он совершенно уверен, что драться Лобов будет.
Остаток пятницы и всю субботу Лобов готовил форму, бегал к врачу за справкой, в городскую баню, чтобы взвеситься, а Карин тем временем оформил в управлении заявку.
«Открытый ринг» — это не первенство, это классификационные соревнования, и зрителей в сводчатом зале «Калева» было немного, но со «Сто тринадцатого» пришли все свободные от вахты.
Поднимаясь на ринг, Лобов увидел в первых рядах тетю Лину, Зойку, рядом с ними — Корюшкина,
боцмана, даже Лашкова.
Карин, в лыжных брюках и бумажном свитере, секундировал: зашнуровал Лобову перчатки, заправил майку, пододвинул дощечку с канифолью к ногам и, хотя Лобов не просил, дал ему воды пополоскать рот.
— Ну, маэстро…— говорил Карин,
В противоположном, красном углу готовился противник — совершенно не мускулистый, с очень белой кожей эстонец. «Пютсепп», — назвал его судья-информатор.
Лобов знал, что с ударом гонга, оповещающим о начале боя, волнение уходит, но никак не мог сдержать неприятное подрагивание в правом колене. Карин что-то говорил, Лобов, ничего не понимая, кивал головой.
Эстонец, едва прикоснувшись в знак приветствия руками к перчаткам Лобова, опустил маленькую, остриженную голову и резко стал выбрасывать вперед левую руку, прощупывая Лобова ударами-тычками. Два-три контрудара Лобова заставили беловолосого плотнее прижать правую руку к подбородку и энергичнее двигаться по рингу.
К середине раунда Лобов понял, что уступает эстонцу в маневренности. Тот очень искусно уклонялся от обмена ударами и хорошо защищался уклонами и отходами.
Трудно было сказать, за кем осталась первая трехминутка, хотя Карин и уверял, размахивая полотенцем, что раунд его, Лобова. Лобов, глубоко втягивая бьющий в лицо воздух, поглядывал, не поворачивая головы, в сторону команды и видел возбужденные лица товарищей, их ободряющие жесты. Он прикрыл глаза и кивнул.
Карин переложил полотенце в одну руку и, крутя им у самого лица Лобова, как это делал секундант в противоположном углу, другой рукой ослабил резинку его трусов. Он подсказывал, что нужно
делать, отклонял и приближал свое лицо к лицу Лобова, взмахивал рукой. Лобов понимающе опускал глаза, думая совершенно о другом: о том, что для победы ему необходимо прежде всего одно — сохранить дыхание.
Да, эстонец был определенно тренированней. Он и после перерыва легко перемещался по брезентовому квадрату, уходил от сильных ударов Лобова и легкими уколами с дистанции набирал очки. Перед самым гонгом, поняв, что Лобов пытается только дотянуть до перерыва, он, перехватывая инициативу, провел несколько хлестких прямых в голову.
— Воздуху! Воздуху!— дважды выдохнул Лобов секунданту, едва опустившись на стул и Карин быстро замахал тяжелым, смоченным в воде полотенцем.
Лобов сквозь мелькающее опахало видел, как в углу напротив кивал головой Пютсепп, слушая наставления тренера. Одновременно с гонгом тренер торопливо подтолкнул боксера к центру ринга.
А Лобов не спешил. Он последний раз глубоко вздохнул, закрылся руками, привычно потер правой перчаткой переносицу и шагнул навстречу противнику.
В зале зашумели, когда Пютсепп, быстро сблизившись, нанес первый, неожиданный удар — опять прямой в голову. Лобов не ответил. Он не слышал криков. Он, защищаясь, отступал вдоль канатов, и, когда противник после двух уже привычных финтов проводил правый удар в голову, Лобов сделал то, что за минуту до этого продумал, отдыхая в углу: он на уклоне, вперехлест, нанес Пютсеппу резкий боковой. Тот упал на колени, но тотчас поднялся и, шатаясь, переступил ногами. Судья начал счет.
Когда бой возобновился, эстонец снова устремился вперед. Подбадриваемый залом, он кружил по рингу, постоянно менял дистанцию и, уходя от сближения, пытался набирать очки с безопасного расстояния. Он понимал, что нокдаун, падение, очень навредил ему и для победы ему необходимы еще два-три чистых удара.
На последней минуте Лобов споткнулся о складку на брезенте — зал отозвался гулом… Пютсепп, словно подстегнутый им, устремился в атаку — и опять, опережая последний из его серии, правый прямой удар, Лобов ответил боковым перекрестным. Но эстонец устоял, он только заплел руки Лобова, и они оба остановились. Зрители захлопали. Судья развел боксеров, крикнул: «Бокс!» — но ни у Пютсеппа, ни у Лобова сил продолжать бой не было. Они, правда, еще сближались, с вялыми,
ватными ударами входили в клинч, и судья, расталкивая их, снова взмахивал рукой и кричал: «Бокс!»
Так, обнявшись, они и пошли в один из углов после последнего удара гонга.
Говорили, что это был один из самых напряженных боев дня.
К канатам подбежали Куртеев, Корюшкин, стали помогать развязывать перчатки. Судья на ринге отогнал их. Карин, сияя, вытирал с лица Лобова пот, хлопал его по скользкому, горячему плечу.
— Молодец, молодой! Молодец!
Когда судья вызвал боксеров на середину, все взгляды обратились к нему и двум лампочкам на столе главного судьи — красной и синей. Загорелась красная, судья поднял вверх руку Пютсеппа. Тот обнял Лобова, подбежал и пожал руку Карину. Карин хлопнул его по плечу.
Лобов медленно спустился с ринга и пошел в раздевалку.
Потом все вместе шли по узким, ломаным улицам Таллина, поднимались на окаменелый Вышгород, и Карин все время говорил, что Лобова засудили.
— Смотри сюда. Два нокдауна — раз…— загибал он пальцы.
— Один,— сказал Лобов,
— Ну, один. Да и второй был, да судья не засчитал. В крайнем случае ничья.
— Ничьей в боксе не бывает…