Карл Маркс и мы

С ночной смены мы возвращаемся первым автобусом. Вместе с нами разъезжаются по домам и наладчики турбины. И хотя глаза у всех турбинистов усталые, ребята шутят и ведут себя так, будто никому из них не пришлось ночью авралить.
Навстречу нашему автобусу из Нарвы идет другой. Он везет первую смену. А над корпусами ГРЭС между тем уже поднялось опередившее всех с выходом на работу умытое солнце.
Только в автобусе я чувствую, как ноет поясница, как отяжелела голова… А стоит подняться на второй этаж общежития и переступить порог нашей комнаты, как усталость дает о себе знать по-настоящему: я не помню, как разделся, как залез под одеяло и как уснул.
В то утро мне снились какие-то кошмары. И когда кто-то или что-то лязгнуло на меня оловянными губами, я проснулся. Рядом с кроватью стоит Сережа Алексеев.
— Надо в столовку сбегать. Утром-то не завтракали.
Я собираюсь отвернуться к стене и натянуть на голову одеяло, но Сережка не оставляет меня в покое.
— Вставай. Точно говорю — обедать пора. Всей бригадой идем. Неужели один против коллектива пойдешь и откажешься?
Приходится одеваться и, позевывая, шагать в столовую. Когда же, разморенные после сытного обеда, мы выходим на улицу и я хочу завернуть за угол к общежитию, Жора Филатов говорит:
— Домой не ходи. Лучше в музей заглянем. В другие-то дин времени не будет, разве что в воскресенье. А сегодня в самый раз.
— Я позже пойду. Не убежит ваш музей и деться никуда не денется, — отвечаю я, но Жора берет меня за руку н твердо повторяет:
— Пошли.
— Да что вы в самом деле! — обижаюсь я, — Спать хочется, а вы в какой-то музей тянете! Совесть у вас есть?
Ребята мнутся. Жора смущенно кашляет.
— Не злись. Дело тут такое… В общем, к Ловягину жена приехала. Не будем же мы перед ней и Димкой мельтешить? Ясно?
Что Димка Ловягин женат, это я знал и раньше. Но никогда не видел его жену, которая живет за Нарвой в совхозе. Знаю, что с полгода назад, лишь только Димка поженился, бригада попробовала упросить коменданта нашего общежития, чтобы тот прописал в комнате у девушек и жену Ловягина, Но, сославшись на то, что гражданка Ловягина не является работницей ГРЭС, комендант наотрез отказался. Тогда-то, дожидаясь, когда местком строительства выдаст Диме долгожданный ордер на комнату, Ловягина переехала в пригородный совхоз.
— В музей так в музей.
И вот мы в Нарвском краеведческом музее — одноэтажном здании, прилипшем к стенам шведского замка. Точная дата возникновения этого замка неизвестна, так как по необъяснимой причине на территории нарвского Вышгорода — собрания древних развалин — археологические раскопки еще не производились.
Примкнув к группе экскурсантов, мы идем из зала в зал, от стенда к стенду. И перед нами проходит долгая и нелегкая 700-летняя история города, разделенного в наши дни рекой Наровой на две части, принадлежащие разным республикам: на Нарву — Эстонской республики и Ивангород — Ленинградской области РСФСР. Последний зал музея рассказывает об уже знакомой нам эпохе. Это наши дни: строительство гидростанции на Нарове, первые в городе бригады коммунистического труда, планы строительства новых заводов…
Из музея мы выходим на солнечный двор замка и, взобравшись на крепостную стену у крутого берега реки, долго смотрим на Иван-город.
— Седьмой час! — глянув на часы, удивляется Лева Говоров.
— Пора ужинать, — замечает Сережа Алексеев, и мы, вспомнив о нашем позднем завтраке, смеемся.
— Слушайте, да мы же к подшефным успеем! — говорит Лева.— Честное слово, успеем! И в магазин тоже — надо же лучшему звену подарок купить, сами обещали!
Подшефные — это сорок восемь мальчишек и девчонок из пятого «В» класса городской школы- интерната. В конце учебного года на комитете комсомола нашей бригаде было поручено шефство над пионерами. И еще самим выделить из кровельщиков одного человека для работы вожатым.
— Рублевский! — в один голос сказали ребята.
Когда же Сергей попробовал отказаться, ссылаясь на то, что он учится в вечернем техникуме я времени у него, значит в обрез – ребята ответили:
— Кому, как не тебе быть вожатым? Один ты из всей бригады на аккордеоне играешь. И еще фантастику любишь. Работай, а мы поможем.
И верно: в свободное время по двое, а то и целой бригадой ребята приходят в школу. Помогают пионерам проводить сборы, отремонтировали в школьной мастерской токарные станки, пригласили подшефных на экскурсию к себе на стройку. А Лева Говоров, который, по мнению бригады, обладает педагогическим талантом, поговорил с глазу на глаз с отстающими в учебе мальчишками, и те, к великой радости класса я бригады, вскоре перестали «хватать» двойки,
Подарок лучшему пионерскому звену класса мы выбираем недолго. Единогласно решено купить какой-нибудь портрет: во-первых, наглядная агитация, а во-вторых, портрет сможет переходить от звена к звену, смотря по их успеваемости.
Но какой (вернее, чей) купить портрет — это решить не так-то легко. В магазине почему-то имеются в продаже в большом количестве лишь портреты Жан-Жака Руссо.
Мы собираемся, уже было, без подарка идти в школу, но нам на помощь приходит продавщица:
— На складе есть еще портрет Маркса. Только он в позолоченном багете и поэтому стоит восемь сорок.
— Маркс — это дело! — за всех решает Костя Мясник и первым выкладывает на прилавок рублевку.
Выйдя с портретом на улицу, мы тут же попадаем под любопытные и удивленные взгляды прохожих,
— И чего, спрашивается, глаза пялят? — пожимает плечами Рублевский. — Будто впервые основоположника научного коммунизма увидели. Пошли, пусть глазеют.
И, как на демонстрации, мы шагаем в школу.
Впереди с портретом Маркса идет Рублевский. За ним — остальные.

г. Нарва. Строительство Прибалтийской ГРЭС.

Журнал «Юность» № 8 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Над нами всегда небо | Оставить комментарий

Погода завтра изменится

Иван Кудлинов
Маленькая повесть

Просыпаюсь. Открываю глаза и вижу в квадратном зеркале, что висит в простенке между двумя окнами, Жоркино лицо. Жора стоит ко мне спиной и ожесточенно бреется. Зеркало отражает сосредоточенное, какое-то даже страдальческое выражение. Жора не умеет бриться. Лезвие бритвы он ведет не плавно, с наклоном, как это делают опытные люди, а почти перпендикулярно, рывками. Подбородок у него и свежих порезах.
— Послушай, купил бы ты себе электробритву…— советую я.
— Иди ты к черту! — отзывается Жора и тут же делает еще один порез.
Встаю. Под ногами скрипят, ходят ходуном рассохшиеся половицы. Жилье наше временное, и все здесь сделано на скорую руку.
Комната, в которой мы живем, небольшая — три на четыре, то есть двенадцать квадратных метров. Два окна, как два широко открытых глаза, удивленно смотрят на мир. Мы принципиально не занавешиваем окна: пусть будет больше света. Окна наши видят далеко — до самой кромки соснового леса. Собственно, растут здесь и березы, и осины, и колючий шиповник, а в лесу можно найти черемуху, калину и даже кисловатые гроздья костяники… Справа от леса виден Турыш, река хитрая и каверзная. На противоположном берегу Турыша возвышается, подступая вплотную к воде, насыпь. Оттуда через реку скоро шагнут первые пролеты моста. Это, наверное, будет красивый мост.
Он непременно будет красивым, потому что строим его мы — Виктор Тараненко, Жора Скурин, я, Сильва, Василий Васильич… Остальных могут назвать в отделе кадров.
Прямо подокнами у нас сделан турник. Я вижу, как крутится на этом турнике Виктор Тараненко. Он взлетает над металлической перекладиной, на мгновение застывает в положении стойки, будто пытаясь достать ногами облака. У Виктора второй разряд по гимнастике, и он старается при всех наших житейских неурядицах сохранить форму, Я отчаянно завидую Виктору.
Жора добрился, налил из флакончика в ладонь одеколон, плеснул в лицо, растер, затем вырезал из газеты кругляшки и заклеил порезы, Виктор постучал в окно:
— Пошли, старики, умываться.
— Топай один,— сказал Жора.
Зеркало отражало противоположную стену, кровать, заправленную байковым одеялом. Над кроватью — гитара, потускневшая репродукция саврасовских «Грачей» и портрет Татьяны Самойловой, вырезанный из журнала «Экран».
Зеркало — всего лишь бесстрастное стекло, но тот, кто изобрел это стекло, совершил великое чудо. Люди смогли увидеть самих себя и, поверив таинственному стеклу, стать самокритичными. А все же отразить главное, показать человека во всей его сложности зеркалу не дано. Но это к слову. Все, о чем хочу рассказать, никакого отношения к зеркалу не имеет.

Журнал Юность 08 август 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Погода завтра изменится | Оставить комментарий

Погода завтра изменится. 1 Синеозерск, без пяти двенадцать…

Самая маленькая станция на земле — Синеозерск. Это я понял, как только ступил одной ногой на снег. Второй ногой я все еще стоял на подножке вагона, словно раздумывал: спускаться или вернуться обратно?
Ну, и дыра, наверно, этот Синеозерск, забытый людьми и богом уголок!
Неподалеку стоит старик с солдатским вещмешком за плечами. Смотрит на нас внимательно, присматривается бородач.
— Эй, дедусь! — кричу я. — Что тут у вас, озера синие, что ли?
— А у нас, милок, никаких озер нету,— охотно откликается дед.— Ни синих, ни белых… Строители будете?
— Строители.
А все-таки и здесь, в Синеозерске, висели на перроне вполне приличные часы и даже показывали время — без пяти двенадцать.
Под часами сидел вислоухий щенок и печально смотрел на меня. Мне вдруг стало чертовски весело, и я встал обеими ногами на землю — прочная! — и засмеялся.
— Посмотрите… меня встречают. Привет, дружище!
Посмотрите, он узнал меня!.. Ну, здравствуй… дай лапу. Да нет, правую… Вот так! Холодный воздух обжигал лицо,
— Шабаш! — сказал парень в черном полушубке.— Приехали, Разгружайся, братва! Скурин, давай музыку.
— Есть музыку!
Скурин роста невысокого, в модном свитере до подбородка, телогрейка расстегнута нараспашку. В руках у Скурина неизвестно откуда появляется гитара. Он прикасается пальцами к струнам, и струны отзываются холодным звоном. Ну и стужа, дыхание перехватывает! Почти физически я ощущаю это прикосновение к холодным струнам и вдруг вспоминаю, как много лет назад, когда я еще жил в детдоме, однажды зимой принесли в комнату топор. Обыкновенный топор, с белым, точно засахаренным лезвием. И Рыжий Филька, самый отчаянный из детдомовских пацанов, делая вид, что лижет топор, и даже причмокивая от удовольствия толстыми губами, говорил:
— Ух, какая сладость! Гена, лизни-ка, такой сладости ты еще никогда не пробовал…
И я лизнул. Вначале почувствовал холодок на языке, потом пронзила жгучая боль. Я рванулся и… увидел на лезвии топора красное пятно. Во рту было горячо и солоно.
Никогда не забуду: белое лезвие топора, красное пятно, жгучую боль и Рыжего Фильку. Может быть, тогда я впервые подумал о том, что люди могут быть неожиданно злыми и жестокими и могут обижать бесхитростных и простодушных.
— Разгружайся, братва!
Снег скрипит под ногами. Снегу столько, словно его специально свезли сюда со всего белого света. Снег громоздится вокруг деревянного вокзальчика, на крышах домов, пушистыми хлопьями висит на деревьях и даже на верхушках телеграфных столбов, причудливыми пирамидами возвышается и царствует над всем этим холодным безмолвием.
Синеозерск… Без пяти двенадцать… А может, часы стоят?
Мне все-таки захотелось вернуться в вагон и немедленно уехать обратно. Уехать туда, где тепло, где цветут мальвы и до одурения пахнет морем. Где-то ведь есть такая теплая, обласканная солнцем земля…
Летят на снег вещмешки, узлы, чемоданы… Девушка уронила сумочку. Рассыпались на снегу бигуди и пудра.
Девушка растерянно стоит и смотрит, не зная, что делать. А рядом Скурин — модный свитер, телогрейка нараспашку. Скурин смеется и успокаивает девушку:
— Ничего, красавица, тут парфюмерии сколько угодно… Снегом будешь пудриться,
Кто-то зовет Тараненко:
— Товарищ Тараненко, тебя главный инженер просит. Та-ра-не-нко! — хором зовут.
Парень в черном полушубке идет разыскивать главного инженера.
Густой белый пар клубится в воздухе. Холодно и тесно,
Люди. Люди. Люди.
Безудержное веселье. Молодые, Серьезные и степенные ветераны строек. Громкоголосые пижоны. И молчаливые новички.
Разные люди, Смотрю на людей, на крохотный, потонувший в снегу вокзальчик, и узкую тропинку, по которой сейчас мы пойдем, как в не раскрытую еще книгу.
Название этой книги — жизнь.
Как она встретит меня? Куда поведет? Чему научит?

Журнал Юность 08 август 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Погода завтра изменится | Оставить комментарий

Погода завтра изменится. II Теплый снег

Синие столбы дыма поднимались над крышами домов. Занесенные снегом теплушки походили на сказочные терема. «Терем-теремок, кто в тереме живет?..» Молчание. Никто не живет. Девушка в коротенькой беличьей шубке и брюках, заправленных в большие валенки, деревянной лопатой отбрасывала снег. Ей нелегко, наверно, но она не показывает виду и бросает, бросает сухой, шуршащий снег. Я подхожу и останавливаюсь рядом. Девушка — ноль внимания на меня. Не вижу ее лица, она работает, не разгибая спины, но подозреваю, что девушка красивая. Снежная королева, которой принадлежат все эти терема… Девушка обернулась и удивленно глянула на меня. Красивая, но не так чтобы очень.
— Тяжело ведь…— сочувственно говорю.— Давайте помогу.
— Спасибо. Вы что, ходите и всем помогаете?
— Нет, только снежным королевам…
— Да? В таком случае Вы ошиблись адресом.
— Давайте все же помогу…
Я отбираю лопату почти силой и ожесточенно начинаю швырять снег. Становится жарко. Когда дорожка готова, еле держусь на ногах. Девушка говорит:
— Так нельзя работать. Это, знаете… лихачество, вы, между прочим, сильны! Спортом занимаетесь?
Не пойму, смеется он или серьезно спрашивает.
— Было дело… — уклончиво отвечаю.
Улыбаюсь и дышу тяжело, как загнанная лошадь, улыбка на моем лице, наверное, кажется приклеенной. Мне часто говорят, что я не умею улыбаться. Подумаешь, важность какая! Может, специальный курс по улыбкам пройти? Ладно, обойдусь как-нибудь без улыбок.
— Было дело… — повторяю.
— Под Полтавой?
— Точно. Как Вы угадали.
Неожиданно я испытываю к этой девушке безграничное доверие.
— Между прочим, одно время я занимался боксом. Потом бросил. Потом не до бокса было…
— Почему? — спрашивает девушка.
Красивая все-таки она снежная королева. Но мое доверие к ней так же неожиданно пропадает.
— Причины разные…— говорю.— А вы давно здесь обитаете?
— Целую вечность. Нас, как видите, уже и снегом успело занести.
— Вы откуда приехали?
Она смотрит на меня, прищурившись, будто прицеливаясь. Сейчас уколет взглядом. Нет, не уколола… Длинные заиндевевшие ресницы дрогнули, она отвела взгляд и сказала, приятно растягивая слова:
— Из Ма-а-сквы. Вы бывали в Москве?
— Нет, не бывал. Не приходилось. Большой городище, наверно?
— Еще бы! — исчерпывающе говорит она. — Я жила на Большой Бронной.
— Разве еще и Большая есть? — удивляюсь я.— Я знаю песню про Сережку с Малой Бронной…
— Есть и Большая,— говорит она.— Только не понимаю, почему их назвали так. Большая Бронная намного меньше Малой.— Она улыбается, наверно, ясно представив Себе эти малые и большие московские улицы, шумные дворы и все такое, что недоступно даже воображению моему. Подумать только: Москва!
— А иногда мы бегали к Театру сатиры и встречали знаменитых артистов… А во дворе одного из домов на Малой Бронной — мастерская известного скульптора. Мы приходили к нему, и скульптор показывал нам свои скульптуры. А еще неподалеку от нас старый собор. Такой огромный-преогромный. И старый такой… говорят, в этом соборе венчались Пушкин и Наталья Гончарова.
Она говорила торопливо, щедро пересыпая слова звуком «а». И мне этот звук казался сейчас каким-то совершенством, самым главным в русском языке. Недаром же и в алфавите букву «а» поставили на первое место.
— А потом выпускной вечер. А потом… Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье!..
— У вас родители в Москве? — спросил я.
— А где же им еще быть?.. — И они вас отпустили?
— Отец — да. Мама — нет. А я, между прочим, принципиально уехала. Утверждают, что если отец какой-нибудь ответработник с большим окладом или профессор с именем, то дети их — потенциальные тунеядцы. Вот я взяла и уехала.
— У вас отец профессор?
— Нет, военный.— Она засмеялась.— Генерал от инфантерии.
— А-а…— сказал я удивленно и, нахлобучив шапку, засунул руки в карманы телогрейки.
— Ну, всего вам… до свидания. Девушка шагнула за мной.
— Постойте.
Я остановился.
— Постойте… У вас же вся щека белая.
Она взяла горсть снега и приложила к моей щеке.
— Разотрите. Да не бойтесь, сильнее трите. Вот так… Теперь все в порядке. Вы на нашем… на пятом участке будете работать?
— Нет, На втором. До свидания.
Я шел прямо по сугробам. Снег набивался в валенки и таял.
— Меня, между прочим, Ритой зовут,— сказала она вдогонку.
Я не обернулся. Сделал вид, что не расслышал. Мне было жарко. Я чувствовал, как горят мои щеки, и удивлялся, что даже снег может быть теплым и может отогревать…

Журнал Юность 08 август 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Погода завтра изменится | Оставить комментарий

Погода завтра изменится. III Оптимизм. Упрямство. И старая телогрейка

Второй участок — это ничего. Пустырь, голое место.
Так сказал маленький, энергичный человек в кожаном пальто и засмеялся заразительно, как только могут смеяться мальчишки. Он и похож был на большого мальчишку, этот маленький человек в кожаном пальто.
Кто-то возразил ему:
— Ну, Иван Борисович, какое же это голое место, когда кругом лес?
— Лес не в счет,— сказал маленький, решительный и властный человек.
Я спустился к реке. Мерзлая земля гулко ухала под сапогами. Лед на реке был неровный, потрескавшийся и кое-где уже отступил от берегов.
— Второй участок — это ничего! — повторил я чужую фразу. Она показалась мне полной глубокого смысла, и я отчетливо, с какой-то удивительной ясностью представил себе жизнь на этом «голом» участке: однообразную работу днем и беспросветную скуку по вечерам.
И откуда у людей столько этого… оптимизма? Еще нет на берегах Турыша бетонных устоев. Еще не вырыли ни одного котлована.

Журнал Юность 08 август 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Погода завтра изменится | Оставить комментарий

Погода завтра изменится. IV Как называется болезнь?

На работу я не пошел. Болею. Утром Виктор достал из своей походной аптечки градусник и, тряхнув, сказал:
— На-ка, старик, смерь температуру.
Ртутный столбик показал 37,8.
— Температурка детская,— усмехнулся Жора.
— Придется полежать,— сказал Виктор.
— Ерунда,— возразил я.
— Придется полежать,— повторил Виктор, но таким тоном, что возражать больше не захотелось. Откровенно говоря, я не очень-то и рвался на работу. Обойдутся без меня. Тем более, что больной должен… болеть. Что у меня — вирусный грипп, а может быть, какая-нибудь новая болезнь, у которой еще и названия нет? Жора говорит, что название можно придумать. Вот я сижу один в нашей комнате, смотрю, как за окном хлещет дождь, и придумываю название своей болезни. А вообще-то можно и без названия обойтись. Мимо окон идут груженные лесом, камнем, арматурой, различным оборудованием машины. Обтянутые цепями колеса разбрасывают по сторонам ошметки грязи. Дорога превратилась в сплошное черно-рыжее месиво.
Хорошо, что не пошел я на работу. Достанется сегодня хлопцам.
Мы установили в своей комнате репродуктор. Включай на полную катушку и слушай. Культура. Приятный мужской баритон зовет «солнцу и ветру навстречу…». А солнца не видно уже несколько дней. Дождь размывает дороги, заливает костры. Буксуют машины. Люди приходят с работы промокшие до последней нитки и злые, как черти.
Вчера мы работали с Жорой Скуриным на строительстве бани. Объект, прямо надо сказать, не из солидных. Жора все время старался меня извести:
— Ну что, хлопец, нашел романтику?
Только я не из тех, кто с пол-оборота заводится.
— Баня тоже нужна,— говорю.— Ты когда-нибудь парился веником?
Жора поморщился.
— Дикость! Против этого еще Владим Владимыч Маяковский выступал. Помнишь, как он писал о вселении рабочего в новую квартиру?
— Это — другое дело. И романтика тут ни при чем.
— Романтика… Ха! Все это, хлопец, ерунда на постном масле. Выдумали ее, чтобы вас, птенцов, заманивать…
Еще не смонтированы копры.
Еще на месте будущего поселка шумит лес, а в глубоких оврагах среди густого кустарника пламенеют гроздья калины».
Еще не нарушена вековая тишина. Но пришли люди. Проторили первую тропинку. И сказали: «Будет»
И откуда у людей столько упрямства?
Я разжевал стылую, горьковатую ягодку калины и выплюнул на снег. Мне нестерпимо захотелось стать упрямым, решительным, властным и, может быть, носить кожаное пальто. Но последнее я тут же отверг, пожалев свою старую телогрейку.
— Меня никто не заманивал. Кстати, как ты попал сюда?
— Длинная и неинтересная история… — отмахнулся Жора.— Скажи, ты хочешь больше заработать?
— Ну… допустим,
— Вот тебе и вся романтика.
Вечером я едва дотащился до общежития: так устал. Разделся и без ужина лег спать. Все тело казалось сплошной раной и нестерпимо ныло. Засыпая, вспомнил Жоркины слова: «Хочешь больше заработать? Вот тебе и вся романтика…»
И еще я вспомнил: мартовский буран, занесенную снегом теплушку и худенькую девушку с лопатой в руках.
«Как вас отпустили в Сибирь? У вас же отец генерал…»
«Меня не отпускали. Я сама. Принципиально. А зовут меня Рита… Запомните?»
«Постараюсь».
И еще я вспомнил. Когда на берегу Турыша был поставлен первый домик, начальник мостопоезда маленький, решительный и властный человек, говорил: «Теперь будем строить котельную, бетонный завод, баню, подъездные пути… Это нам, как воздух необходимо».
Ночью пришел Жора. Нарочно, чтобы все слышали, стучал, гремел табуретками. Ругался. Нет, он больше не будет таскать на своем горбу плахи. Тоже, нашли ишака, Баня — дело хорошее, об этом еще Маяковский писал… Но это не его, Жоркино дело, Он шофер второго класса, а не грузчик.
— Понимаете, второго класса!..— шумел Жора.
— У меня, между прочим, первый класс,— сказал Виктор.— Давайте, старики, спать. Завтра, кстати, будет производственное совещание. Вот и выскажешь там все свои соображения…
— Иди ты к черту! — примирительно сказал Жора и, подмигнув Татьяне Самойловой, полез под одеяло.
А утром я не пошел на работу… Заболел, 37,8! Скука беспросветная. Попробовал читать — не понравилась книжка. Сходил в магазин, накупил на три рубля всякой всячины и, не считая сдачу, положил в карман. Потом обнаружил, что вместо двух рублей мне сдали… семь.
— Живем! Так бы почаще…
И вдруг на душе стало прескверно. Перед глазами стояла продавщица и улыбалась доверчивой и милой улыбкой: «Что вам еще?» А Жора хитро подмигивал: «Хочешь больше денег?..»
Шел дождь. Нудный и бесконечный. Заляпанные грязью, ползли мимо общежития тяжелые грузовики.
Да, невеселая сегодня работка. Сегодня? А завтра, послезавтра… через неделю, через месяц?.. Разве что-нибудь изменится? И мне становится не по себе от этих размышлений и оттого, что будущее рисуется в мрачных тонах, без единого просвета. И очень просто, легко и привычно приходит решение: а не лучше ли заблаговременно переменить адрес? Для меня это пустяковый вопрос — уехать. К черту все: мостопоезд, стройку, деньги… Завтра же уехать. Нет, сегодня! Да что я мудрю? Сейчас же уехать!
Несколько минут я еще медлю, словно стараясь переубедить самого себя, но сделать это нелегко. Решено! И я торопливо начинаю собираться. Сборы были недолги… Надел телогрейку, взял свой потертый фибровый чемоданчик, вот и все. Будьте здоровы, мальчики… Старики!
И снова дальняя дорога. Куда? Зачем?
А где-то далеко есть теплый городок Бережаны. Там несколько лет назад старая цыганка предсказала мне казенный дом и дальнюю дорогу: «Желаю тебе, красавец, всего, чего ты сам пожелаешь». Спросите: а что я желал? И я вам отвечу; не было у меня тогда ни желаний настоящих, ни каких-то больших стремлений. А был я похож скорее на глупого котенка, который ничего не видит и думает, что мир таков и есть… А вообще-то цыганка молодец; угадала мою судьбу.
Тоскливо скрипнула дверь. Тонкие плети дождя больно хлестнули по лицу. Раз, два, три… Мне было больно, смешно и обидно. Раз, два, три… Ноги вязли в липкой грязи, Но идти надо, Надо. Надо.
На противоположном берегу напряженно гудели тракторы и раздавались чьи-то голоса. Слов невозможно было разобрать, голоса доносились сюда без слов, как пустые звуки. Я уходил от этих пустых звуков, от этого нудного дождя, от этих наскоро сколоченных домиков без сожаления.

Журнал Юность 08 август 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Погода завтра изменится | Оставить комментарий

Погода завтра изменится. V «Я по поручению…»

Встреча была неожиданной.
— Рита?!
Она останавливается передо мной в брезентовой спецовке, в резиновых полусапожках, удивленная и радостная. Еще бы; такая встреча!
— Привет! — говорит она весело.
— Здравствуй… — Растерянно, как дурак, я топчусь на месте.
— Вот и встретились. В гости к нам? — И вдруг она заметила чемодан и спросила, наверное, боясь, что предположение может оправдаться: — А это зачем? А?
Она ничуть не изменилась, осталась прежней вместе со своим «а».
— Это так,— говорю я, краснея.— По делу приехал…— Я отчаянно ищу выход из этого глупого положения и вру напропалую.— Я по поручению ребят… У нас, знаешь, красный уголок открыли, а там ничего нет… Шахмат нет, шашек нет… Вот я и приехал. По поручению…
Рита облегченно вздохнула.
— А я другое подумала… С чемоданом ты — вот и пришла в голову глупая мысль. Извини. А шахматы мы найдем.
Мы шли рядом и разговаривали о разных пустяках.
Дождь неожиданно перестал. Солнце высыпало в прозрачные лужи множество золотых искр. Такие же солнечные искры горели в Ритиных глазах, и все лицо ее от этого светилось. Может, я немного преувеличиваю, но совсем немного. Рита и в самом деле была в этот день какой-то необыкновенно красивой. Приятно было с ней идти. Казалось, все смотрят на нас и умиляются:
«Какая девушка идет рядом с этим молодым человеком! Подумать только, какая девушка!»
— Боже, ты насквозь мокрый! И кто это выдумал у вас в такую погоду за шахматами?
Рита говорила сердито, а лицо у нее было веселое, и глаза по-прежнему искрились. Я расхрабрился.
— Ерунда — погода! Дождя бояться — в лес не ходить…
Говорил одно, а думал о другом: «Поезд пойдет на Новосибирск через полтора часа. Успею еще».
— Хороший красный уголок у вас? — спрашивала Рита.
— Очень хороший… просторный и танцы каждый вечер под радиолу… Вот только с шахматами у нас пробел…
«Если сумею вырваться от нее, уеду без билета. Только бы вырваться».
— Ты шахматист?
— Да так… не Ботвинник, конечно, но, в общем, ничего играю.
— А помнишь буран? Помнишь, как ты мне помогал снег отбрасывать?
— О, конечно! Буран и теплый снег.
— Теплый?
— Теплый,— подтвердил я.— А что, разве не бывает?
— Когда снег теплый, он тает,— сказала Рита. Открытие! Мне не хотелось об этом больше говорить! и я спросил:
— В Москву не собираешься уезжать?
— Думаю, конечно. Только не насовсем.— Рита вспомнила что-то веселое и улыбнулась.— А мама зовет меня обратно. Папа — оптимист — вдохновляет меня на ратные подвиги, а мама зовет домой… Чудачка! Она считает меня все еще маленькой. Хочешь почитать письма? — вдруг спросила она.
Я пожал плечами: почему же хорошему человеку не сделать снисхождение. Рита достала из кармана два конверта и протянула мне.
— Читай. Секретов тут нет. Читаю:
«Родная моя девочка, здравствуй!
Сегодня видела тебя во сне. Будто ты собираешься на выпускной вечер… Как это было давно, и жаль, что все это уже позади! Мне кажется, это были самые счастливые дни в нашей жизни. И я все беспокоюсь о тебе, каждое утро слушаю сообщения о погоде и уже прочитала о Сибири две книги… Страшно подумать, что ты живешь там, где когда-то было место ссылки — тайга, глушь, дебри непролазные…
Боже мой! Страшно подумать еще и потому, что тебя никто не посылал, а поехала ты все-таки по своей глупости,
Встретила на днях Лелю. Она не поступила в театральное и пошла на завод. Привет тебе передавала.
Боже мой! Какой-то сумасшедший век! У меня от разных дум голова идет кругом. Атомные станции, спутники, ракеты… Дети уезжают за тридевять земель, будто в родном доме им места не хватает. Ритуся, моя родная, приезжай. Слышишь, немедленно приезжай! Сдашь в институт. И все у нас будет опять хорошо…»

«Ритуся, здравствуй!
Получил твою записочку. Рад за тебя безмерно, Ты уже самостоятельный человек. Таким краном управляешь!
Вспомнил свою молодость и, честное слово, позавидовал тебе: ведь я в твои годы о такой профессии и мечтать боялся. Это потом, позднее, все пришло…»
— Разные они у тебя,— сказал я, возвращая письма, и вздохнул: интересно, какие были у меня родители? Это же вообще черт знает что — не мать своих родителей. Может, и не было их у меня? Святая наивность.
В магазине Рита выбрала четыре партии шахмат. Я растерялся.
— У меня денег только семь рублей. Пришлось взять две партии, Я уверял:
— На первый случай хватит. У нас шахматистов не ахти как много… А там видно будет.
Рита приглашала зайти к ней в общежитие, но я отказался и на попутной машине уехал обратно на стройучасток.
Другого выхода у меня не было.

Журнал Юность 08 август 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Погода завтра изменится | Оставить комментарий

Погода завтра изменится. VI Чужая воля

Когда остался позади тряский проселок и машина выскочила на тракт, я подумал о том, что все произошло против моей воли. Во-первых, встреча с Ритой не входила в мои планы. Во-вторых, если бы не эта встреча, я сидел бы сейчас в вагоне и ехал по направлению к Новосибирску. Обидно стало. Вся жизнь, вернее, все, что происходило в моей жизни, случается против моей воли. Сегодня я решил быть самим собой и полагаться только на себя, на свою волю. Увы, не удалось это и сегодня.
И вот я возвращаюсь несолоно хлебавши. Да к тому же с этими дурацкими шахматными коробками. Шофер несколько раз покосился на них и спросил:
— Культпредметы?
Я промолчал. Я ненавидел сейчас и эти шахматы, в которых ни черта не разбирался, и эту грязную, осклизлую от бесконечных дождей дорогу, и шофера, и Риту, и даже букву «а», которую непонятно почему поставили в алфавите первой… Я ненавидел весь мир и себя — какую-то там частицу этого мира.
Мыслям было тесно в голове, и голова от этого казалась невыносимо тяжелой. Два года назад я встретил человека со странным именем Жак. Мне исполнилось тогда шестнадцать, и в кармане у меня лежал новенький паспорт. Это давало мне право быть самостоятельным. Я ушел из детдома и поступил на вагоноремонтный завод. Мне дали в руки дрель и заставили сверлить по дереву. Работа несложная, но к концу смены руки так уставали, что я едва шевелил пальцами. Однажды, когда я выходил из проходной, чья-то ладонь мягко легла на мое плечо. Я оглянулся. Мужчина неопределенного возраста — лет тридцати, а может, и сорока — с улыбкой заглядывал мне в глаза.
— Устал?
— Не очень…— сказал я.— Руки только слегка.
— Х-м… слегка,— иронически протянул он.— Это тебе, брат, работа, труд, а не какие-нибудь там штучки…
Слова были твердые и многозначительные, и это как-то сразу располагало. Потом мы встречались каждый день. Иногда после работы заходили в закусочную и выпивали по кружке теплого горьковатого пива. Не больше. Жак работал в соседнем цехе,
и я удивлялся, чем я его привлек. Спросить об этом я не решался. Мне льстило быть рядом с этим суховатым, очень вежливым, даже интеллигентным человеком.
Жак относился ко мне, как равный к равному, но это казалось только на первый взгляд. В выражении его лица, и во взглядах, и скупых жестах сквозило превосходство. Жак говорил: «Попрошу тебя», «Если можешь…»,— а для меня это звучало как приказ, и я неукоснительно подчинялся этим вежливым просьбам. Уже в дни судебного процесса, когда меня вызвали в качестве свидетеля по «делу Кравцова» (это был Жак), я с какой-то внутренней дрожью смотрел ил его сухое, пемзово-серое лицо и впервые по-настоящему, остро, почти физически ощутил силу этого человека.
— С какой целью вы искали сближения с подростком? — спросил его прокурор. Подросток — это я.
Жак сказал:
— Он мне понравился. Я возлагал на него надежды…
После суда я бродил по вечерним улицам города, вдыхал свежий запах распустившихся деревьев, толкался среди незнакомых людей, не обращавших на меня никакого внимания, и со страхом думал, что все могло быть иначе… Больше всего я боялся снова встретиться с Жаком, хотя знал, что в городе его нет. Все равно я не мог оставаться в этом уютном, зеленом городке. Я хотел завербоваться на самый Дальний Восток, но меня вежливо отговорили. Молод.
Вообще, после того как я ушел с завода, жизнь мою понесло, как щепку по реке.
Незнакомые станции.
Мостопоезд.
Сибирь.
И вот сегодня я твердо решил уехать и не уехал.
Мысли ползли в голову, как муравьи, и от этого кружилась и болела голова. Во рту пересохло и было горько. «Заболею… теперь по-настоящему заболею»,— вяло подумал я, чувствуя кончиками пальцев, кожей, каждым мускулом неприятную слабость, точно вытряхнули из меня все внутренности и набили ватой.
Водитель гнал машину на предельной скорости. Водитель спешил. Он был, наверно, добросовестным, этот водитель, и вполне возможно, что считался передовиком. А лет ему, пожалуй, немного побольше, чем мне. Волосы у него торчали из-под кепки веселыми светлыми вихрами. Глаза были озорные и хитрые, а на крутых скулах проступал крепкий загар,
— На работу? — спросил он, придерживая баранку одной рукой, а другой доставая из кармана папиросы.
— На работу…— ответил я нехотя.
— Небось, по комсомольской путевке? — Он достал еще спичку и, манипулируя пальцами, умудрился каким-то образом чиркнуть по коробку и прикурить, И все это одной рукой, не сбавляя при этом скорости и не забывая следить за дорогой. Руки у этого парня были умные, и каждая из них исправно делала свое дело, И я позавидовал ему, позавидовал скорее не его умению и ловкости, а той непреклонной уверенности, которая сквозила в каждом его движении.
— Давно шоферишь? — небрежно спросил я, чтобы не отвечать на его вопрос. Говорить правду первому встречному неохота, а врать надоело.
— Еще с армии,— ответил он, аппетитно покуривая. Как будто мне известно, когда он был в армии! Он уточнил:
— Третий год.
В клубах синего дыма скуластое лицо его казалось бронзовым.
— Нравится?
— Что?
— Ну… шоферить.
— А-а…— Он улыбнулся бронзовой улыбкой,— Люблю работать.
— Зачем?
Он удивленно посмотрел на меня, дымок в кабине медленно истаял, и лицо парня стало обыкновенным, чуточку насмешливым.
— Ты не знаешь? — спросил он.
— Н… не знаю. Нет, не знаю.
— Тогда я не могу тебе объяснить. Не поймешь.
— Ну, где мне понять…— обиделся я.— Не дорос еще до твоего понимания. Ты же, наверное, передовик? А я… Где мне!
Он засмеялся.
— Чудак ты, честное слово. А вообще-то в передовики я еще не вышел. У нас такие хлопцы есть — на спутнике за ними не угонишься…
Впереди показался развилок, и я попросил остановить машину. Шофер притормозил и, дружески мне подмигнув, сказал:
— Ну, шахматист… Валяй! Всего тебе!.. И умчался.
Я постоял на перекрестке, словно не зная, по какой из этих дорог идти, зло сплюнул и пошел по той, которая вела на участок. Штурм не состоялся, отступаем на исходные рубежи! Я прошел в общежитие, никем не замеченный (ребята еще не вернулись с работы), разделся, лег в постель и сразу же погрузился во что-то горячее и зыбкое.
К моей голове прикасались чьи-то руки, и кто-то говорил:
— Посмотри, шахматы! Совсем новенькие… Чудно, неужели снабженцы позаботились о нас?
— Генка! А, Гена…
— Не буди. Пусть спит.
Я хотел открыть глаза, но никак не мог, будто их склеили. И снова погружался в горячую волну забытья. И вот уже море передо мной, точно такое, каким я видел его много раз в кинофильмах: огромное и непонятное. Подхватило оно меня и понесло. И нет сил бороться. «Безвольный ты человек»,— говорит Жак и, протягивая ко мне руку, смеется. А рядом стоит Рита, в резиновых полусапожках, в спецовке, красивая, и тоже протягивает руку: «А помнишь теплый снег?»
Мне удивительно: почему Жак и Рита стоят рядом? И я никак не могу решить, чью руку взять.

Журнал Юность 08 август 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Погода завтра изменится | Оставить комментарий

Погода завтра изменится. VII «Ужинать надо каждый день»

Самый обстоятельный, самый рассудительный и самый спокойный человек на участке — Виктор Тараненко. Виктору двадцать четыре года. Из них четыре года он служил на флоте, на подводной лодке. Койка его стоит рядом с моей. Она всегда аккуратно, по-флотски заправлена.
— Парад! — ухмыляется Жора.— Промвыставка… Кому это нужно?
— Мне,— серьезно, ничуть не обижаясь, говорит Виктор.
А я, как и Тараненко, разглаживал одеяло, складывал полотенце треугольником… Не потому, что решил подражать, просто не хотел, чтобы моя койка была заправлена хуже. В конце концов, у каждого человека есть самолюбие. И вдобавок ко всему теперь каждое утро я пытался сделать на турнике «солнце».
Жора издевался надо мной:
— Не светит «солнышко»… Брось, чего стараешься?
— Не слушай,— спокойно говорил Виктор.— Хочешь, научу?..
И я снова повисал на турнике.
Виктор достал где-то старый пионерский горн и каждое утро он устраивал «побудку».
Жора срывал с себя одеяло и ругался на чем свет стоит:
— Буду жаловаться!.. Здесь не солдатская казарма.
— Да ведь все равно вставать,— говорил Виктор.— Минутой раньше, минутой позже… Зато с музыкой.
— Плевал я на вашу музыку! Мне, может, как раз всего одной минуты не хватило, чтобы доспать… Бюрократы!
Я не обижался. Мне нравилось быстро вскакивать с постели, быстро одеваться и на ходу завтракать.
Рано утром я уходил к реке. Гулко стучал дизель. От реки тянуло свежестью.
С песней проходили мостовики. Я запускал мотор и проверял его на слух. Мотор работал ровно и безотказно. Корпус катера мелко подрагивал, и вода расходилась от него серебристой рябью.
Приходили монтажники.
— Привет, флотилия! Пар на марке?.. Я сухо здоровался и коротко говорил:
— Отчаливаем.
Вот уже полторы недели я работаю рулевым на катере, Я доволен новой должностью, но до сих пор не могу понять, почему именно мне предложили эту работу, В мостопоезде каждый третий — то тракторист, то моторист, то шофер».
Случилось это через несколько дней после неудачной моей попытки сбежать. Виктор сказал, что меня сам Иван Борисович просит зайти в конторку. Я догадался: нотацию будет читать. Скажет: я поручился за тебя, дал слово воспитать из тебя человека, а ты что делаешь?..
Я вошел в конторку, весь как-то подобравшись и напружинившись, словно приготовился к прыжку, и остановился у двери. Иван Борисович сидел за столом.
— Садись,— не очень приветливо и, как показалось мне, сердито сказал он.
Я продолжал стоять, как истукан. Иван Борисович подписал какие-то бумаги, выпрямился, внимательно посмотрел на меня, встал и решительно зашагал по комнате. А я ждал. Страха не было. Неприятно только ждать.
— Ты это что же, друг любезный…— прищурившись, сказал Иван Борисович.— Что ж ты хворать-то вздумал в такое время?..
Я растерянно поморгал, не зная, что отвечать. Потом сказал:
— Так ведь не от меня это зависит, Иван Борисович… Болезнь, она не спрашивает.
— Смотри у меня! — пригрозил Иван Борисович. — Не спрашивает… А пригласил я тебя вот зачем. Ты в детдоме, кажется, техникой увлекался. Было такое, признавайся?
— Немножко было,— воспрянул я духом. Тогда я и не подозревал, что Иван Борисович знал о моей попытке уехать из мостопоезда, но из каких-то непонятных мне соображений умолчал об этом.
— Вот и хорошо,— сказал Иван Борисович,— Решили мы тебя, Воронков, рулевым назначить на катер. Согласен? Работа интересная. И важная,— добавил он таким тоном, точно подводил черту.
И вот теперь я с утра до вечера бороздил на катере воды Турыша. Дел по горло: надо перевозить рабочих, доставлять на левый берег инструменты, стройматериалы
Как-то после работы, поздно вечером возвращаясь в общежитие, вспомнил я о том, как хотел уехать, и подумал: «Нет, уезжать пока воздержусь. Такую работу поискать надо. Это почти что морская служба».
Пришел я в свою комнатку, торопливо разделся и лег спать. Снился мне мой катерок, но уже настоящим боевым катером — с мачтой и командирским мостиком. Я стою на мостике и отдаю команды: «Право руля!», «Полный вперед!», «Так держать!». А в лицо дует ветер. Дует и дует.
Открываю глаза и вижу: сложил Тараненко губы трубочкой и дует мне прямо в лицо.
— А ну, поднимайся, салага!
— Зачем?
— Вставай, тебе говорят! Будем ужинать. И чтобы без ужина больше не ложился. Ясно?
— Так это ж не всегда,
— Ужинать надо всегда, каждый день,— смеется Виктор.— Даже тогда, когда на последние деньги куплены шахматы. Понятно?
— Понятно,— растерянно бормочу, протирая глаза. Виктор ставит на стол горячие, пахучие сосиски и тонкими ломтями нарезает хлеб.
— Ешь, пока рот свеж.

Журнал Юность 08 август 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Погода завтра изменится | Оставить комментарий

Погода завтра изменится. VIII Цветы

Пожилой человек в пестрой рубашке с засученными рукавами поливает клумбу. Прозрачные брызги веером разлетаются вокруг. Человек, видно, доволен своей работой — он щурится от удовольствия, улыбается и тихонько напевает: «Сама садик я садила…» От всей его широкоплечей, тяжеловатой фигуры веет безмятежной деловитостью и покоем.
Я узнаю в этом человеке бригадира плотников Василия Васильевича Демина. Демин — ветеран мостопоезда.
Он строил мосты на Волге и на Висле, шел следом за Первым Украинским фронтом, трижды быт ранен и трижды правдами и неправдами уходил из госпиталя раньше срока… После войны Васильич вернулся на Рязанщину, в родное село. Пожил полгода и заскучал.
— Не по мне оседлая жизнь,— сказал он и поехал разыскивать свой мостопоезд. Так и ходит по земле этот беспокойный, неусидчивый человек.
— Привет, дядя Вася! — Я дотрагиваюсь ладонью до козырька кепки, потом, облокотившись не штакетник, рассматриваю цветы.
— Здоровы были, — не спеша отзывается Демин и спрашивает: — Нравятся цветы?
— Ничего… Яркие.
Демин выплескивает из лейки остаток воды и присаживается около клумбы на низкую деревянную скамейку.
Говорит с философской раздумчивостью:
— Без цветов, брат, жить неинтересно. Цветы, что музыка: тут тебе и слезы, и любовь, значит, и сама жизнь во всем своем разнообразии… Видал, какие? Пламя… Вот то-то и оно!
— Цветы — это не жизнь,— говорю я.
— А что ж они такое, по-твоему? — заинтересованно глядит на меня Василий Васильевич.
— Просто… украшение. Демин кивает головой,
— Ишь ты! А ты ведь, брат, в самую точку угодил. Украшение жизни — это верно. Родится человек — цветами отмечают. И свадьба без цветов не свадьба. И когда человек отправляется в свою последнюю дорогу — тоже с цветами…
Легкая грусть, как тень от набежавшего облачка, скользнула по его лицу и исчезла, словно растаяла.
Веселый человек Василий Васильевич Демин. Всю жизнь он живет в стороне от больших городов. Как говорит он сам: живем в лесу, молимся колесу… И ни капли сомнения, раскаяния или сожаления. Наоборот.
— Я вот больше двадцати лет строю мосты, весь Союз объехал… И всегда, как отправляюсь на новое место, беру с собой цветочные семена…
Он еще что-то говорит о цветах и деревьях, которые сажает там, где живет». Но я уже не слушаю» мысли уносят меня отсюда за тридевять земель, Вспоминается жаркий летний день. И цветы, цветы, цветы по всему городку, на каждом перекрестке, в каждом палисаднике, скверике, на рынке. Воздух пропитан их запахом.
«Прошу тебя, организуй букет,— вежливо просит Жак. Он в новеньком сером костюме. Уголочек шелкового платка небрежно торчит из карманчика. Сегодня встреча на высшем уровне… Попрошу тебя. Если можешь».
Воздух горячий, перенасыщенный запахом цветов Я иду по городу и думаю о цветах.
«Самый яркий, самый жаркий, — выкрикивает маленькая, желтая, будто восковая, старушка.— Берите цветы! Самый яркий, самый жаркий!..»
Выбираю самый большой букет и, посвистывая ухожу.
«А деньги?.. — растерянно кричит восковая старушка.— Ах ты, поганый мальчишка! Да держите же его, подержите!..»
А я и не собираюсь убегать. Подумаешь, деньги забыл отдать!.. Я возвращаюсь, спокойно и демонстративно на глазах у покупателей отдаю бабке больше, чем положено. Восковая старушка тает от удовольствия…
…Воздух горячий. Пахнет цветами.
— Ты не слушаешь меня? — говорит Демин. Я вздрагиваю, очнувшись.
— Нет… Я вас слушаю, дядя Вася…
…— И вот, значит, зацепился мой дубок корнями за землю и окреп. А теперь я, как приезжаю на новое место, обязательно сажаю деревья. И без цветов не обхожусь,
И долго после этого не выходит из головы, в сущности, пустяковый разговор о цветах. Возможно, чего-то я не понимаю.
Может быть, без цветов жизнь действительно немыслима?
После работы я сделал крюк и снова пошел мимо домика Деминых.
Остановился возле палисадника и долго любовался цветами. Пышные георгины, слоено вобрав в себя жар летнего солнца, полыхали нестерпимо горячим огнем. Казалось, дотронься до них — и обожжешь руки.
Мне захотелось взять немного этого пламени и подарить самому близкому, самому любимому человеку. Не такому, конечно, как Жак. Но кому же? У меня нет на всем свете ни одного хорошего друга.
И впервые мне до слез становится обидно, что на такой огромной земле я неустроенный и одинокий человек.

Журнал Юность 08 август 1963 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Uncategorized | Оставить комментарий