И вовсе не смешно, — сказал Карин Лобову, показывая на идущего впереди Лашкова.
Лашков, твердо, широко шагая, нес чемодан.
Лобов уезжал. Накануне во время обеда в салон ввалился вернувшийся из управления с почтой Куртеев и высыпал на стол письма. Ливадин тотчас вышел. В кармане у него было письмо Корюшкину.
Боцман знал, от кого это письмо — от Тороповой Кати, она давно переписывалась с радистом, и он собирался летом поехать к ней в отпуск. Она еще ничего не знала о Корюшкине, и Ливадии решил написать ей.
Карин разбирал письма. Одно подтолкнул пальцем к Лобову — ему уже с конца лета писали на судно. Лобов вскрыл конверт, быстро пробежал глазами листок, оживился и передал его назад, электрику. Карин прочитал письмо, поднял брови и покачал головой. Потом сказал:
— М-да-а… Значит, дело на мази…
Письмо было из училища. Штаты лаборатории там утвердили, о чем и сообщали Лобову.
И вот его провожали. Лашков шел впереди, Карин, Зойка и Лобов несколько поотстали.
Лобов оглянулся на док, помахал рукой стоящим на палубе Куртееву, Воронову и еще кому-то рядом с ними. «Сто тринадцатый» уже готовили к выходу из дока, наружные работы были в основном выполнены, заканчивали их и в помещениях. Команда на буксире оставалась старой, пришел только новый капитан — Старков находился в больнице до сих пор,— ждали радиста.
— А он ведь хороший сегодня, а? — сказал Карин, кивая в сторону Лашкова.— Он даже несет твои вещи. Но, по-моему, боится, что ты передумаешь и останешься. А? Молодой? Вот будет номер!..
Он взял Зойку за локоть, но она с досадой отдернула руку.
Электрик повернулся к Лобову, протянул ему сетку и сказал:
— Нате, держите, волоките сами.
Он прибавил шагу, догоняя Лашкова.
Сетка была нетяжелой: кое-что из еды, и Зойка сунула какой-то пакет. Она тоже взялась, за две ручки сразу, прикоснувшись к руке Лобова. Шли молча, потом Зойка, покачивая головой, тихо, словно про себя, сказала:
— Как быстро время летит…
— Да,— сказал Лобов.
Зойка медленно повернулась к нему.
— Ты приедешь сюда еще?
— Не знаю, я хотел бы приехать.
— Приезжай…
Темнело. Небо опускалось все ниже, на самые крыши притихших домов. На асфальт перрона падали огромные, тяжелые снежинки.
— Ты счастливый: в снег уезжаешь,— сказала Зойка.
Лобов вытянул ладонь, на нее упало несколько снежинок.
— Это, правда, к счастью? — спросил он.
— Говорят…
Потом Карин хлопал Лобова по спине и говорил:
— Ну, давай сдавай, не зря задачки решали. Все время готовься, всю зиму и весну. А потом, глядишь, к нам обратно, а? А может, останешься? А что у нас плохо? А? Ну, ладно, давай-давай! Счастливо!..
Он сказал что-то шутливое проводнице, та улыбнулась, кивнул на Лобова.
Немного помолчали.
— Э, смотри сюда! — Карина словно осенило.— Боцман две бочки огурцов соленых получил. Что теперь нам качка!.. А?
Все засмеялись. Кроме, кажется, Зойки. Рука у нее холодная, неживая. Лобов держал ее в своей и не мог отпустить: ему казалось, что она упадет, оборвется. Зойка смотрела на Лобова, и глазам ее было горячо, и какой-то туман наплывал на глаза…
— Если бы я знала, что ты приедешь…— сказала Зойка.
— Я хотел бы приехать,— ответил Лобов.
— Если бы я знала,— повторила Зойка и закрыла глаза.
На окно вагона упало несколько снежинок, они растаяли, потекли каплями по стеклу…
г. Псков.