Сегодня я приняла ребенка, седьмого по счету в семье, и радость, с какою было встречено его рождение, вызвала в моей памяти воспоминание о рождении другого „седьмого ребенка*, в другой семье и в другое время.
Это было в 1913 году, в начале моей акушерской практики. Я жила тогда в Одессе и работала почти исключительно среди семей портовых рабочих. Мой заработок был невелик. Перебивалась, как говорится, „с хлеба на квас».
Был мягкий весенний вечер; Я шла в порт, в квартиру рабочего, принимать роды. Молодость, а с нею неизбежно хорошее настроение не покидало меня. Я бодро и весело шагала за моим проводником.
Мы пришли. Поразила мрачная полутьма подвальной комнаты. Только по стонам я догадалась, что в углу находится роженица. В другом — стоял какой-то ящик и на нем копошились дети, их было много. Обстановка комнаты была жалкая: кое-какая посудинка была сложена просто на подоконнике и больше ничего.
Я приняла ребенка. Он был со слабыми признаками жизни. Пришлось делать искусственное дыхание, роженица забеспокоилась.
— Барышня, — сказала она, — не теряйте вы сил, не к чему, умер бы и слава богу!
Но я продолжала свое дело, и, когда наконец ребенок заплакал, одновременно с этим заплакала мать. Она билась головой на грязной подушке и, ломая руки, плакала скорбно и жалостно с той особой безутешностью, как плачут люди от безызбывного горя.
Я бросилась утешать ее, успокаивать, но чувствовала, что это не нужно, что я бессильна.
Я бестолково повторяла, что авось, мол, да как-нибудь и пр. До сих пор молчавший отец тяжело поднял голову и сказал: „Барышня, ведь это седьмой». Голос его дрогнул, и глаза стали влажными.. „Ведь я сейчас безработный, а им всем есть и пить надо, уж тут не утешите!»
Чувство тоски и жалости, острой жалости, которую испытываешь, когда бессилен помочь, затопило мое сердце. Кое-как убрав больную и новорожденного, я собралась уходить. Отец порылся где-то в тряпье и протянул мне руку с деньгами:
— Вот, возьмите, — сказал он, — извините, больше нет.
Я не взяла денег. Он настаивал, говоря, что ведь вам тоже жить надо и еще что-то в этом роде, возьмите!..
— Не могу, товарищ, я не возьму! — сказала я и ушла глубоко взволнованная и несчастная. А на улице цвела весна, южная прекрасная весна. Когда я пришла домой, ко мне забежала соседка поздравить с заработком.
„Да, заработаешь на „седьмом ребенке“ в семье безработного», попробовала пошутить я. Но шутка не удалась, и я, уронив голову на руки, заплакала горько и безутешно.
Я проклинала акушерские курсы и весь строй жизни, заставляющий так страдать людей.
Утром вместе с соседкой собрали мы кое-какого барахлишка, купили булок и фруктов и пошли навестить роженицу. Она была такая же печальная, возле нее плакал ребенок. Мы не знали, что еще сможем сделать, и ушли, не утешив ее и не утешась сами.
Давно это было, а все не забылось. Сегодня, окончив свою работу в больнице, где я служу уже полтора десятка лет, я уже сходила с крылечка, когда навстречу мне подъехала подвода и знакомый колхозник весело сказал;
— А я к вам жену привез.
Я знала ее. Это была славная женщина, ей было 37 лет. Но выглядела она двадцатипятилетней — такая она была румяная, здоровая, и я знала, что у нее должен был родиться седьмой ребенок.
И вот он родился, такой же розовый и здоровый, как его мать, весом в 4 килограмма.
Когда я первый раз подняла его к матери, надо было видеть, какой радостью озарилось ее молодое, красивое лицо. Оно сияло улыбкой, так улыбаются только счастливые матери.
— Поздравляю, — сказала я, — какой славный дитенок. Это будущий красный командир и к тому же премиальный!
Любуясь им, женщина с чувством сказала:
— Это, конечно, хорошо получить премию. Большое за это спасибо товарищу Сталину. Да если бы премии и не было, так я ребенку рада!
Растим мы с мужем их как-то незаметно, живем хорошо. Вот за этот год мы вдвоем заработали девятьсот трудодней. Хлеба у нас вволю, все закуточки полны, коровушка есть и свинья, и подсвинок, и куры. Всего хватает. Как же нам не радоваться сыну? — И она смотрела на малютку с такой нежной любовью. Рад сыну был и отец, рада и я. Рада искренно.
Власть, дорогая наша рабочая советская власть сделала то, что седьмой ребенок — „прежде несчастье» и обуза семьи — стал счастьем и радостью, стал предметом самого нежного внимания этой же рабочей семьи.
Я не умею высказать всего, что сейчас волнует мою душу, но, когда я пишу, я невольно плачу, и это, должно быть, от счастья за матерей, за их деток, за счастливое детство счастливого поколения. Я одинока, но я имею все, что надо мне для моих скромных потребностей. И я буду иметь до конца моих дней обеспеченную жизнь. Я в этом уверена. То, что сделано для матерей и деток, так несказанно велико, так прекрасно, что и слов не подобрать.
Может быть, мне никогда не придется увидеть товарища Сталина и лично поблагодарить его за нашу прекрасную жизнь. Делу же, которому он отдал так много труда и внимания, я с наслаждением отдаю остаток моей жизни.
Советская власть! Сердечное тебе спасибо!
Акушерка Жданова Оредежскил район, Бутковская больница.
Журнал «Работница и крестьянка» апрель-май 1938 г.
