3 докладчика – Синякаев, Заторский (заключение КСП) и руководитель отеля «Арктика».
Руфат Равильевич Синякаев: – рассматривается вопрос об акциях ОАО «Отель «Арктика», принадлежащих администрации города Мурманска в размере 50 процентов, из них 25 – привилегированные, 25 – голосующие. Вопрос выносится второй раз. Все понимают, что необходима реконструкция отеля «Арктика». Рассмотрение можно оттягивать, откладывать, но сегодня администрация обращается за дачей согласия на проведение такого мероприятия, как передача в залог акций, принадлежащих муниципальному образованию.
Что кардинально изменилось с апреля, когда данный вопрос был вынесен на повестку дня в Горсовет?
Первое – в начале сентября отель подготовил проект, который был вынесен на вневедомственную экспертизу. Сейчас документ находится на экспертизе.
Второе – был отработан повторный бизнес-план, были уточнены параметры, были уточнены основные направления движения строительства, основные направления прибыли, которую можно получить, каким образом будет обслуживаться кредит. Было уточнено, что часть займа будет обслуживаться со стороны одной из организаций, входящей в состав группы отель «Арктика».
И самое главное – на сегодняшний день в городе Мурманске перед комиссией состоялся Совет директоров, который был очно проведен. на нем присутствовали представители города Мурманска: депутат Совета Гузь Олег Николаевич и представитель правительства МО Паламарчук Алексей Сергеевич. В ходе рассмотрения того бизнес-плана, который был представлен, получил одобрение Совета директоров и был вынесен на рассмотрение акционера, то есть Городского Совета депутатов.
Основные параметры бизнес-плана вам представлены, все это вы увидите. До настоящего времени не определено, кто все-таки будет кредитором, параметры сделки известны, поэтому мы обращаемся за согласием.
Конкретные документы, конкретный залог акций, конкретный кредитный договор будет отработан непосредственно администрацией МО в лице комитета имущественных отношений и отелем «Арктика».
В ходе обсуждения и в прошлый раз на совете депутатов и на комиссии была выражена обеспокоенность, касающаяся защиты интересов муниципального образования город Мурманск. Сегодня ситуация на рынке одна, завтра будет другая, никто не застрахован от рисков финансового кризиса 2008 года, поэтому в адрес отеля «Арктика» и группы компаний «Азимут» было высказано предложение все-таки каким-то образом обезопасить, обеспечить безопасность залога акций. Безопасность может быть обеспечена любым способом: страхованием, выписыванием простого векселя и т.д. На сегодня этот вопрос находится в обсуждении между компанией отеля «Арктика» и муниципальным образованием. Как только будет принято решение, мы о нем сразу сообщим.
Гузь Олег Николаевич: – На комиссии был рассмотрен этот вопрос по согласованию решения администрации города Мурманска и передачи муниципального имущества в залог. Прилагаемый Вашему вниманию проект решения Совета депутатов разработан и внесен администрацией города. Напомню: данный проект появился еще в июле 2011 года, однако на заседании Совета этот проект принят не был. На совместном заседании постоянной комиссии по экономической политике, хозяйственной деятельности и по развитию ЖКК, транспорту и связи было принято большинством голосов решение о внесении данного проекта на рассмотрение в Совет депутатов с рекомендацией принять.
От себя хочу добавить, что решение необходимо принять и нужно, чтобы к 100-летию данный проект был реализован. Это будет подарок всему городу. От имени постоянной комиссии предлагаю проект принять в целом.

Заторский Антон Юрьевич: – Вопрос этот неоднократно обсуждался. Несомненно, передача в залог имущества – это прерогатива и право администрации города Мурманска. Залог – это деятельность, сопряженная с риском утраты этого залога при обстоятельствах недостаточного обеспечения обязательств по кредитному договору. В связи с чем мы настоятельно рекомендуем администрации города Мурманска при работе с документами, связанными с передачей залога муниципального имущества (акций отеля «Арктика»), предусмотреть и обеспечить их сохранность. Предусмотреть обеспечительные меры возмещения муниципалитету денежной суммы, эквивалентной стоимости муниципального имущества, даваемой в залог. Формы для этого присутствуют: если муниципалитет в партнерстве, являясь акционером ОАО «Отель «Арктика», может подписать разработанное акционерами соглашение, в любом случае при достижении и выполнении этих обязательств муниципальная сторона абсолютно защищена от каких-либо рисков, связанных с реализацией этого проекта и обслуживание кредита. принципиальных возражений по передаче в залог контрольного пакета акций КСП не имеет.

Генеральный директор ОАО «Отель «Арктика» Анатолий Борисович Басин:
– Напомню вкратце, что из себя будет представлять обновленный отель «Арктика»: это будет многофункциональный комплекс, включающий в себя гостиницу на 191 номер, бизнес-центр, включая большой конференц-зал. Строительство «Арктики» предполагается провести в 2 этапа: первый начнется, как только мы получим с экспертизы проектную документацию, разрешение на строительство и будет принято решение, которое мы сегодня обсуждаем, закончится примерно к середине 2013 года. В бизнес-плане подробно расписаны сумма, сроки и т.д. на второй этап оставлено фактически 2 этажа: один жилой этаж гостиницы, один офисный этаж. Связано это с тем, что эти 2 этажа – город в них не нуждается по динамике спроса, поэтому будем смотреть динамику развития Штокмановского месторождения, в соответствии с этим будем принимать решение о начале второго этапа. Ориентировочно его начало запланировано через 2 года.
В сентябре подана проектная документация на экспертизу, сегодня у нас состоится очередная встреча по определенному вопросу. По динамике мы видим, что больших проблем с экспертизой у нас не будет. Мы получаем разрешение экспертизы, разрешение на строительство, залог, который мы сейчас обсуждаем и больше нас ничего не держит, чтобы начать строить.
Капитальные затраты на строительство оцениваются примерно в 1,4 млрд. рублей, финансирование проекта предполагается провести за счет кредитных ресурсов, в настоящее время переговоры находятся в завершающей стадии с 2 крупнейшими банками России, Сбербанк и ВТБ. Ориентировочная ставка – 11,5%, она будет снижаться по мере развития проекта до 9,5%. Кредит будет браться 2 траншами, общий срок кредитования – 12 лет.
Что касается генподрядчиков, то 2 недели назад нам были представлены коммерческие предложения от 5 наиболее достойных претендентов. К сожалению, среди них нет мурманских компаний, потому что по анализу их возможностей и ресурсной базы, на наш взгляд, они не смогут достаточно быстро, в приемлемые сроки и качественно возвести необходимый объект.
Условием кредита является залог недвижимого имущества, залог земли, залог акций, в том числе залог акций, принадлежащих городу. Без залога акций, принадлежащих городу, получить кредит невозможно, а значит, невозможно начать стройку.
Вопрос о финансовых рисках.
Ответ: – Мы готовы на разумные способы обеспечения, но надо понимать, что мы тоже несем риски, еще большие риски, чем город, поскольку помимо акций, принадлежащих нам, мы закладываем имущество и даем поручительство от компании, от гостиниц, которые принадлежат нам, а это 27 гостиниц по всему миру.
Вопрос: Я Вас понимаю, но вы тоже должны понять, что одно дело – коммерческие риски, и сосем другое – риски казны, там другие доходы, другие решения должны быть. Понятно, что генподрядчик у вас будет не мурманский, а московский, питерский или турецкая компания. Ставится ли перед генподрядчиком задача максимально привлечь местные строительные организации на субподрядные договоры или это просто будет автоматически, потому что большое количество рабочих они не смогут привезти сюда?
Ответ:
– Вы сами ответили на свой вопрос. Все подрядчики, с которыми мы общались, говорят, что они не будут везти людей из Турции или Москвы, а будут нанимать местных субподрядчиков на разные виды работ. Это нормальная бизнес-практика. Это будет проходить под контролем, по технологии.
Вопрос: – Может быть, я забегаю вперед, но здесь приложен договор с «Азимутом» на управление этим комплексом, есть жилищная оплата. 3,5% от прибыли до налогообложения – это цифра из сложившейся практики?
Ответ: – Если говорить с крупными управляющими компаниями, такими, как «Хилтон», «Опор», то там ставка составляет 6-7%, для своих отелей мы ее, естественно, уменьшаем.
А. Б. Веллер: – Переходим к обсуждению, пожалуйста.
Макарова Светлана Владимировна: – Действительно, в этот раз документов было более чем предостаточно, как и времени для изучения этого вопроса. В связи с тем, что в СМИ появилась информация, что якобы группа депутатов против реконструкции «Арктики», хочется развеять этот миф. Я – за реконструкцию, единственный вопрос, который возникает сейчас, это те самые гарантии, о которых говорили представители контрольно-счетной палаты, и упоминал представитель «Арктики». Дело в том, что, когда несколько лет назад принималось решение о приватизации «Арктики», о ее реконструкции, Совет депутатов должен был контролировать, но, к сожалению, этого не получилось, и на сегодняшний день, мы имеем такую ситуацию, которую мы имеем. В результате всего этого частью акций ОАО «Отель «Арктика» владеет оффшорно-киповская компания, чтобы всем было понятно, о чем мы сейчас говорим.
И план реконструкции замечательный, и то, что мы «Арктику» реконструируем – тоже хорошо, но было бы честнее продать акции «Арктики» и получить денежные средства в бюджет города Мурманска. В противном случае – я подробно изучила историю «Азимута, я имею в виду отели, все документы есть в Интернете, очень хорошо прослеживаются их финансовые взаимоотношения, разных юридических лиц и т.д. Теперь возникает другой вопрос – как сделать так, чтобы акции не перешли в собственность третьих лиц, потому что с торгов по требованию банка проданы они будут. Сегодня риски очень велики, поэтому если бы «Азимут» мог предоставить гарантии, не возникало бы никаких сомнений при принятии этого решения.
А.Б. Веллер: – То есть Ваше предложение – продать акции.
Светлана Владимировна: – Да, я считаю, что это было бы честнее, так как я посмотрела историю этих отелей в разных городах – в итоге они становились полностью частными.
А.Б.Веллер:– Честнее или правильнее с точки зрения интересов города? То есть Вы считаете, что в интересах города надо эти акции реализовать.
Вопрос: – Мы слышали, что хозяин фирмы согласился на принятие обеспечительных мер. Что мы еще можем потребовать, потому что для меня следующие меры – только взять их семьи в залог. Какие еще обеспечительные меры может потребовать Горсовет, чтобы исчезли риски?
Ответ С.В.: — Я сейчас говорю о гарантиях при любых обеспечительных мерах.

Минин Олег Геннадьевич: – Муниципалитеты не занимаются оказанием гостиничного бизнеса. Они на определенных условиях передоверяют это людям, которые умеют это делать.
Я сидел и с содроганием слушал, что предлагает председатель контрольно-счетной палаты, он предлагает обеспечительные меры запредельные, и мало кто бы согласился, потому что любая обеспечительная мера – это определенный риск, только не для нас, а для собственников. Но дополнительных мер, законных, уже предложить невозможно, уже на все согласны люди, лишь бы начать работу.
Можно сколько угодно говорить о рисках и чьей-то заинтересованности, а можно задаться вопросом: А кому выгодно, чтобы отель «Арктика» стоял в виде баннера, а не в виде действующей гостиницы? Но если учесть, что мы отстаиваем не часть небольшую интересов горожан, не делая гостиничные номера доступными, то это не интересы всех избирателей города Мурманска. Сейчас гостиницы нет, мы сейчас говорим о пустом здании, стоящем посреди города Мурманска.
Для кого мы работаем? Или мы занимаемся развитием туристического бизнеса и привлекаем к нам людей или мы с вами накручиваем цены на номера в других гостиницах? Я считаю, что надо принимать решение и делать из громадного баннера действующую гостиницу.

Габриелян Сергей Михайлович: – Уважаемые мурманчане, коллеги, прокурор, на прошлом заседании я голосовал против данного решения, потому что были некоторые вопросы и неясности. Сегодня мне внесли ясность, все, что хотел услышать, я услышал. Я понимаю позицию руководителей счетной палаты, я понимаю позицию депутата Макаровой, это говорит об их патриотичность, о том, что эти люди, может быть, больше переживаю за судьбу нашего муниципального имущества. Но уверен, что администрация города Мурманска достаточно проработала данный вопрос, который на сегодняшний день тормозит развитие событий. И тем более, если учитывать, что эти кредиты будут браться траншами, у нас есть возможность в процессе движения данного вопроса менять свое решение, отзывать, принимать другие управленческие решения. Я уверен, что данная компания, где бы она ни была зарегистрирована, а зарегистрирована она в оффшорной зоне из-за несовершенства российских законов, которые с трудом дают бизнесу развиваться. Это не наша прерогатива, иначе мы бы внесли изменения, поправки для того чтобы наша гостиница продвинулась. На сегодняшний день, это самый доходный бизнес на российском рынке, говорю как бывший генеральный директор данного комплекса и мне, как никому другому, не безразлична судьба этого здания. Уверен, что эта компания никогда не бросит этот бизнес, не уступит его никому. Даже если взять по минимуму, за 15 м2, кто, с какого метра с жилья может получить 100 евро в сутки? Несмотря на сопутствующие услуги: мини-бар, кафе, ресторан, сдача под офисы. То есть, 15 м2 100*30=3 000 долларов. Это очень рентабельный бизнес. Поэтому когда мы получим МФК, в виде отчислений, в виде налогов, даже просто получения рабочих мест, а это несколько сот мест, которые получат наши избиратели, получит Мурманск. Плюс и мурманчане, и гости города получат здоровую конкуренцию на данном рынке и цены на гостиничные номера в городе в разы упадут. Сейчас этим пользуются другие отели, спрос порождает предложение. Как только откроется комплекс, цены упадут, а это будет привлекательнее для приезжих, для отдыха людей из приграничных регионов. Также это поднимает инвестиционную привлекательность Мурманска. И потом, это одна из задач, которая определена нам Федеральным законодательством (муниципалитету) – оказание и содействие развитию малого и среднего предпринимательства. Поэтому, это наша прямая обязанность. Сегодня я буду голосовать ЗА данный проект, как за основу, так и за проект в целом. Поэтому прошу коллег тоже поддержать данное решение.
Вопрос: – Скажите, пожалуйста, когда Вы были руководителем гостиницы «Арктика», сколько в ней было гостиничных номеров?
Габриелян С.М.: – На 1 100 – это гостиница спроектирована, но в среднем проживало 200 человек и 300 – арендаторов. То есть 700 человек работало в гостиничном комплексе. И я думаю, что примерно такое количество работников и останется. 25 000 м2 – это было, а после реконструкции дойдет до 30 000 м2.
Вопрос: – И этого достаточно?
Габриелян С.М.: – Этого достаточно. Даже если собрать всех гостей, из всех гостиниц, то они, все равно, не заполнят «Арктику». Поэтому это МФК, и будут использоваться более эффективно те площади, которые почти 50% простаивало, а издержки по их содержанию неслись предприятием.
Веллер Сергей Борисович: – Не могу отвечать за Антона Борисовича, но если бы ему предложили выкупить городские акции сегодня, он бы сделал это с большим удовольствием. И потом, не спрашивая решения Совета, администрации, получил бы деньги в залог, отстроил бы гостиничный комплекс «Арктика», а потом мог бы продать это 50% акций в несколько раз дороже, чем он купил сегодня у муниципалитета. Может быть честнее сегодня продать акции, но если говорить с точки зрения бизнеса, акции, обеспеченные пустой коробкой, или акции, обеспеченные готовым бизнесом. Это совершенно разные цены. Конечно же, есть определенные риски, но если руководство готово к таким моментам, то давайте поручим администрации обсудить этот вопрос, принять взвешенное решение. Ни Андрей Иванович, ни Руфат Равильевич не допустят незаконных способов решения этого вопроса и максимально обеспечат защиту муниципалитета. О самой реконструкции. Абсолютно согласен, что владение гостиничным бизнесом для муниципалитета не сама цель. Для нас важнее, чтобы это была действительно действующая гостиница и бизнес центр. Я видел предварительный проект, который проходил через подписание. Сейчас мы говорим, гостиничные номера, бизнес-центр, магазины, рестораны и так далее, но, думаю, что мало кто из вас знает о том, что в проекте предусматриваются дополнительные парковочные места практически вокруг всего фасада гостиницы, двухуровневая парковка перед центральным входом. Уважаемые коллеги, вы давно парковались на улице Ленинградской? Большой вопрос, конечно, по поводу транспортной схемы, движения ставят представители ГИБДД, но все это будет решено обязательно, потому что, пока не будет разработана транспортная схема, количество парковочных мест и так далее, заказчик не получит разрешение на производство работ. Давайте дадим возможность начать движение, а дальше есть стандартные механизмы, которые позволят превратить давно пустующую коробку в здание, которое работает на благо Мурманска и мурманчан.
Вильшанский Сергей Владимирович: – Не буду скрывать, что и на прошлом заседании, я голосовал против. Но не потому что я против реконструкции «Арктики», я был против документов и скоростью. Сегодня документы проработаны, уже другой подход. Хочу высказать свое мнение, которое может помочь сделать правильный выбор по этому вопросу. Самый большой риск для города и для бюджета может стать отказ «Азимута» о проведении этих работ. Каждый день, даже поддержание в таком состоянии, отеля «Арктика» требует ежедневных затрат. И через определенное время может случиться так, что кроме обязательств у отеля «Арктика» ничего не будет. Сегодня документы, которые представлены, и те риски, которые будет нести инвестор – несопоставимы с теми вложениями, с тем имуществом, которое сегодня имеется. Поэтому сегодня есть все условия и посылы сделать это быстро и в срок и за минимальное количество дней, потому что это в большей степени риски инвесторов. Я буду голосовать ЗА дачу согласия. Более того, много говорили о дополнительных гарантиях, у нас есть совет директоров, комитет имущественных отношений, глава муниципального образования, глава администрации которые будут контролировать, и поддерживать ход реконструкции. Со своей стороны мы должны поддержать и дать возможность все таки работу довести до логического конца.
Макаренко Юрий Анатольевич: –Об этом вопросе много писали, говорили, даже я писал, у меня есть свое мнение. Сейчас хочу ответить тем, кто выступал передо мной. Первое «Шератон» в Шарм-Эль-Шейхе никогда не был муниципальным, поэтому не надо его брать в пример. Второе – гостиничный бизнес, это не работа муниципалитета, поэтому нужно продать оставшийся пакет акций. Хотя продажа такого имущества должно быть сначала оценено экспертами и ни, ни вы, такими экспертами не являетесь. Есть специальные организации, которые могут сказать какая на сегодняшний день стоимость акций, какой эта стоимость может стать. Все говорят, надо покончить с самым большим баннером. Но почему-то никто не спросил, почему гостиница стала баннером? Мало того, пытаются у меня чувство вины вызвать, чуть ли ни я в это виноват! Что я хочу пожелать гостинице «Арктика», городу, управляющей компании, это очень грамотно и взвешено подойти к вопросу организации территории генплана гостиницы. Это, конечно же, организовать центральную площадь между гостиницей «Арктика» и отелем «Меридиан», перекрыть улицу Ленинградскую, Воровского, сделать подземные переходы через проспект Ленина и улицу Коминтерна – это единственный для города вариант организовать площадь. То, что у гостиницы «Арктика» будут делать парковки, не надо это считать за благо, это все равно, что сказать, там будут гостиничные номера с горячей водой. Я в этом ничего не вижу. Если бы «Азимут» сказал, что постоит подземный паркинг на 5 уровней, то я бы сказал, да, это цивилизованная парковка с заделом на 20-30 лет вперед. А сели бы сказал, что на отеле будет вертолетная площадка, то я бы сказал, что это с заделом на 40 лет вперед. Пожелание, это с перспективой и на столетие города, и на следующие периоды рассмотреть организацию центральной площади.
Вопрос: – В каком городе России находится самая большая площадь?
Согласно материалам «ТВ-21», самая большая площадь среди городов России находится в городе-герое Мурманске и носит она название «Пять Углов». Если мы ее еще расширим, у нас будет самая большая площадь в мире.
Габриелян Сергей Михайлович: Хотел бы отметить, что желание – это хорошо, но стоимость данного вопроса баснословная. Надо принимать быстрее решение, потому что, когда со стадионом норвежские инвесторы приходили с предложением, администрация не приняла оперативного решения и мы остались без стадиона.
Евгений Викторович: – Складывается ощущение, что существует контекст недоверия властям. Для того, чтобы уменьшить процент недоверия к администрации нашего города, если мы проголосуем сегодня, нужно создать общественный комитет из ветеранов-строителей, из известных людей, которое параллельно с администрацией контролировали бы ход этого проекта.
Веллер Алексей Борисович: – Предложение, конечно, интересное, но лежит за рамками законного поля. Акционерное общество, это переговорный процесс.
Хочу прокомментировать три позиции. Во-первых, можно было бы просто эти акции держать и ничего с ними не делать, есть опасения, есть риски – запустим в массовый оборот, что-то не пойдет, город потеряет. Простой выход, никуда не запускать, ничего не делать. Но, на самом деле, мы можем быстро прийти к двум неприятным ситуациям. Первая – о которой сейчас напомнил Сергей Михайлович Габриелян, что потенциальный инвестор устает от такой нерешительности партнера, уходит из этого проекта. Что и произошло с норвежскими инвесторами со стадионом. Вторая – не будем забывать, что мы с вам равноправные собственники. Принимается решение о реконструкции, и говорится, просьба каждому акционеру внести свою долю, мы 700 млн. и вы 700 млн. По 28 млн. готов каждый внести? В какой тогда ситуации оказывается муниципалитет? Если мы находим 700 млн., мы работаем вместе, а если нет – акции начинают приобретать другую структуру и в конечном итоге у муниципального образования уже не 50%. И у нас нет законных путей воспрепятствовать такой постановке вопроса. Второй путь – продать акции. Но ведь этот путь можно оценить как провокационный. Всем сегодня, очевидно, что стоимость пакета акций минимальна, потому что отель стоит в таком состоянии. И я не хочу ни как гражданин, ни как бизнесмен продавать акции на ее нижней стоимости. Пройдет год-два, будут результаты реконструкции, может быть, будет смысл расстаться с определенным пакетом акций. А рассуждать о продаже на нижней стоимости, это нонсенс. Поэтому, если ничего не делать, оно ничего никогда и не изменится. Да, определенные риски у муниципалитета есть, но на сегодняшний день, с моей точки зрения, это риски взвешенные. Нужно двигаться вперед, сегодня стадия подготовки очень высокая, в ближайшее время должна начаться реальная работа по реконструкции. Это значит, что мы взвесили все риски, приняли решение, которое начинает решать один из самых наболевших вопросов, который перешел из разряда экономических, в политический.
Вопрос: – Я с Вами полностью согласен, что отели (которые я привел в пример) никогда не был муниципальной собственностью. Это нонсенс, если муниципалитет, который выполняет социальные функции, занимается изучением коммерческой выгоды, принадлежащей собственности. У нас это сложилось в виду того, что они уже 300 лет в частной собственности, а мы проходим за 20 лет путь, который западное общество прошло за 300-400 по установлению частной собственности. Все наши споры происходят из-за того, что мы с вами воспринимаем действительность муниципалитета, как дуализм: хочется выполнить социальную функцию и хочется, чтоб муниципалитет денег заработал. Пускай этим делом занимаются частники.
Вопрос: – Хотелось бы в качестве предложения, поскольку предыдущий раз, когда принималось решение о приватизации «Арктики», процесс неким образом «затуманился», затянулся и реконструкции не произошло, может быть, есть смысл регулярно доводить информацию о реконструкции.
Веллер А.Б.: – Да, это разумное предложение, думаю, здесь не будет никаких проблем отеля, что давать информацию. Думаю, можно будет, с соблюдением норм техники безопасности устраивать выездные демонстрации, чтобы все желающие депутаты могли побывать и своими глазами посмотреть. Чтобы не было домыслов.
За основу – 21, против – 1, воздержались – 2.
В целом, за – 21, воздержались – 3.

Источник: отдел по взаимодействию со СМИ администрации города Мурманска

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Н. Иванова

наука и техника

Никто не научился еще обходиться без хлеба насущного. Даже те, кто во имя красоты и фигуры отказался от булок, батонов, паляниц. Однако хлеб — понятие широкое, и нельзя вместить его только в рамки хлебобулочных изделий, изготовленных из пшеничной или ржаной муки.
В научно-исследовательских учреждениях, занимающихся селекционной работой, есть отделы, названия которых звучат для нашего уха несколько странно: например, отдел серых хлебов. Под хлебами серыми разумеют ячмень, овес и рожь. Коли «посадил» вас врач на диетическое питание, то получаете вы хлеб в виде овсяных каш или отваров.
А кукуруза? Кто будет отрицать родство ее с хлебом?
Но и в привычном понимании хлеб хлебу — рознь.
Даже самый далекий от земледелия человек, и тот не мог не обратить внимание на то, что иной хлеб только-только из булочной, а уж черствый. Другой же лежит, лежит — и все как из пекарни. Или вдруг купит человек чудо-муку. Тесто из нее подъемное, пышное, хоть и сдобы не клади. А в другую опару чего ни кидай — все проку нет.
Выходит, пшеница пшенице не ровня?
Именно так. Хлебопекарную «душу» сорта составляют высокий процент протеина (усваиваемый белок) и клейковины, определяющей подъемность, «силу» муки. Но, даже обладая драгоценными этими свойствами, сорт может дать урожай, а может и обмануть надежды земледельца, подарив ему по осени каравай хоть и вкусный, да легковесный. А страна велика, и ее малым хлебом не прокормишь…
Вот и работают селекционеры — творцы новых сортов — над тем, чтобы получить хлеб отменного качества и притом гарантированный.
Гарантированный? Не слишком ли громко это сказано? Ведь нет, да и не обойдет нас стороной недород. То зноем хлеб сожжет, то дождем, то болезнью колос сокрушит. О какой же гарантии идет речь? Да и существует ли он вообще, гарантированный хлеб?
И может ли селекция дать ее, эту гарантию? Даже самый засухоустойчивый сорт при чрезмерном зное гибнет, а самый влаголюбивый не выдерживает беспрерывных дождей.
Все так. Но достоинство хорошего сорта в том и состоит, что даже в неблагоприятных условиях он дает прибавку относительно других сортов. Он будет дольше сопротивляться жарким ветрам и с дождем потягается. И, глядишь, «переспорит» погоду, дождавшись вожделенного солнца или не менее желанного ливня. Хороший сорт обладает иммунитетом к многим десяткам болезней, от которых гибнут другие сорта.
И потому, говоря «гарантированный хлеб», мы имеем в виду вовсе не чудо-сорт, что и в огне не горит и в воде не тонет (он ведь смертен, как все живое), а разумеем ту прибавку, что способен дать хлеб хорошей селекции. Прибавка эта уйдет в закрома и станет подспорьем в год неурожайный. Мы еще зависим от погоды, но можем и должны встречать беду не с пустыми сусеками. А нельзя ли добиться высоких урожаев за счет высокой культуры агротехники, обилия минеральных удобрений и мастерства пахаря? Можно. Но хороший хлеб дадут только хорошие сорта.
Преимущество селекции перед всеми иными «службами», работающими на урожай, состоит еще и в том, что, раз появившись на свет благодаря предвидению и труду селекционера, хороший сорт уже без каких-либо дополнительных затрат даст земледельцу прибавку. Даст за счет своих свойств, запрограммированных учеными. А повторенный многократно во всех районах, областях и краях, на которые рассчитан (что называется районированием), сорт многократно и повторит такую прибавку, одарив пахаря хлебом и прибылью.
Селекция — это не что иное, как выведение новых и улучшение существующих сортов…
Говорят: селекция академика Ремесло, селекция академика Пустовойта. Почему? Разве же селекция неоднозначна?
А что разумеем мы под словами: проза Толстого, проза Тургенева? Что, если не особенности стиля, языка, творчества, почерка писателя?
Стиль селекции — научный метод или методы, которыми пользуется ученый при создании сорта. Каждый идет к цели своей дорогой, выбирая свой метод, который считает в данном случае, в данной работе наиболее эффективным. Творческий почерк селекционера связывают с его именем.
Селекция всегда, во все времена хлебопашества, была в почете.
Всю историю земледелия мечтал пахарь о хлебе, которому не были б страшны болезни, сжиравшие злаковые, и который обеспечивал бы урожай. Хорошо зная, что каждой земле — свой хлеб, пахарь в мечтах видел сорт, который рос бы и в сушь и в дождь, рос бы одинаково хорошо на севере и на юге.
Но мечта потому и оставалась мечтой, что, родившись в условиях юга, сорт, как бы хорош он ни был, на севере оказывался непригодным: мороз убивал его. Не имея понятия о сортах и селекции, крестьянин еще на заре земледелия выбирал в поле растения, что выстояли зиму, бесснежье, мороз, жаркое лето. Он брал себе на пашню растения жизнестойкие. И хотел он этого или нет, он творил селекцию. Но, даже создав путем отбора хороший сорт, земледелец должен был семена размножить, повторить многократно, чтобы хватило засеять поле. Так создавалось семеноводство.
Одним из первых декретов Советской власти, подписанных Владимиром Ильичем Лениным, был декрет о семеноводстве. Этим декретом была учреждена Шатиловская Госсемкультура (в нынешней Орловской области). В ее обязанности было вменено размножать лучшие сорта местной народной селекции и продавать семена крестьянам. Это был верный путь борьбы с недородом. Возглавил Шатиловскую Госсемкультуру и опытную станцию с тем же названием академик Петр Иванович Лисицын. И ему же несколько лет спустя был выдан первый в стране патент на рожь Шатиловскую.
Кстати сказать, Государственную патентную книгу, регистрирующую открытия и изобретения, открыла селекция…
Сегодня в стране работает огромная сеть опытных станций, сортоиспытательных участков, научно-исследовательских институтов, селекционных центров, координирующих научные направления селекции.
Селекция служит тому, кто ее создал,— земледельцу.
…В середине февраля прорвался на Кубань влажный и теплый средиземноморский ветер. В одну ночь съел снег и лед, таившийся в межах. А к утру, стрельнув от натуги, сбросили с себя прошлогоднюю кору платаны в скверах города, и в первый же день стало очевидным, что подмерзло, что выстояло, где не худо бы подсеять озимые.
Но краснодарцы теплу не радовались, потому что февральское «окно» на Кубани — штука хоть и привычная, но коварная. За теплом (а температура в эти дни бывает здесь до 20 градусов) приходит обычно заморозок. Тут уж и сад и ниву береги. Убить озимые, оставшиеся неприкрытыми, — дело немудреное. И легких холодов хватит.
Но весна нынче пришла на Кубань всерьез. Солнце облило землю, обласкало хлеб, благополучно переживший зиму, и растеклось по городам и станицам края…
Командировка моя имела цель самую конкретную — Краснодарский орденов Ленина и Трудового Красного Знамени научно-исследовательский институт сельского хозяйства (сокращенно — КНИИСХ), ставший недавно еще и селекционным центром для зоны Северного Кавказа…
…В КНИИСХ съехались недавно со всего Краснодарского края агрономы. И не с пустыми руками, а каждый вез каравай. И было их ни мало, ни много — тридцать пять. Тридцать пять аппетитных, румяных хлебов. Были они как близнецы-братья. И по вкусу один от другого не отличался, хотя были испечены из разной муки. Караваи были детьми одной, общей матери. Жизнь этим хлебам дал труд одного и того же человека — дважды Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственной премий, депутата Верховного Совета СССР, академика Павла Пантелеймоновича Лукьяненко, автора всемирно известной Безостой-1. Его смерть недавно оплакивала вся страна.
Памятуя о том, что для каждого поля — свой сорт, земледельцы других областей страны могли лишь завидовать краснодарцам, удвоившим благодаря Безостой урожайность в крае. Но вот сорт этот с невиданной для семеноводства скоростью стал «поглощать» тысячекилометровые расстояния и отбирать посевные площади у тех сортов, что испокон веков считались в своих местах монополистами.
И везде давал «припек» к установившемуся здесь урожаю. Популярную песню о стопудовом урожае (а сто пудов —16 центнеров) теперь исполнять конфузились: Безостая одним рывком миновала тот барьер, который считался когда-то пределом, мечтой.
К удивлению всех (и пахарей и науки, следившей за Безостой пристально и ревниво), она стала наращивать урожайность, проявив ценнейшие для сорта свойства: удивительную отзывчивость на агротехнику и удобрения. Кубань, где родилось движение за высокую культуру земледелия, дивила страну, дав в 1970 году по 36,6 центнера с гектара. Это на полутора-то миллионах гектаров! (Здесь следует сказать в скобках, что Безостая оказалась как бы лакмусовой бумажкой, которая безошибочно характеризовала крестьянина, рачительный он хозяин или нет: стоило ему «согрешить» в агротехнике, и сорт сбавлял урожай.)
Заняв колоссальные посевные площади в Союзе, Безостая пшеница Лукьяненко перешагнула наши государственные границы, разместилась на колоссальной ниве Европы и по занятой под посевом территории спокойно и уверенно вытеснила с первого места в мире всех «конкурентов» — сорта иноземных селекционеров, еще недавно не подозревавших о существовании русского хлеба.
А он, этот русский хлеб, приобрел симпатии миллионов крестьян, завоевав в международном сортоиспытании (которое оценивает достижения всемирной селекции и, по существу, является самым авторитетным сортоконкурсом) первое место по урожайности и пластичности. (Пластичность — не что иное, как то вожделенное качество хлеба: приспосабливаться к условиям самым различным.)
Стало быть, сорт, о котором мечтал хлебороб, создан?
И да, и нет.
Да — потому что уж очень много в Безостой от хлеба «из мечты». Нет — потому что современное земледелие предъявляет к сорту все новые требования. И селекционер обязан смотреть нынче даже не в завтрашний день, а в дали куда более дальние…
Сегодня лукьяненковцы (так называют себя ученики и последователи академика) творят хлеб будущего. Но его черты видны в реальных пшеницах, уже созданных, районированных и еще проходящих сортоиспытания. Венгрия, Болгария, Румыния, Польша, Чехословакия, ГДР, не говоря уже о колхозах и совхозах нашей страны, сеют новые, «завоевавшие» земледельца своей урожайностью сорта П. П. Лукьяненко — Аврора и Кавказ, выведенные на основе Безостой и улучшившие высокое качество ее и урожайность. 134 тысячи гектаров, засеянных в Краснодарском крае Авророй и Кавказом, дали в 1971 году кубанцам дополнительный доход в пять с половиной миллионов рублей.
Но уже задолго до этого селекционного триумфа, прослышав, что у Безостой появились чудо-сестры, ринулись в КНИЙСХ председатели и агрономы колхозов со всех концов страны, чтоб получить заветные зерна: в краях, отдаленных от Кубани, Безостая «прижилась», стало быть, Аврора и Кавказ там тоже «приживутся».
Еще Безостая-1 славилась удивительной своей отзывчивостью на полив. Аврора и Кавказ и районировались как сорта интенсивного типа (дающие высокие урожаи) для влажных районов Северного Кавказа и орошаемых районов степи и лесостепи Украины, Закавказья и Средней Азии: Новые сорта Лукьяненко еще больше приблизились к тому аграрному идеалу, что звался испокон веков у пахарей «хлебом для всех».
Но, может, это счастливая удача — такие сорта? Может, к рождению Безостой привела случайность? Может, здесь ни при чем предвидение, программирование?
…Долог путь к сорту. Раньше мерой его были десятилетия. Ибо всю свою историю селекция была зависима от природы: как ни работай, а больше одного поколения растений в год не получишь.
Нынче селекционеру служат теплицы и фитотроны, искусственно создающие нужный климат, служат специальные сеялки, комбайны и жатки, каких на обычных полях не встретишь.
Но, сократив время, селекция сути своей не изменила. Посеяв, ученый ждет результаты. Скрестив, тоже ждет. А, получив долгожданный гибрид (или сорт), выбраковывает все, что не оправдало его надежд.
Путь к сорту — годы радости и отчаяния. Иной дороги нет.
В чем же секрет метода Лукьяненко?
В гибридизации, скрещивании. Она дает удивительные соединения наследственных качеств в одном организме. Скрестить растения можно половым или вегетативным путем. В селекции злаковых обычно выбирают первый путь. Лукьяненко проводил гибридизацию внутри вида, закрепляя в гибридах лучшие свойства многих поколений, причем поколений самых разных растений — ведь вид включает в себя и элитные, (есть самые лучшие) пшеницы и диких их родственников, экологически отдаленных и различных, то есть произрастающих в разной среде, в разных условиях.
Но, получив гибриды путем такого скрещивания, селекционер безжалостно отбирал, выбраковывал (и в этом суть индивидуального отбора) растения слабые, неперспективные, оставляя лишь те, в ком желаемые качества налицо.
…Только какой же секрет этот метод, — коли работы Лукьяненко всегда были на виду, если гласность сопутствовала трудам академика, если КНИИСХ — координатор страны по созданию пшениц для поливного земледелия и его работа — ориентир для селекции таких пшениц!
Сегодня Кавказ и Аврора дают в производстве до 60 и даже более центнеров с гектара, а на отдельных полях — 70—80 центнеров. А при поливе урожай переступит так называемый биологический барьер, долгие годы определявшийся ста центнерами с гектара.
Впервые в мировой практике семеноводства новые сорта за один год после районирования заняли в стране площадь в 200 тысяч гектаров, а в прошлом году 2 миллиона гектаров хлебного поля Союза были отданы им.
Высокий урожай стал реальностью. На очереди — создание короткостебельных пшениц для поливного земледелия.
Земля и удобрения должны кормить колос, а не солому. Соломина должна быть короткой, но прочной.
Вот по какому пути идет мировая селекция. Именно такой хлеб ждет земледелец. Он ждет полукарликовых пшениц для орошаемого земледелия.
Уже есть Безостая-2, улучшившая Безостую-1… Уже находятся в сортоиспытании Загадка-44 и Надежда-45.
И вдруг институт удивляет сортом неожиданным: зимостойкая Краснодарская-39. (Авторы — Лукьяненко и один из его молодых учеников, Ю. М. Пучков.)
— Батюшки,— ахают аграрники,— где ж они вывели такой сорт? В Краснодаре и зимы-то не бывает…
Это как сказать… Случается, что и на Кубани лютуют заморозки, и тогда озимым приходится туго.
И не раз краснодарцам приходилось пересеивать убитую холодом пшеницу…
…Можно ли создать сорт, которому «минусы» на градуснике не страшны, можно ли научить пшеницу и бесснежье побеждать?..
Краснодарская-39 прошла испытания суровыми зимами и дала прибавку в сравнении все с той же Безостой-1 по три центнера с гектара.
В кубанском хлебе 1973 года есть зерно и Краснодарской-39. Сотни сортов служат нашему достатку, и среди них — знаменитая Безостая-1. Вот уже 14 лет она ежегодно приносит стране доход, исчисляемый в миллионах рублей. Только в 1970 году сорт этот высевался в стране на площади в 7 миллионов гектаров. И только за счет его урожайности мы получали дополнительно зерна на 273 миллиона рублей. Так служит изобилию один сорт Лукьяненко.
Один из сортов в великом разнообразии хлебном.
Но сорт — еще не все.
…С осени у соседей озимь удалась на славу… Сильная, ровная. И кубанские председатели, с тревогой и завистью сравнивая свои хлеба с ростовскими (а области именно здесь подходили друг к другу встык), корили теперь себя, что не рискнули посеять пшеницу в ранние сроки, под дождь. Уж больно хорош был соседский хлеб и неказист свой собственный. Сейчас это поле тянуло к себе, как магнит, не давало спать по ночам и все ворошило и ворошило одну думу: «Прогадали… Нужно было рискнуть». Но помнилось и то, что были уже у соседей поначалу такие же ладные хлеба, а потом вдруг хирели и урожай давали не ахти какой. И чтоб укрепить надежду — «Должен же и наш хлеб выровниться!» — гоняли председатели в это плотное предпосевное время в Краснодар, в институт, по рекомендации которого и посеяли в оптимальные сроки, то есть сроки, определенные учеными и практиками, как самые выгодные для развития и роста пшеницы. И в десятый раз выслушивая доводы директора института Т. С. Дубоносова и соглашаясь с ним, все же по-крестьянской привычке сомневаться переспрашивали скорее себя, чем его:
— Так думаешь, Тимофей Семенович, обойдется?.. Догонит наш хлеб?
И директор, уставший говорить то, что десятки раз уже говорил, сбивший себе и гостям ноги, пока обходили опытные поля института, твердил:
— Ждите, мужики, осени…
А сам гасил улыбку, чтоб ненароком не обидеть председателей. Он-то знал, на чьей стороне правда…
…Рано посеешь — рано возьмешь… Истина простая.
А за ней то желанное, ради чего и идут на риск.
Возьмешь рано — и не страшна уж тебе засуха, готовая иссушить наливающееся зерно, и град нипочем, коли хлеб в закромах, и дождь может лить ливмя, а ты уж кум королю, сват министру… Нет, что ни говори, а «рано» — штука соблазнительная. Ведь бывает, да и частенько, отсеются хозяйства в самые первые сроки — и ничего, хорошо растет пшеница: и из-под снега озимая вышла красавицей, хоть и высока вымахала, а не попрела, и в колос хорошо пошла, и хлеб дала. И коли год был удачный, грех не рискнуть снова: авось, снова не потеряем хлеба и урожай соберем знатный. И сеют.
У краснодарцев на этот счет своя точка зрения. Идет пшеница на удивление всем, обещая дать по 40 центнеров. И уж в налив пошла. А колос вдруг вместо того, чтобы силу набрать, жухнет, морщится, костенеет. (Так случилось в 1972 году в Одесской и других областях юга Украины.) Что за напасть! И у соседей, оказывается, беда та же. И думают, гадают, прикидывают председатели и агрономы: где, как, когда «упустили» хлеб. Роняют горькие слова: «Эх, попалило пшеницу… нет влаги… тяжело хлебу… Засуха… подсушило… может, с подкормкой проморгали…»
И перебирают десятки других причин: они-де и погубили хлеб на корню. И только ранний сев оставался вне подозрений: ведь перезимовала пшеница хорошо; какой уж тут предъявишь счет к сроку?
Краснодарцы рассказали мне об одном ростовском директоре совхоза, который готов был выть от горя, когда на глазах у него без всяких видимых на то причин стала гибнуть пшеница. Кубанцы, у которых поля к тому времени стояли сильной стеной, понимали соседа. А приехавший по их просьбе Дубоносов, едва взглянув на пшеницу, сказал обезумевшему от беды директору:
— Садись в машину!
Тот было заупрямился. Но Дубоносов приехал не один, а с молодыми хлопцами, научными сотрудниками, которые полушутя, полусерьезно сказали:
— Вот что, друг: не поедешь — свяжем и повезем…
И он поехал с ними, оставляя и душу и сердце свое в потускневшем, с белесыми полосами по листьям хлебе.
Целый день ходил он по тем полям института, где были заложены опыты с разными сроками посева. Целый день смотрел и выспрашивал, трогал руками пшеничные стебли и листья, и все ругал себя последними словами за веру в «авось», за слишком ранние сроки посева, за то, что нес напраслину на удобрения и влагу. А, прощаясь, тихо сказал:
— Выходит, что вот этими самыми руками пять лет портил я хлеб… — И, хлопая дверцей машины, с темным, постаревшим вдруг лицом подвел разом черту подо всем, что мучило и палило огнем его хлеборобскую душу:— Внукам и правнукам закажу: не хитри с природой! Не сей слишком рано!
Но почему? По каким таким причинам ранний сев озимых — риск? И не перестраховка ли это — оптимальные сроки? Ведь никто ж не оспаривает, что и ранний посев может дать добрый хлеб.
В том-то все и дело, что может дать, а может и нет. А как узнать, где найдешь, где потеряешь? И чувствуя, что дело здесь зыбкое, неверное, еще и в те времена, когда о хозяйстве судили по тому, чем раньше и быстрее оно отсеивалось, тянул хлебороб срок озимого сева. А когда проволочки становились очевидными и чуть ли не за горло брало начальство уличенного в промедлении председателя или агронома, тот «выкладывал» последние козыри свои:
— Не буду сеять рано. Я свою землю знаю… Я на ней жизнь прожил… Не даст она хлеба… коль в такие сроки отсеешься…
— Но отчего?
— От того самого, что под снег пшеница уходит высокой, сильной… И преет под белой шубой… А гниль еще никому хлеба не дала…
Разумно и доказательно. Только если согласиться с таким земледельцем, то выходит, что главный риск при ранних севах — зимовка. А уж коли зима миновала и весна морозцем зелень не ударила, значит, все опасности проскочил удачливый хлебопашец.
Ан нет… Знали председатели, что и перед наливом да и в самый налив мог погибнуть ранний хлеб.
Видели агрономы, как ячмень и пшеница, благополучно пережившие зимнюю стужу и выстоявшие от осени до весны, вдруг по неизвестным причинам начинали куститься, образуя раскидистую розетку, и поле разом приобретало жалкий, неухоженный вид худосочного пастбища. И притом (а это тоже было замечено не одним земледельцем) случалось такое превращение только с озимым хлебом, посеянным в сверхранние и ранние сроки. Иногда беда выбирала из десятков хозяйств одно. И председатель в таком случае и не пытался искать корней несчастья нигде, кроме собственной своей нерадивости, изводя и себя и колхозников за несуществующую вину.
Двенадцать лет назад плешины закустившейся пшеницы испортили на Кубани множество полей.
Будто невиданных размеров лишай разъел лицо краснодарской житницы. Беда отдельных хозяйств стала бедой общей.
Поволжье и Молдавия, Московская, Ленинградская, Воронежская области, Украина и Казахстан забили тревогу: странный, «выродившийся» хлеб стал гостем и на их полях.
Почему же умирала пшеница? Ответить на это могла только наука.
Что ж вызывает беду? Может быть, вирус?
Ученые подтвердили предположение — вирус, имевший на экране электронного микроскопа безобидный вид толстой палочки. Но, как и когда вирус проникал в растение? Где тот единственный проход, через который он внедрялся, отворяя затем болезни даже не двери, а врата?
Принимаясь за разгадку странной болезни пшеницы, Тимофей Семенович Дубоносов и его коллеги рассуждали примерно так: резко скостив урожай, болезнь (а теперь она уже не могла считаться таинственной, так как вирус, вызывающий ее, был найден) нанесла удар не только валовому сбору, но и качеству зерна. Так что вполне естественно было предположить, что зерно само несло в себе болезнь. А стало быть, сеять такое зерно — значит множить болезнь, повторяя ее из года в год.
Опыты, проведенные на экспериментальной базе КНИИСХ, в колхозе «Родина», Павловского района, и на госсортучастке, доказали обратное. Безостая-1, высеянная семенами самого первого срока посева, где наблюдалось стопроцентное поражение вирусными болезнями, дала здоровое поколение. Десятки раз повторенные опыты укрепили исследователей в мысли: вирусные болезни озимой пшеницы не передаются семенами. Заражение могло произойти только с помощью переносчиков — насекомых.
И тогда снова был поднят вопрос о раннем и сверхраннем посеве.
Но теперь никто не искал причин гибели урожая в том, как перезимовал хлеб. Под наблюдение брался тот период, когда хлеб становился собственно хлебом. И когда полный сил колос вдруг начинал вырождаться…
Беду искали долго, а нашли неожиданно, «заподозрив» (на всякий случай, чтоб исключить из круга переносчиков болезни) крохотное насекомое — цикадку.
Период массового появления цикадки на полях совпадал с периодом появления всходов пшеницы, посеянной в ранние и сверхранние сроки. Насекомое — переносчик вируса превращалось в пшеничную смерть, стоило ему лишь единожды проколоть нежную листву. Хлебу, посеянному в сроки оптимальные, подобные беды не грозили. Все стало очевидным.
Но единственный ли цикадка — переносчик вирусной болезни? Может, есть и другие вирусы и другие переносчики?
Сегодня, как доказали ученые — вирусологи института, дело обстоит так: озимая пшеница и ячмень поражаются вирусами полосатой мозаики пшеницы, мозаики пшеницы, желтой карликовости ячменя и другими. Переносчики — цикадка, тля и клещи. Как же избежать гибели хлеба? Краснодарские ученые выпустили брошюру с практическими рекомендациями хлеборобу. Вот выводы из нее: Посев озимой пшеницы следует проводить только в строго оптимальный срок. Лишь тогда можно рассчитывать на высокий урожай. Падалица колосовых культур и злаковые сорняки — вместилище вирусов и место обитания цикадок — подлежат уничтожению не только на полях, где высевалась пшеница, но и на соседних.
Говорят, обжегся на молоке — дуй на воду. Погубил хлеб ранним посевом — сей в оптимальные сроки. Ясней ясного. Но как же быть с Озимой, которая сеется вместе с бобовыми на зеленый корм? Не станет ли такое поле вместилищем цикадок — переносчиков вируса? Не отказываться же от ценнейшего корма, богатого витаминами и каротином?
Если откровенно: коли такая возможность была бы, лучше не сеять. С ранним и тем более сверхранним сроком дело иметь опасно. Но поскольку проблема кормов еще ждет своего решения, выход только один — вместо пшеницы сеять рожь. Она устойчивее к вирусам.
Только оптимальный срок посева озимых (для каждого сорта и края, для каждого
района он свой) дает хлеб гарантированный. Это не домыслы. Это доказано наукой, подтверждено практикой.
Ранний сев при всей заманчивости — дело рискованное. А риск и современное земледелие должны стать понятиями несовместимыми…
…В Краснодаре это поняли… Может, и потому тоже Кубань нынче собрала хлеб отменный…

Журнал Юность № 8 август 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Галина Никулина

В июле 1973 года исполнилось 100 лет со дня смерти Ф. И. Тютчева — поэта, о котором Тургенев писал Фету:
«Милый, умный,
как день умный
Федор Иваныч…»
и сам Л. Н. Толстой говорил, что без книжки стихотворений Тютчева «нельзя жить».
Федор Иванович Тютчев прожил за границей 22 года (и 20 лет из них в Мюнхене). В 1821 году поэт окончил Московский университет, а в 1822 году был назначен сверхштатным чиновником при русской дипломатической миссии в Мюнхене. Что занимало ум поэта в те годы? Что питало его творчество вдали от дома? С кем он был близко дружен? Мюнхенский период жизни Тютчева известен неподробно. Сохранилось всего несколько писем поэта, присланных им из Германии.
Но таких достоверных свидетельств мало, и, может быть, поэтому биографами Тютчева написано о годах, проведенных им вне России, немного. В распознавании духовной жизни поэта бессильны отчеты чиновника дипломатической миссии Ф. И. Тютчева (кстати, эти бумаги лежат в архивах и поныне).
И. С. Аксаков — исследователь и почитатель поэзии Тютчева — обвинял Федора Ивановича в том, что в некоторые периоды его жизни он был полностью оторван от России, не связан с родиной. Это обвинение опровергается многими фактами и убедительнее всего самой тютчевской поэзией.
Вообще судьба Ф. И. Тютчева была несколько странной (некоторые пишущие о поэте даже говорят о парадоксах в его жизни). Можно предположить, что эти странности судьбы — свидетельство противоречивой натуры Федора Ивановича. Великий поэт не считал поэзию, литературу своей профессией, никогда не стремился к публикации своих стихов…
Дальновидный политик, пронзительного ума человек, томившийся светской жизнью, он был завсегдатаем светских салонов, блистательным острословом.
В статье о Ф. И. Тютчеве К. В. Пигарев пишет: «Л. Н. Толстой был прав, говоря о поэте, что он «хотя и был придворным (поэт имел звание камергера), но презирал придворную жизнь».
Тютчев был дважды женат — и первая (рано умершая) и вторая его жены были иностранками, но, видимо, самое глубокое, мучительное чувство он испытал к русской женщине Елене Денисьевой. Они встретились, когда ей было 24 года, а ему 47 лет. Она умерла 38 лет от роду, оставив сиротами их внебрачных детей.
Тютчев посвятил Денисьевой строки глубоко человечные, ставшие классикой русской поэзии. «И я один, с моей тупой тоскою, хочу сознать себя и не могу — разбитый челн, заброшенный волною, на безыменном диком берегу…» «О, как убийственно мы любим! Как в буйной слепоте страстей мы то всего вернее губим, что сердцу нашему милей!»
Смерть Денисьевой Тютчев переживал тяжело. О его смятении рассказывают не только стихи, но и письма поэта, воспоминания современников. В 1928 году издана небольшая книга Георгия Чулкова «Последняя любовь Тютчева». Вот некоторые из тютчевских строк: «Все кончено… Вчера мы ее хоронили… Что это такое? Что случилось? О чем это я вам пишу — не знаю… Во мне все убито: мысль, чувство, память, все… Я чувствую себя совершенным идиотом. Пустота, страшная пустота. И даже в смерти не предвижу облегчения. Ах, она мне на земле нужна, а не там где-то…» (Это отрывок из письма к А. И. Георгиевскому — мужу сестры Денисьевой.)
Ему же Тютчев пишет из Женевы: «Память о ней — это то, что чувство голода в голодном, ненасытно голодном. Не живется, мой друг Александр Иванович, не живется… Будь это малодушие, будь это бессилие, мне все равно. Только при ней и для нее я был личностью, только в ея любви, в ёя беспредельной ко мне любви, я сознавал себя…» И еще спустя некоторое время Федор Иванович пишет: «Вы знаете, как я всегда гнушался этими мнимо-поэтическими профанациями внутреннего чувства, этою постыдной выставкой напоказ своих язв сердечных…
Боже мой, Боже мой! Да что общего между стихами, прозой, литературой, целым внешним миром и тем… страшным, невыразимо невыносимым, что у меня в эту самую минуту в душе происходит, — этой жизнью, которой вот уже пятый месяц я живу и о которой столько же мало имею понятия, как о нашем загробном существовании».
В Германии Тютчев жил молодым, еще не испытавшим чувства к Денисьевой, которое несомненно внесло в лирику поэта скорбные ноты.
Однако уже стихи, написанные молодым Тютчевым, содержат мысль о мимолетности человеческого бытия. Поэзия немецкого периода занимает значительное место в творчестве поэта. Среди стихотворений тех лет бессмертные строки: «Весенние воды» («Еще в полях белеет снег, а воды уж весной шумят…»), «Silentium» («Молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои…»). Л. Н. Толстой писал о «Silentium»: «Что за удивительная вещь! Я не знаю лучше стихотворения».
В пушкинском «Современнике» за 1836 год были напечатаны 16 стихотворений, связанных общим названием: «Стихотворения, присланные из Германии». Стихи его продолжали печататься на страницах «Современника» вплоть до 1840 года.
Хорошо известно, что, живя в Германии, поэт не только переводил поэзию Гейне, но и был с ним в дружеских отношениях. Есть письмо Гейне к Тютчеву — одно из свидетельств дружбы двух великих поэтов. Оно было паписано 1 октября 1828 года из Флоренции. Ответ Тютчева немецкому поэту был, видимо, утерян, — его судьба неизвестна. Живя в Западной Германии, я обратилась по нескольким адресам, надеясь узнать неизвестные нам подробности из жизни Ф. И. Тютчева в Германии. Вот что мне ответили.
Письмо первое — из городского архива Мюнхена.
«Человек, о котором Вы запрашиваете, занесен в городской архив в регистр иностранцев, который велся с 1825 года. Его зовут Федор фон Тютчев, 35 лет, секретарь русской императорской миссии в Турине, уроженец Москвы. Тютчев прибыл 16 июня 1838 года в Мюнхен и жил на Бринерштрассе в доме под номером 4/1, принадлежащем фон Ханштейну, со 2 июля он жил на Вительсбахерплац, 2, 10 июля он выехал в Линдау. Он вернулся 7 ноября 1838 года и вновь жил на Бринерштрассе.1 июля 1839 года он выехал в Нюрнберг. Его сопровождал камердинер Матиас Холц. Когда он вернулся в Мюнхен 6 сентября 1839 года, вместе с ним приехали его супруга и трое детей: Анна 10 лет, Дарья 5 лет, Катерина 3 лет — и гувернантка Катарина Жардин 24 лет…»
Я не стану дальше цитировать это длинное письмо, которое скрупулезно точно воспроизводит все адреса, даты отъездов и приездов Ф. И. Тютчева вплоть до 1842 года — данные, занесенные в книгу более ста лет назад.
Любопытно одно обстоятельство: поэт жил в Мюнхене с 1822 года, в книге же появилась запись только в 1838 году. Это можно объяснить тем, что именно в те годы Тютчев вынужден был подать в отставку и с того времени жил за границей не как официальное, а как частное лицо. Подтверждение этому мы найдем в другом письме. Есть в ответе из архива одна неточность. Известно, что Ф. И. Тютчев родился в Орловской губернии, а не в Москве. Но вряд ли можно предположить, что ошибся регистратор.
Скорее всего, сам поэт назвал Москву своей родиной. Заканчивается письмо из архива следующими словами: «Так как Генрих Гейне в Мюнхене был з 27 году, а пребывание Тютчева в этот период не доказано, нельзя с уверенностью говорить, встречались ли здесь поэты. Я рекомендую вам по этому вопросу обратиться в архив Гейне в Дюссельдорфе».
Но сохранились письма Генриха Гейне, в которых он называл дом Тютчевых в Мюнхене «прекрасным оазисом», а самого поэта своим лучшим другом той поры. И достоверно известно, что поэты встречались в Мюнхене в конце 1827 года.
Стороннему глазу письмо из архива может показаться скучным перечнем дат и событий. В глазах исследователя эта голая хронология может стать бесценным даром, ключом к долгой тайне. Хронология способна опровергнуть догадку, многие десятилетия принимавшуюся за истину, но может и подтвердить ее.
Все письма я отдаю К. В. Пигареву — доктору филологических наук, правнуку Ф. И. Тютчева, исследователю творчества поэта. Кирилл Васильевич тотчас же принимается за чтение. Не отрывая взгляда от бумаги, он читает и переводит письма вслух, волнуясь, изредка взглядывая на меня, чтобы увидеть на моем лице поддержку без конца повторяемого им:
«Интересно, очень интересно…»
— Значит, в Линдау Федор Иванович выехал 10 июля 1838 года! Вы ведь знаете, что в Линдау было написано поэтом его первое стихотворение на французском языке?
— А вот еще совсем неизвестный факт — поездка в июле 1839 года в Нюрнберг. Любопытно… Вообще все эти точные адреса я вижу в первый раз. Дело в том, что датировка стихотворений Ф. И. Тютчева двадцатых — начала пятидесятых годов, очень затруднена. Автографы стихов, как правило, не датированы. И потому указание времени их написания часто лишь предположительно. Биографам, исследователям творчества поэта основанием для определения даты служат почерк, который существенно менялся на протяжении жизни поэта, водяные знаки бумаги в целое множество других, по сути, косвенных признаков. Вот почему даты отъездов и приездов Ф. И. Тютчева, адреса, по которым он жил, так важны: они могут уточнить время создания тех или иных строк, сыграть тем самым немалую роль в исследовании творчества поэта.
Из архива Гейне при земельной и городской библиотеке Дюссельдорфа пришел следующий ответ: «…О знакомстве Гейне с Тютчевым, к сожалению, могу дать данные из опубликованных источников, а именно из писем Гейне, изданных Фридрихом Хиртом и подробно прокомментированных, а, кроме того, из бесед с Гейне, собранных X. Хоубеном.
Есть одно письмо Гейне к Тютчеву (речь идет об известном нам письме. — Г. Н.) от 1 октября 1848 года из Флоренции, первоначально написанное по-французски, но переданное в немецком переводе Штротманом, который впервые опубликовал письмо в 1863 году. К сожалению, с тех пор оригинальная рукопись исчезла, и всякое указание на это, если бы вы могли помочь нам, было бы для нас в высшей степени важно. Немецкая редакция этого письма вновь отпечатана в названном издании Хирта».
Далее перечисляются все письма Гейне, в которых упоминается Тютчев и его семья.
«…Хоубен приводит высказывания Гейне в 1850 году о его мюнхенском периоде, в котором упоминается графиня Ботмер, сестра жены Тютчева, и посвящение, которое Гейне подарил ей тогда. Хоубен упоминает одну запись в дневнике Фарнхагена фон Энсес в 1853 году, из которой следует, что Тютчев, должно быть, посетил Гейне еще раз в этом году в Париже. Будем очень вам признательны, если вы нам укажете другие рукописные свидетельства знакомства Гейне с Тютчевым».
Да, это известный факт: оба поэта действительно встречались в Париже в 1853 году.
— Почему Гейне писал Тютчеву на французском языке? — спрашиваю я К. В. Пигарева.
— Федор Иванович, конечно, владел немецким, но французский его был совершенным, наиболее привычным для него, и, конечно, Гейне это знал. Письмо третье. Мюнхен. Государственная баварская библиотека.
«…Просмотр адресных книг, имеющихся в Баварской государственной библиотеке, показал, что в 1835 году Тютчев жил на Каролиненплац № 1. Запись в адресной книге королевской столицы города Мюнхена за 1835 год дословно гласит: секретарь миссии Тютчев Федор И. Императорский русский камер-юнкер, Каролиненплац № 1. Тютчев находился на дипломатической службе в 1822—1837 годы в Мюнхене, в то время как в 1839—1844 годы жил в качестве частного лица и его адрес не значится в имеющейся у нас книге 1842 года. Архивного материала о Тютчеве в Баварской государственной библиотеке, к сожалению, нет. О мемориальной доске, сделанной в честь Тютчева, нам, к сожалению, ничего не известно».
О мемориальной доске я спросила по ассоциации с Баден-Баденом, со знаменитыми немецкими водами. Этот старый курорт связан с именами многих великих и будто полон теней прошлого. На одной из улиц Баден-Бадена стоит старый двухэтажный дом, увитый диким виноградом. На доме — мемориальная доска, которая заставила нас надолго остановиться.
Она гласит, что в этом доме пять лет жил русский писатель Иван Сергеевич Тургенев. Известно, что и имя Достоевского связано с Баден-Баденом. Вот мне подумалось; может быть, в Мюнхене тоже есть свидетельство памяти о Тютчеве, ведь поэт здесь прожил 20 лет?!
Увы, никакого мемориала не оказалось. Судя по записям в адресной книге, Ф. И. Тютчев достаточно часто переезжал. За этими переменами мест стоят сложные, порой драматические ситуации в жизни поэта: смерть первой жены, поездка в Италию, увольнение со службы за самовольный отъезд…
Я отказалась от попыток найти дом в Мюнхене, связанный наиболее основательно с именем русского поэта. Правда, оказавшись на Каролиненплац, я, было, приняла один из особняков как раз за тот, который мог хранить память о Тютчеве. Но все это не подтверждено документально.
«Мы рекомендуем вам обратиться в музей Тютчева в Муранове под Москвой, в котором в течение многих лет интенсивно ведется исследование о Тютчеве» — так заканчивается письмо из Баварской библиотеки.
Мураново. Холмы — то обнаженные, то укутанные лесом. Деревня с красными и зелеными крышами, нахлобученными на бревенчатые избы. Чуть поодаль от деревни среди берез старая усадьба. Усадьба, гостями и хозяевами которой были Ф. И. Тютчев, Е. А. Баратынский, Н. В. Гоголь, Аксаковы… Этот старый деревенский дом хранит бесценные богатства: интереснейший архив Тютчева и Баратынского, библиотеку — сотни великолепных фолиантов на нескольких языках, прекрасные портреты, дивную мебель…
Если вы приедете в Мураново, в музей, непременно постойте у окна (у того, что выходит на старый пруд). Все влечет глаз неотрывно: застывшие волны всхолмленной земли, даль, непостижимая своей необъятностью.
Удивительна атмосфера тютчевской усадьбы! Все в музее странно живо. Будто вот сейчас раздвинется громадный стол, который некогда звался «сороконожкой», и сойдутся за этим столом те, кто стал гордостью русского искусства.
К. В. Пигарев — директор Дома-музея Ф. И. Тютчева, еще раз читая письма из Западной Германии, неожиданно рассмеялся: «Стало быть, наш адрес вам подсказали в Мюнхене?» Оправданием мне служит давнее знакомство с Мурановом.
— Кроме неизвестных вам прежде адресов и дат, связанных с мюнхенским периодом жизни Тютчева, письма представляют для вас интерес? — спрашиваю я у Кирилла Васильевича.
— Несомненно. Кое-что новое в сообщении о литературных исследованиях. И, кроме того, меня тронула осведомленность авторов. Письма будут храниться в нашем архиве.
— Знаете ли вы что-нибудь о письме Тютчева к Гейне?
— Нет, судьба его неизвестна.

Журнал Юность № 8 август 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Л. Лавлинский Стихи о любви Духовный мир нашего современника поистине необозрим, и в его ткань вплетаются не только нити, вырабатываемые литературной повседневностью. Возьмите стихи о любви.

Должно быть, с тех пор, как существует письменная поэзия, существуют и различные формы любовной лирики.

И не только формы. Сами чувства, в них выраженные, неисчерпаемо многообразны. Есть стихи о любви счастливой и горестной, о рыцарском поклонении и языческой страсти, о муках ревности и нежном доверии друг другу. Раскроете ли вы книгу древнеегипетской лирики в переводах Анны Ахматовой или том античной поэзии, выпущенный издательством «Художественная литература», вас так и окатит поток давних сердечных треволнений.

А сколько канцон и баллад, сколько народных песен прозвучало над планетой за все века! Их сочиняли безымянные певцы и трубадуры, писали знаменитые поэты. Целый одушевленный океан, необъятнее лемовского «Соляриса»! Многие авторы увековечили свое имя стихами о любви, а заодно и имя подруги, не всегда, впрочем, достойной такой славы.

Кто бы сегодня знал о некоей взбалмошной Лесбии, если бы два тысячелетия назад в нее не влюбился пылкий Катулл? Но и нынче человечество помнит его горькое «odi et amo» («ненавижу — люблю») и вместе с этими строками имя легкомысленной римлянки.

А ее прапраправнучку Беатриче, жившую тринадцать столетий спустя, ввел в обитель бессмертия автор «Божественной комедии». Бессмертия, правда, не райского, как мечталось самому Данте, но тоже достаточно прочного — поэтического. А извечно «сладостный» Петрарка? Можно изумляться и преклоняться перед этими великими тенями, можно забывать все невзгоды за чтением пламенных признаний Пушкина и Блока, однако это не избавит нас от желания знать, как любит и ненавидит наш современник. Скажем и рациональнее: что он сегодня знает об этом чувстве? Или «эпоха изотопов» и впрямь затоптала в человеке способность любить, как утверждал один из отрицательных персонажей А. Вознесенского? Сам поэт не устает разоблачать гнусную выдумку о бездуховности ядерного века. Но тревожится, мучится, сомневается, видя, сколько еще в мире «программированного зверья». Впадает в разочарование — и снова отстаивает необходимость «приклеенной» к планете любовной записки. Он, как мы можем догадаться, не о себе беспокоится — о нас с вами. О наших далеких потомках, которым никакой технический прогресс не может, не должен «душу удалить, как вредные миндалины». Великим поэтам античности или Возрождения и в голову не могли прийти подобные химеры — они еще ничего не ведали ни о чудовищной силе атомного ядра, ни о классовых антагонизмах нынешнего мира. Что тысячелетние ужасы дантова «Ада» по сравнению с одним мгновением Хиросимы? Но любить они действительно умели, те поэты, хотя часто их чувство оставалось трагически безответно. Оно, как, скажем, у Петрарки, питалось крохами радостей — случайный взгляд, мимолетная улыбка, дорогое воспоминание… Но этого было довольно, чтобы, мучась и благоговея, поэт ощущал себя счастливым. Как все это странно, не правда ли? Оказывается, не очень-то много нужно для человеческого счастья — совсем чуть-чуть. Но это так только для щедрых душой Петрарок. Правда, обывательский плоско-утилитарный умишко всегда рад приземлить ваши восторги: «Это потому вечная любовь, что она была неразделенной. А как пожили бы вместе…» Что ж, пожалуй, спустимся с платонических небес. Неужели, сталкиваясь с бытом, счастье любви неминуемо разбивается вдребезги? В юности эта мысль меня не на шутку тревожила. Помню, очень взволновали «Пять страниц» К. Симонова — поэма, в которой с аналитической детализацией исследуется постепенное угасание чувства вплоть до последних конвульсий. Помню также, что тогдашняя критика встретила это произведение не очень ласково. Я и сам испытал юношески острое огорчение, что поэт так и не ответил на тоскливый вопрос героя: «На каком трижды проклятом месте мы ошиблись с тобой и поправить уже не смогли?» А особенно раздражало меня неутешительное обобщение, что, мол, все романы не зря завершают на свадьбах. Читая в газетах объявления о бракоразводных процессах, я не ломал голову над вопросом: «Почему?» Все было более или менее ясно: кто-то из двух неправ, плох, недостоин любви. Прочитав «Пять страниц», я был взбудоражен и озадачен: значит, едва роман кончен, начинается скучное послесловие да набранные петитом примечания? Лишь много позднее, став вполне взрослым, я почувствовал благодарность поэту: ведь он деликатно подсказал мне, читателю, что бывают в жизни и непоправимые ошибки. Предостерег, что и у хороших людей совместная жизнь может не сложиться… А «Жди меня» и сурковскую «Землянку» наше поколение знало наизусть. Кстати, как тут не вспомнить о любовной лирике военных лет? Казалось бы, тягчайшее историческое испытание, потребовавшее от народа напряжения всех сил для разгрома врага, должно сделать нашу поэзию аскетично-суровой, однотемной. Но вышло совсем иначе. Конечно, произошла невиданная концентрация творческой энергии вокруг одной темы — защиты социалистического Отечества. Но это и заставило ощутить всю беспредельность понятия «Родина», задуматься о его слагаемых, переосмыслить иные литературные представления. Сегодня мы в качестве хрестоматийных примеров гражданственности приводим «Землянку» и «Жди меня», а ведь формально это произведения сугубо интимные. Можно назвать еще немало замечательных стихов и песен о любви, которые согревали наших бойцов, воодушевляли на подвиги. И вот, припоминая это, думаешь невольно: а что же наша сегодняшняя любовная лирика, сохранила ли она прежнюю высоту и масштаб чувств, сберегла ли органичную слитность общественного и личного — короче, все те неоспоримые достоинства, которые были достигнуты ею в огненные годы? Конечно, давно отошла от нее вызванная временем трагическая тональность, но не ослабела ли при этом напряженность духовного поиска, не сузились ли нравственные горизонты? Признаться, иные издания наводят на невеселые мысли. Читал я как-то книгу одного известного стихотворца, пестрящую любовными посвящениями. Буквально что ни страница, то новое женское имя. Было очевидно, что автор не на шутку старается войти в образ «заправского ветреного поэта», увековеченный С. Есениным. При этом, конечно, нынешний последователь совершенно не заметил горькой самоиронии своего вероучителя, который неожиданно для себя стал «походить на дон Жуана». Стараться, так уж стараться всерьез! В конце концов я окончательно запутался в отношениях автора со всеми этими Танями, Олями, Наташами и с досады предался не совсем литературным размышлениям. Интересно, думал я, как реагирует на все эти излияния жена автора? Пожалуй, ревнивая половина сумела бы лучше издателей провести грань между искусством и жизнью, решительно запретив супругу печатать альбомную ерунду. Прочитав такое, поневоле затоскуешь о временах Данте и Петрарки. Но книжка незадачливого кандидата в дон Жуаны, конечно, не показатель нравственного состояния нашей лирики. Я и заговорил-то о ней лишь затем, чтобы лишний раз напомнить, насколько ответственное это дело — повествовать миллионам читателей о тайной жизни твоего сердца. Наверно, нельзя не страдать от профессиональной обязанности выкладывать всем свои беды и радости, боли и огорчения. Во всяком случае, эта обязанность не из легких, если, по словам А. Вознесенского, «каждый может, гогоча и тыча, судить тебя и родинки глядеть». Правда, и степень душевной обнаженности у художников очень различна — в зависимости от темперамента и всего склада личности. С. Есенин, к примеру, «себя вынимал на испод» и заслужил этим всеобщую любовь и признание. Но бывают крупные художники, тщательно оберегающие свою интимную жизнь от читательских взоров. Таким суровым мастером был А. Твардовский. И не случайно, что он, умнейший ценитель прекрасного, судил о лирике Есенина жестко и несправедливо: слишком несхожими путями прошли в литературе два очень русских и очень масштабных поэта. А вот еще один строгий художник — Л. Мартынов. Никак не скажешь, что стихи о любви составляют его главную силу и достоинство. Однако и среди них встречаются очень заметные, в том числе и в недавно опубликованных циклах. Е. Баратынский когда-то сказал, что любовная лирика не терпит цветистых фраз, требуя от поэта большой простоты и ясности. Л. Мартынов строит свое стихотворное признание с помощью простейших и на первый взгляд легкодоступных средств: два-три традиционных символа да еще точные интонационные повторы: Он залатан, Мой косматый парус, Но исправно служит кораблю. Я тебя люблю; при чем тут старость, Если я тебя люблю! Может быть, Обоим и осталось В самом деле только это нам — Я тебя люблю, чтоб волновалось Море, тихое по временам. И на небе тучи, И скрипучи Снасти. Но хозяйка кораблю — Только ты. И ничего нет лучше Этого, что я тебя люблю! Не уверен насчет моря, но меня, читателя, мощное и цельное чувство поэта действительно взволновало. Оно, это чувство, как бы стыдится высказаться слишком гладко и красиво: слова падают отрывисто, концы интонационных фраз не совпадают с окончаниями строк, рвут их где-то посредине внезапными паузами. А как подчеркнуто звучание заветных трех слов, ритмически выделено и усилено троекратным повтором! Стихи Л. Мартынова трудно назвать музыкальными в общепринятом смысле: они не ласкают слух гармоничными созвучиями. Однако поэт умело пользуется в создании образа звуковыми красками. С таким мощным двигателем и с такой технической оснащенностью старый парус романтики и впрямь надежен. А судьба его может послужить в назидание и всем молодым, еще не чиненным парусам. Ну, а если поэтический корабль все же получил пробоину или, выскочив на мель, начал неудержимо рассыхаться? Еще сравнительно недавно поэты с известной опаской касались подобных ситуаций. Стихам о различных любовных горестях в существовавшей у иных критиков иерархической таблице тем отводилось едва ли не самое последнее место. (К. Симонову с его «Пятью страницами», наверное, пришлось пережить немало горьких минут!) Автор, дерзавший писать о запутанных сердечных узлах, о мучительном, безответном чувстве, немедленно попадал под перекрестный огонь критических батарей. Снаряды были разнокалиберные: от упреков в камерности до обвинений в безнадежном пессимизме. Между тем далеко не всегда личная жизнь складывается безоблачно, и для нас важно, чтобы поэт остался предельно искренним в нравственной оценке пережитого. Но, кажется, сегодня большинство из нас научилось это понимать и не усмотрит в иных горьких строчках посягательства на устои. По контрасту с мартыновским «косматым парусом» мне вспомнилось стихотворение А. Межирова «Море» (оно вошло в недавно изданный сборник поэта «Поздние стихи»). В этом стихотворении тоже возникает традиционный образ морской стихии — как воплощение необъятности жизни. Однако в нем выражено совсем иное лирическое настроение. Поэт проклинает «покой постылый» сонного побережья, не приносящий человеку счастья. Истина видится в ином: Не знали мы, что счастье только в этом — Открытом настежь море — не мертво, Что лишь для тех оно не под запретом, Кто не страшится счастья своего… Во имя жизни и во имя песни, Над выщербленной дамбою прямой, Волна морская, повторись, воскресни, Меня с любимой вместе в море смой! Словом, звучит своеобразное заклинание судьбы, мольба о буре, «как будто в бурях есть покой». И что интересно — лирическая ткань «Моря» внешне гораздо более гармонична, напевна, чем жестковатый на слух, отрывистый стих Л. Мартынова. Но тем острее ощущаешь в «Море» внутренний озноб неудовлетворенности. Ведь стройность классических ямбов становится здесь образом утраченной героем гармонии. Он, этот герой, жаждет окунуться в широкий мир действительности, помериться силой с житейскими волнами, чтобы воскрес в нем человек, достойный любви. А герою Л. Мартынова не нужны внешние встряски. Его чувство и без бурь прочно: оно в самом себе находит поддержку и опору. Оба поэта обаятельно искренни в своем нравственном поиске и по-разному дороги нам: один — неостывающей силой чувства, другой — беспощадностью к себе, непримиримостью к любой фальши («У Межирова есть дар самобезжалостности», — сказал как-то Е. Евтушенко). Не искать для своих кораблей тихой гавани, а смело выводить их на просторы социальной действительности — в этом творческий девиз и других серьезных художников. В межировском «Море» и стихотворении Л. Мартынова о парусе нет прямых признаков нашей эпохи, нет и социально заостренных обобщений. Это произведения вроде бы вполне интимные. Но можно ли счесть эти стихи «вневременными» или «узколичными» (определения, излюбленные у критиков, мыслящих в одной плоскости)? Такого вопроса даже не возникает при чтении: стихи пробуждают у нас иные чувства. В нравственном максимализме обоих поэтов мы ощущаем критерии, выверенные нашей эпохой, — ведь именно эта эпоха подняла на такую высоту личность, потребовав от человека кристальной честности не только в делах общественных, но и в закрытой от взоров, интимной жизни. Да, сегодня это уже требование, предъявляемое обществом, а не только великими гуманистами, как в былые века. В. Маяковский категорически заявил когда-то: «В поцелуе рук ли, губ ли, в дрожи тела близких мне красный цвет моих республик тоже должен пламенеть». Сказано было с плакатной размашистостью, как и подобает «горлану, главарю» революционной поэзии(но, конечно, и с глубокой выстраданностью слова — лозунг был подтвержден мучительным опытом собственной любовной драмы). Сегодня, однако, большинство поэтов не прибегает в стихах о любви к столь острым политическим формулам — наши нынешние условия существенно отличаются от классово накаленной обстановки в стране 20-х годов. Но означает ли это, что современные стихи о любви порывают с идейной целеустремленностью, утрачивают свою социальную природу? Думаю, это не так. Ведь даже на войне наступать можно по-разному — далеко не всегда решающий успех достигается фронтальным ударом. Нынешняя эпоха подчас требует от поэта иных красок и интонаций, чем первые годы Советской власти. Однако существа дела это не меняет. Об этом, между прочим, весомо сказал С. Орлов в поэме «Одна любовь» (она помещена в недавно изданном двухтомнике): Я все о ней, о ней и о себе, И, кажется, о времени ни слова, Но разве не оно в моей судьбе И горестей и радостей основа! Оно не только в громком и большом, В труде и славе, горных пиков выше. Прислушайтесь, как время бьется в том, Как люди любят, как грустят, как дышат. И впрямь стоит прислушаться! Тем более что эта декларация приложима не только к стихам С. Орлова, но и к поэзии многих его сверстников. Е. Винокуров, например, ничего не пояснял насчет «основы» своих горестей и радостей, но во всей кашей дореволюционной поэзии едва ли найдешь такое изображение любимой, как в его стихотворении «Моя любимая стирала…». Советский поэт не убоялся показать ее за самым прозаичным занятием, за черновой домашней работой. Но романтический венец женщины от этого ничуть не потускнел. Напротив, нежность героя обострена и усилена глубоким товарищеским сочувствием. И для меня бесспорно, что в тематическом повороте стихотворения, в тональности его лирических красок выразилась определенная социальная психология, точнее, мораль советского человека, для которого любой труд достоин уважения и поэтичен. Да, если бы я мог знать в юности некоторые из подобных стихов Е. Винокурова, я, пожалуй, знал бы, что ответить герою «Пяти страниц». Наверняка помогли бы мне в этом и другие лирические поэты, например, К. Ваншенкин. Этот автор открыл бы передо мной мир скромных семейных радостей, в котором, однако, столько истинного добра и света! К. Ваншенкин словно бы и сам удивляется этой тайне. Но она из тех, что не требуют разгадки: вдыхая запах розы, не станешь развертывать и обрывать ее лепестки. Не совершает такой оплошности и герой К. Ваншенкина — он просто делится с нами своим чувством: Меж бровями складка. Шарфик голубой. Трепетно и сладко Быть всегда с тобой. В час обыкновенный, Посредине дня, Вдруг пронзит мгновенной Радостью меня. Или ночью синей Вдруг проснусь в тиши От необъяснимой Нежности души… Такое чувство, правда, лишено бурь, но зато ему не помеха ни житейская проза, ни груз совместно прожитых лет, ни «меж бровями складка» на родном лице. Правда, рассуждая об этой лирической миниатюре сегодня, с благоприобретенной критической въедливостью, я отметил бы, что стихотворение все-таки чуть идиллично. С самого начала в него внесен, пожалуй, слишком «голубой» колорит. Жизнь с близким человеком (даже если она складывается идеально), по-моему, все-таки лишена столь незыблемого «всегда»: она подвижнее, разнозвучнее и от этого еще обаятельнее. Но, в конце концов, поэт делится здесь всего лишь лирическим настроением, и, быть может, во мне говорит просто профессиональный педантизм. Стихи К. Ваншенкина, подобные приведенной миниатюре, не имеют прямой, зримой связи с социальными проблемами времени, и, однако же, я не могу отделаться от ощущения, что они проникнуты философией нашей эпохи, убежденной в счастливом предназначении Человека. Даже категоричное «всегда» тут, по-видимому, объясняется авторской программой жизни. Наш строй освободил разум и чувства человека от множества сословных и иных пут, предоставил ему реальную возможность жить достойно и содержательно. А дальше многое зависит от тебя самого. Вспомним прутковский афоризм: «Если хочешь быть счастливым, будь им». Неожиданно он утрачивает юмористический смысл: будь, несмотря ни на какие невзгоды и трудности! С замечательной силой лиризма звучит эта мысль в стихотворном цикле М. Луконина «Испытание на разрыв». Читая его, ясно видишь: вообще-то для поэзии не столь важно, какую разновидность личной судьбы изображает автор — блестяще-удачливую или, наоборот, горькую, болевую. Более того, иногда оба варианта поразительно совмещаются в одной конкретной участи. Ведь главное все-таки в том, какого масштаба человек видится в тех или иных лирических коллизиях. Интересен ли он, способен ли захватить нас глубиной переживаний, смелостью мысли, силой характера? Луконинское стихотворение о «беспамятном счастье» волнует не только остротой внутреннего драматизма, оно интересно еще и безупречным духовным здоровьем героя, богатством его натуры. Он, этот герой, вопреки свалившейся беде (потеря любимой), вопреки боли и мукам уверенно заявляет свои права на счастье («как сердце — полагается в груди…»). Так может сказать не просто сильный человек, а непременно тот, кто вырос в свободном обществе, кто воспитался в обстановке справедливости, не знал внешнего гнета, внутреннего раздвоения. Поэтому он остается так же тверд, неукротимо жизнелюбив, весело-ироничен: Удивлена ты: я смеюсь, не плачу, проститься с белым светом не спешу. А я любую боль переиначу, я памятью обид не дорожу. Беспамятное счастье я не выдам, мы — вдох и выдох, связаны в одно. Нас перессорить бедам и обидам — меня и счастье — просто не дано. Так завершается это удивительное стихотворение о крушении любви, об окончательном разрыве с любимой. В каждом «вдохе и выдохе» его ритма, в каждой модуляции поэтического голоса проявляется не только яркий характер, но, если вдуматься, и нечто более широкое: судьба личности при социализме. «Красный цвет моих республик» по-прежнему пламенеет в интимных произведениях наших лучших поэтов, меняются только формы его лирического выражения. И мы, читатели, становимся все восприимчивее к этим Ложным формам. а, времена для любовной лирики, по-видимому, меняются к лучшему. Некогда, по ироническо му свидетельству Я. Смелякова, даже девичья красота была «вроде как под запретом, что ли». А сегодня Р. Гамзатов печатает в журнале «Дружба народов» пространнейший цикл сонетов о любви — по существу, целую книгу. А в издательстве ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» выходит сборник К. Ваншенкина «Прикосновение» — «Стихи о женщине, о любви», как явствует из подзаголовка. И та и другая книги радуют глубиной и тонкостью художественных наблюдений, а это в современной любовной лирике, если уж признаться, явление нечастое. Увы, даже мастера подчас не могут совладать с капризной личной темой: тут выдержать уровень, вероятно, так же трудно, как сохранить свежее дыхание бегуну на дальние дистанции. В книге Л. Мартынова «Гиперболы», откуда взято стихотворение о парусе, есть, конечно, и другие отличные стихи о любви — серьезные и шутливые, порой самоироничные, а порой и язвительные: поэт едко высмеивает обывателей, не понимающих высокого, гуманистического назначения красоты. Но вот автор отказывается от испытанного оружия лиризма и прибегает к отвлеченному морализаторству: «…Когда любовники возлягут в альков среди ее цветов вкусить плодов ее и ягод, то это не всегда — Любовь!» Возможно, такие разъяснения и дают какой-то воспитательный эффект, но, право же, они не слишком поэтичны. Тем более если автор распространяет их на 30 строк. Весьма популярные в свое время (хотя вовсе не лучшие) строки С. Щипачева «Любовью дорожить умейте!» обладали по крайней мере одним бесспорным достоинством — краткостью. Однако большая поэзия (и Л. Мартынов отлично доказывает это собственными произведениями) умеет обходиться без прямолинейных поучений, воспитывая читателя взрывной силой страсти — высотой духовного содержания. Я думаю, стихи о любви (или об ожидании любви) требуют от поэта тончайшей работы. Один неверный художнический штрих (или отсутствие верного) — и изображение испорчено. Если же мастерство автора вообще не очень крепко, он и вовсе попадает в неловкое положение, утверждая совсем не то, что думал. Мне, например, не хочется подозревать Нору Яворскую (см. ленинградский «День поэзии», 1971) в умении точно выражать свои мысли: это означало бы подозревать ее в проповеди аморализма и пошлости. Познакомьтесь с таким предложением автора: И твой и мой в подземной мгле сливаются пути… Так почему бы по земле нам рядом не пойти?! Настанет миг — смешает нас в одно природа-мать… Так почему бы нам сейчас дыханье не смешать?! Весьма решительное обращение, не правда ли? И обосновано солидно: все равно помрем и прах наш когда-нибудь сольется «в круговороте бытия», так стоит ли сейчас принимать в расчет какие-то «стены», разъединяющие нас? Уж лучше сразу к делу. Можно было бы понять автора, если бы изображалась пламенная страсть, боль, мука. Можно бы, наконец, воспринять стихи как шутку. Но ничего подобного: о чувствах нет помину, и в намерениях автора не проглядывает ни малейшая доза юмора. Узел развязывается с поразительной легкостью — собственно, тут нет никакого узла: «Ведь все различия смешны пред общностью такой…» (то есть перед смертью). Ничего не остается, как «смешать дыханье»… Что же сказать о массовой продукции иных хватких стихотворцев, эксплуатирующих всегдашний интерес читателей к теме? Вероятно, именно их стараниями вырабатывалось у нас подозрительное отношение к интимной лирике, а многие и теперь считают ее собранием альбомных пустяков. Особенно много таких (и не только таких) пустяков среди песенных текстов, сочиненных на готовую мелодию. Процесс их создания необыкновенно прост. Стихотворец наскоро переводит музыкальные фразы в метрическую систему, разбивая каждую строчку на слоги, которые обозначаются черточками. Затем проставляются ударения, и скелет будущего «полушедевра» слеплен. Осталось заполнить черточки любыми подходящими к теме словами. Называют такую систему «рыбой» — легко представить, что за блюда из нее приготовляются! Конечно, к серьезной поэзии это уже не относится — не зря здесь господствует терминология кухни. Худо, однако, что рыбообразные тексты на крыльях популярных мелодий разлетаются по стране и активно участвуют в порче эстетических вкусов. Правда, век их недолог — попробуйте вспомнить хоть одну новинку спустя несколько месяцев! Лишь глупо-слащавой песенке «Ландыши» повезло: как-то ее обругал в стихах Ярослав Смеляков. И не просто обругал: посвятил ей 18 разгневанных строф большого мастера. А стоила ли овчина выделки? Думаю, стоила. Ведь примитивная стихопродукция в принципе антиобщественна, так как лишает человека личности, обедняет и искажает его миропонимание. Это не безобидные пустяки, это опухоль на теле поэзии: пораженная ткань, разрастаясь, вытесняет здоровую. Нельзя позволять ей разрастаться! Недаром против лжеискусства ведут непримиримую и дружную борьбу поэты военного поколения: они-то знают, как надо обходиться с недругом. «Базарная Галатея» С. Наровчатова, колючие миниатюры К. Ваншенкина, неоднократные выступления (в стихах и прозе) А. Межирова — вот лишь некоторые вехи этой борьбы. Конечно, резко отрицательное отношение к ремесленничеству присуще не только старшим поэтам, но и некоторым мастерам послевоенного поколения. Однако произведения бывших фронтовиков, право же, отмечены редким единодушием и боевой страстью. Очевидно, высокая музыка патриотического воодушевления, о которой писал А. Межиров, — та музыка, что звучала над страной в военные годы, и сегодня не затихает в их душах. «И через всю страну струна натянутая трепетала…» — я думаю, эта струна и сегодня является для многих художников высшим поэтическим камертоном. Именно поэтому лучшие из них так нетерпимы к фальши. Но что же, однако, следует из всех этих рассуждений? Во-первых, хотелось бы сделать скромное объявление: у нас существует любовная лирика — интересная и разнообразная. Объявляя это, я, правда, не претендую на открытие, а просто приглашаю обратить на нее внимание. Как-то так принято издавна, что стихи о любви рассматриваются только в ряду всех прочих (они в творчестве поэтов словно бы нечто второстепенное). Между тем это не только литературное, но и серьезное общественное явление. Печатается их несметное множество, и в этом потоке есть чистые, а есть и замутненные струи. Гражданская и интимная лирика — вовсе не заклятие враги, те и другие мотивы сплошь и рядом органично сочетаются в творчестве больших поэтов — усиливают друг друга. Правда, исторические обстоятельства не однажды разводили боевое, социально заостренное искусство и то, что «в годину горя» склонно малодушно утешаться «ласками милой». Мы и сегодня не примем таких лукавых лирических «ласк». Но кому же из истинных мастеров помешала любовная лирика? Н. Некрасову? Но его Гражданин произнес свои суровые предписания музе, когда вся Россия жила «накануне». Когда на помещичье-бюрократический режим поднимался вал крестьянской революции. Некрасов внял голосу долга и всю творческую энергию отдал народу. Но до последних дней великий поэт писал о любви, и Н. Чернышевский даже относил эти его стихи к числу самых задушевных. Разве не звучали в любовной лирике Некрасова хорошо нам знакомые социальные ноты? Маяковский в порыве революционного максимализма называл эту тему «и личной, и мелкой», но-опять и опять к ней возвращался. И, мне кажется, под его пером, когда он писал о любви, дымилась бумага. А «мелкая» тема вырастала до вселенских масштабов. Тончайшими и прочнейшими нитями она связана со всем мироощущением поэтического трибуна. Ведь это была одновременно и тема борьбы за социальное освобождение человека, за очищение его от скверны векового мещанства. Маяковский вел свою непримиримую борьбу средствами атакующей публицистики. Он не боялся, что кому-то из тогдашних или будущих снобов они могут показаться неэстетичными. Мы знаем, с какой беспощадностью он высмеивал лирическую обывательщину. Его пером тогда водила разгневанная революционная буря, и под стать эпохе поэт был ярко размашист, громогласен. Возможно, доживи до наших лет, многое в сегодняшней поэзии он бы не принял, резко оспорил. Ведь назвал же он классический русский ямб картавым! Но, скорее, мы увидели бы другого Маяковского, не столь настойчиво держащегося за стих-лестницу. Идя к нам, он мог свободно перепрыгнуть через несколько ступенек или даже съехать по перилам — «езда в незнаемое»! Он не любил тихих мелодий, но издевался и над бравурными. Он с повелительной грубостью отчеканил: «Для боя — гром, для кровати — шопот…» Он был готов принять и шепот, но такой, чтобы его могла слышать страна, чтобы автору потом не пришлось краснеть… Сегодня у нас времена во многом иные. Сегодня, когда вопрос о гармоничном развитии человека стоит в повестке дня, мы охотнее соглашаемся на «хороших и разных». Нынешняя любовная лирика может быть резкоконфликтной или иной, «громкой» или «тихой» — важно только, чтобы она была одушевлена нашими идеалами. Тем или иным лучом спектра блеснет отдельное стихотворение — не будем за это придираться к автору. В целостном творчестве истинного поэта свет останется неразложим. Да, внутренний мир нашего современника сложен, и в будущем вовсе не предвидится его упрощения. Но, думаю, тревоги А. Вознесенского в связи с угрозой удаления «вредных миндалин» все же слишком глобальны. Коммунистическая нравственность ориентируется не на примитивы. Она выросла не где-нибудь, а на грешной земле и могучими корнями уходит в глубинные пласты почвы. Ее питают все животворные соки планеты, поэтому и двери в сокровищницу мировой поэзии для нас открыты. Молодежи 30-х годов некогда было читать Шекспира и Петрарку, и Я. Смеляков счел долгом с грустью сказать об этом в «Строгой любви». Сегодня мы — молодые, всякие — читаем и классику и многое другое. И нас волнуют любовные признания, высказанные шесть с половиной столетий назад на чужом языке. Мы как-то опускаем в сонетах Петрарки и его набожность, и условных «амуров», и архаичность слога. Нас потрясает огненная душа этих стихов — масштабы чувства: На свет произведен в недобрый час (недобрые лучи в ночи горели), качался я в недоброй колыбели и по земле недоброй в первый раз пошел, и яркий свет недобрых глаз для стрел своих не выбрал лучшей цели, и все они до сердца долетели, и ты меня от этих стрел не спас. Тебе, Амур, мое по нраву горе, доволен ты, но, на мою беду, любимой кажется, что маюсь мало. И все же лучше с нею быть в раздоре, чем с нелюбимой пребывать в ладу,— я верил в это с самого начала. Поэт был горд своими муками и не признавал в любви нравственных компромиссов. Кстати, эти муки не мешали его кипучей научной и гражданской деятельности. При жизни он был увенчан за труды лавровым венком, а его любви не умереть еще долго. Надеюсь, однако, что этот маленький экскурс в прошлое не сочтут за призыв к современным поэтам: давайте, мол, включайтесь в создание лирики, столько же долговечной. Современных Петрарок искусственно не вырастишь — так же, как и «красных Байронов», над которыми издевался тот же Маяковский. Но лучи давней, шестисотлетней любви недаром западают нам в сердце: оно сегодня более светочувствительно, чем когда-либо.

Журнал Юность № 8 август 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Прочитал очерк о Георгии Зайцеве — и перед моими глазами все время стояло лицо другого человека, находящегося примерно в таком же положении,— кандидата филологических наук, научного сотрудника Института мировой литературы имени Горького, моего друга Юрия Александровича Филипьева, человека тревожной и необычной судьбы.
Я говорю «примерно» потому, что в отличие от Георгия Зайцева Юрий Филипьев прикован к креслу-каталке с самого раннего детства. Когда повествуют о таких людях, всегда разделяют их судьбу на два отрезка: «до» и «после». У Филипьева не было «до». Поэтому тем более удивительна его жизнь.
Он родился и жил в Ульяновске, гулять его носили на руках. Читать и писать выучили родители. Потом стали приходить учителя из школы, и зимою мать (отец умер рано) вырубала топором ледяные ступеньки на склоне холмов, окружавших дом, чтобы проложить учителям дорогу к сыну.
Кончены школа, заочный институт. Филипьев начинает научную работу. Диапазон его творческих устремлений велик: философия, физика, психология, педагогика, литература, искусство. Идеями молодого ученого заинтересовываются в Москве, он получает вызов и переезжает в столицу. Получает комнату, затем квартиру. После — защита диссертации. Выходят несколько его книжек. И все это — в кресле, без возможности что-либо написать своей рукой, диктуя на магнитофон, с которого затем спечатывает приходящая на дом машинистка (нанимаемая им, кстати, за свои далеко не великие деньги).
Он и его мать, Евдокия Николаевна… Других родственников практически нет. Мать зачастую лежит — возраст, болезни. И уже нет сил сходить за хлебом, молоком. И даже трудно встать, чтобы открыть дверь на звонок. Юрию Александровичу пришлось сконструировать соленоидный электрический замок, которым он открывает пришедшему дверь нажатием кнопки. Кстати, он истинный мастер — золотые руки, талантливый радиолюбитель и рукомесленный, если так можно выразиться, умелец. Это ли не парадокс? Но, тем не менее, это так, и вся аппаратура обслуживания — телефонный автоответчик, диктофон, соленоидный дверной замок и прочее — сконструирована им, но сделана, конечно, руками его знакомых.
Все тело Юрия фактически здорово, сигнал от мозга к исполнительному органу — мышцам — доходит, но доходит с искажениями. В результате плохо координированные движения рук и ног и отсутствие чувства равновесия. Да еще несколько затрудненная речь. По характеру он человек жизнерадостный, веселый, полный неукротимого оптимизма, интереснейший собеседник и прекрасный товарищ.
Все существование этого человека полностью зависит от матери, состояние которой весьма и весьма неважное и отнюдь не улучшается. Случись что с ней — и ему прямая дорога в инвалидный дом, где, конечно, он не сможет продолжать свою нужную для общества работу. Как же помочь ему? Не знаю.
Знаю только одно: этот ученый нужен обществу, работает много и плодотворно. Его социальная отдача достаточно велика, чтобы можно было придумать что-нибудь ему в помощь.
Друзей у него много. Так, например, есть прекрасные, бескорыстные люди, которые ходят к нему, помогают ему уже несколько лет. Особенно привязаны к нему и часто ходят ученики 7-й школы Октябрьского района Алеша Богаченков, Роман Якубов, Андрюша Живцов, Володя Гуревич, Марина Выдриц, Марина Петрова (некоторые из них уже окончили школу). И, конечно, их чудесная учительница Нина Николаевна Петрова.
Возможно, кого-нибудь из писателей заинтересует его судьба и жизнь…

Журнал Юность № 6 июнь 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

«Прочла в «Юности» письмо о Вас, о Вашей жизни. Восторгаюсь Вами, Вашей волей, умом, и талантом…» «Горжусь Вами, благодарен, верю Вам, верю в Вас, желаю, чтобы Вы лишний раз доказали, что человек, тем более в науке, утвердился не только ногами и руками…»
«Вы просто герой, Ваша борьба с болезнью вселяет во многих веру, что бороться можно и нужно…»
«…Я часто задаю себе вопрос: «Зачем я живу?» И вот, прочитав статью, я обрел надежду. А надеяться — значит жить…»
Сотни подобных писем со всех концов страны приходят в редакцию журнала «Юность» для передачи профессору Г. А. Зайцеву. Начавшийся в конце прошлого года, когда журнал опубликовал очерк писателя Льва Кокина «Судьба Георгия Зайцева, перестроенная им самим», этот поток писем не иссякает и поныне. В очерке рассказывалось о силе духа человека, преодолевшего тяжкие страдания, принесенные ему болезнью — прогрессивной мышечной дистрофией. И вот теперь в письмах юношей, девушек и людей зрелого возраста высказывается искреннее сочувствие Г. А. Зайцеву по поводу постигшей его беды, восхищение мужеством этого человека, его великолепным характером бойца. Во многих письмах страдающие тою же болезнью, что и Г. А. Зайцев, просят помочь им, дать нужный совет, поддержать.
«Дорогой Георгий Александрович!.. Меня потрясло Ваше мужество, воля, упорство… Я сама страдаю такой же болезнью 20 лет. Помогите мне, пожалуйста! Вы сильный человек, и за такими людьми я всю жизнь тянусь, они не раз меня спасали, когда в самую трудную минуту протягивали руку помощи. До свидания. Очень жду».
Особенно много писем от молодежи; эти письма затрагивают вопросы, связанные с общечеловеческими проблемами.
И не случайно во многих письмах звучит такой мотив: жизнь Г. А. Зайцева — «это пример мужества, целеустремленности, чего порой не хватает нам, здоровым, молодым».
Для ответа на все эти письма редакция предоставляет страницы журнала профессору Г. А. Зайцеву и автору очерка о нем — писателю Льву Кокину.

Главное — приносить пользу людям
Говорит Г. А. ЗАЙЦЕВ, доктор физико-математических наук, профессор.
Предо мной большое и все возрастающее количество писем, поступивших ко мне после опубликования очерка П. Кокина. Я считал своим долгом отвечать на каждое из этих писем, но их оказалось столько, что дать ответ всем читателям физически невозможно. Между тем в письмах ставятся многие вопросы, в большинстве связанные с важнейшими проблемами «Что делать и как жить?».
Я хотел бы через «Юность» в какой-то степени дать ответ хотя бы на часть подобного рода вопросов.
Много писем пришло от молодежи, от учащихся. В их числе письма коллективов школьников из Баку, Харькова, Воронежа и других городов с просьбой рассказать им о моей юности и высказать советы в отношении учения. Привожу свой ответ учащимся школы № 53 Октябрьского района г. Баку.
«Дорогие бакинские школьники! Вы просите меня рассказать о моей юности и о том, как я выучил три иностранных языка. В школе я изучал немецкий язык. В шестом и седьмом классах я понял, что если ограничиваться одним учебником, то языком хорошо не овладеешь. Поэтому начиная с седьмого класса я стал систематически читать книжки на немецком языке — сначала адаптированные, а затем со словарем и более сложные. К концу обучения в школе я получил возможность свободно читать уже любую художественную литературу на немецком языке.
Английский язык я начал изучать самостоятельно в восьмом классе. Во время летних каникул после окончания восьмого класса я занимался английским языком ежедневно не менее чем по восемь-девять часов, включая воскресенье. В результате к девятому классу я уже овладел английским языком в объеме институтской программы. Наконец, французский я выучил уже после окончания института.
Очень хорошо, что вы любите физику. Но в этой связи я хочу подчеркнуть особое значение математики для физики и для всех других точных наук. Поэтому вы должны хорошо знать математику и, что особенно важно для вашей будущей творческой деятельности, уметь решать математические задачи. В школе я старался глубже овладеть математикой.
В заключение последнее. Хорошо запомните, что вы учитесь не для отметок, а для знаний. Убеждение в том, что это именно так, помогло мне спокойно отнестись к тому, что после седьмого класса из-за самостоятельного углубленного изучения ряда предметов я стал получать не круглые пятерки, как было до этого, а пятерки и четверки».
В дополнение к сказанному в этом письме мне бы хотелось еще раз напомнить моим молодым корреспондентам и друзьям — учащимся школ, техникумов и вузов, что годы учения — важнейший период, от которого зависит вся дальнейшая судьба человека.
Поэтому нужно постараться сделать все возможное, чтобы выработать у себя в эти годы стойкий характер и приобрести максимум необходимых для дальнейшего знаний и навыков.
Многие ребята пишут мне о своей жизни, заботах и радостях, нередко присылают мне свои фотографии, а совет пионерской дружины воронежской спецшколы-интерната № 9 одному из своих отрядов присвоил мое имя. Искренне благодарю моих юных друзей за оказанную мне большую честь.
Не буду здесь касаться писем, связанных с наукой, а также отдельных теплых писем просто от хороших людей. Сразу перейду к письмам от тех, кто оказался в очень трудном положении из-за какой-либо хронической болезни и ищет ответа на вопросы, что делать и как дальше жить.
Обдумывая эти письма, я прихожу к выводу, что основной жизненной проблемой для людей, пораженных тем или иным хроническим заболеванием, является не сама болезнь, а вызванные ею трудности, связанные с необходимостью занимать свое место в человеческом коллективе. Человек не может жить, не опираясь на результаты труда других людей, а его самого будут, в свою очередь, ценить лишь за то, что он сделал для других. Поэтому главное в жизни — приносить пользу людям. Человеку не страшны никакие заболевания, если они не мешают ему трудиться для людей, быть равноправным членом общества. Отсюда вывод: если человека постигло пускай даже серьезное заболевание (а такое может случиться со всяким), он все равно должен заполнить свою жизнь плодотворной деятельностью. Виды такой деятельности, разумеется, могут быть самые различные, и каждый конкретный случай требует индивидуального подхода.
Есть и другая сторона вопроса. К заболевшим людям нельзя во всех отношениях подходить с обычными мерками. Они могут приносить пользу обществу лишь при создании специальных условий, учитывающих их состояние здоровья. Решение этой задачи имело бы большую общественную значимость.
В очерке Льва Кокина были приведены выдержки из «Истории моей болезни с анализом литературы и методов лечения». Это вызвало поток писем от больных с таким же, как у меня, диагнозом: прогрессивная мышечная дистрофия. Узнав из очерка Л. Кокина, что я еще смолоду изучаю едва ли не всю мировую литературу, связанную с моим заболеванием,
меня просят помочь в лечении этой болезни. Позволю себе сказать следующее. С чисто научной точки зрения данная болезнь очень интересна. Выяснение более глубокой биохимической природы этой болезни не только ключ к ее лечению, но и предпосылка для открытия каких-то важных закономерностей живой материи, могущих иметь далеко идущие практические последствия. В настоящее время эффективных методов лечения прогрессивной мышечной дистрофии не существует. Однако наука накопила достаточно данных, позволяющих утверждать, что пути решения имеются.
Один человек, даже очень заинтересованный, не может решить возникающие здесь глубокие проблемы, которые под силу только крупному научному коллективу. Поэтому целесообразным в теоретическом и практическом отношениях было бы создание научного центра по изучению и лечению нервно-мышечных заболеваний, связанных с генетической предрасположенностью. Такой центр мог бы работать, скажем, в рамках Академии медицинских наук при координации с биологическими отделениями Академии наук СССР. Со страниц журнала «Юность» я хотел бы от себя и от лица многих больных и здоровых людей обратиться к соответствующим организациям с просьбой подумать о возможности создания такого научно-клинического центра.

Автор очерка Лев Кокин добавляет: УСЛОВИЕ УСПЕХА — ОБЪЕДИНЕНИЕ УСИЛИЙ
На очерк откликнулись и ученые — биологи, медики. Узнав историю Г. А. Зайцева, сотрудники Лаборатории физической биохимии Института биофизики Академии наук СССР специально обсуждали на научном лабораторском семинаре, не могут ли они ему чем-то помочь. Невропатолог из Нальчика, заслуженный врач И. М. Перельман, не только написал Георгию Александровичу, но, человек пожилой, пенсионер, нашел силы съездить к нему из Нальчика в Иваново, за две тысячи километров! Думаю, что вместе с читателями могу сказать сердечное спасибо старому доктору.
Во многих письмах спрашивается о том, что, может быть, четче других сформулировал читатель Олег Балабин: «Георгием Александровичем можно только восхищаться. А вот медициной?..» В самом деле, чем объясняются сравнительно скромные возможности в лечении подобного рода болезней? Порасспросив об этом биохимиков, биофизиков, медиков, суммирую их в общем-то единодушные объяснения.
Речь идет о целой группе нервно-мышечных заболеваний — миопатий, неодинаковых и по течению и по тому, какие именно мышцы при этом страдают. Эти болезни изучаются уже более ста лет, в том числе и отечественными учеными, среди которых наиболее известно имя покойного академика С. Н. Давиденкова. Установлено, что миопатий имеют характер наследственных болезней. Совместными усилиями биохимиков, генетиков, неврологов выявлены многие нарушения обмена веществ, приводящие к постепенной гибели мышцы. Однако первопричина всех этих нарушений пока еще неясна.
Сложность задачи усугубляется еще тем, что не до конца поняты и процессы, которые происходят в нормальной, здоровой мышце. За последние годы здесь немало достигнуто биофизиками, чьи методы позволяют вести исследования на субклеточном и молекулярном уровне, на живых мышцах, пробивая пути, недоступные классическим методам биохимии. Однако сошлюсь хотя бы на пояснения научного сотрудника Института биофизики Академии наук СССР кандидата биологических наук М. Б. Каламкаровой: многие детали деятельности нормальных мышц, которыми все мы ежеминутно и без каких-либо затруднений пользуемся, еще остаются непознанными.
Особое внимание биологов привлекли к себе в последнее время клеточные оболочки — мембраны. Не остались в стороне от этого и исследователи мышц. Экспериментально обнаружены некоторые нарушения в структуре мембран при мышечных заболеваниях, но опять-таки их первопричина пока не найдена, хотя можно думать, это дефект мембранных белков-ферментов, определяемый генетически.
Ну, хорошо, это все высокая наука… А практически, неужели необходимо распознать все до тонких тонкостей и только после этого учиться лечить? В этой довольно обычной в истории науки ситуации медицина никогда не медлила: примеров тому множество. Хотя, разумеется, неясность причин волей-неволей сковывает возможности медиков.
В той области, которая нас интересует, за последнее десятилетие научились выявлять ранние формы заболевания — и, стало быть, раньше начинать борьбу с ним и получать лучшие результаты. Опробуются и новые лечебные средства — как лекарственные, так и другие. Например, заведующий кафедрой 2-го Московского медицинского института профессор Л. О. Бадалян придает большое значение электростимуляции и кислородной терапии в барокамере. Эти способы (профессор Бадалян — один из их авторов) впервые предложены для данных целей советскими учеными. При некоторых формах болезни врачи теперь могут выделить в семьях больных возможных носителей заболевания в скрытой форме (для этого используются приемы медико-генетического анализа и особые биохимические пробы).
В связи с этим, как подчеркнула научный сотрудник Института медицинской генетики Академии медицинских наук СССР кандидат медицинских наук Л. П. Гринин, врачи настоятельно советуют близким родственникам больных обращаться в медикогенетические консультации (открытые в ряде крупных городов), чтобы определить вероятность заболевания как для самих себя, так и в особенности — врачи подчеркивают это — для будущих детей.
Ни один специалист, к сожалению, не в силах ответить на самый главный вопрос — когда эти частичные успехи сольются в успех решительный, в победу над болезнью. Однако можно и нужно говорить о другом: что следует делать, чтобы эту победу приблизить? На это в известной мере ответила прошлой весной научная конференция по исследованию мышц, состоявшаяся в Киеве,— первое собрание такого рода с участием видных ученых во
главе с директором Института биофизики Академии наук СССР академиком Г. М. Франком и президентом Всесоюзного биохимического общества академиком С. Е. Севериным. (Осенью этого года намечено провести вторую, еще более представительную конференцию.) Ответ киевской конференции в общем виде гласил: усилия многих групп и лабораторий, работающих над этими проблемами в разных городах и ведомствах, необходимо объединить.
Этот номер журнала уже был в производстве, когда в редакцию пришло письмо от В. Могилева.
Письмо это мы помещаем ниже…

Журнал Юность № 8 август 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Письмо августа

Спор о танцах все чаще разгорается в кругах людей старшего возраста, А что в это время делает молодежь? Она танцует, если можно назвать танцем жуткую пародию на танец. Часто молодые люди приходят на танцы, выпив. А что они танцуют? Шейк и снова шейк. И шейк, и фокстрот, и танго они танцуют неправильно. Ведь было время, когда учили танцам в школе, в военных училищах. Приходя на вечер, все знали, как себя вести, веселились и не чувствовали неловкости. А что происходит сейчас? В яслях и детском садике нас учат хороводным танцам и вообще танцам этого возраста. Дальше — школа. Теперь в школах бывают вечера танцев, правда, не во всех, так как это дело довольно хлопотливое. Случаются иногда стычки с теми, кто является на танцы в нетрезвом виде, а взрослые хлопот не любят. Но вечера проводятся, а где же молодежи учиться танцевать? На вечерах ведь не учат. Вот и смотрят друг на друга, кто как танцует, и подражают. И какая бы ни была музыка, движения ничем не отличаются одно от другого, и все танцы похожи, и даже вальс — прекрасный плавный танец — все танцуют, как шейк.
И то, что делается на танцевальных площадках, нередко выходит за рамки приличия. Почему ребята, идя на танцевальную площадку, выпивают? Да потому, что они не умеют танцевать, им стыдно, и, чтобы как-то загладить застенчивость и неловкость, они прибегают к алкоголю. И девушки, хоть и боятся пьяных юношей, но желание быть в кругу своих сверстников, побывать на танцах, порезвиться побеждает. А вечеринки, гулянья, праздники, семейные торжества? Редко мы видим задорные русские народные танцы. Везде тот же шейк, или, если старшие «гуляют», то просто бесформенное топтание ногами под любую музыку, а то и без музыки. Ведь танцы — это часть эстетического воспитания молодежи и вообще советского человека! Об этом нужно подумать сегодня, сейчас! Что у нас делается в этом направлении?
Есть школы бальных танцев. Проходят в некоторых городах — я повторяю, в некоторых городах — смотры, фестивали, конкурсы танцев, но это для тех, кто уже умеет танцевать. Есть передача по телевидению раз в месяц — «Танцевальный зал», но за полчаса в месяц ни один человек не научится танцевать. Есть кое-где кружки танцев, но это не охватывает широкие массы, проводится, как правило, в очень больших городах. А в небольших городах, а тем более в селе? Думается, что в школе, начиная с первого класса и до десятого, нужно учить детей танцу. Нужна и теория — объяснять детям, какой это танец, что он выражает и как его танцевать, как вести себя на танцах и вообще в обществе. Обучать русскому национальному и классическому бальному танцу, изучать плясовые танцы — с зачетом в аттестате зрелости. И возродятся былые традиции нашего народа с веселыми вечерами, с плясками и песнями. И в педагогических институтах уже сейчас следует ввести танцы, как дисциплину, чтобы каждый педагог обязательно умел танцевать, да и во всех высших и средних учебных заведениях нужны уроки танцев. Нужны и пособия. Продаются ноты и самоучители игры на разных инструментах. Нет по танцам, даже по простым, нет никаких руководств и описаний. Если родители хотят выучить ребенка музыке, они могут отдать его в музыкальную школу, или даже пригласить домой музыканта для обучения, но если они захотят научить ребенка танцевать,— увы! Хореографические школы — это уже балет, профессия, а нужно совсем другое, нужно научить всех детей танцевать хорошо и по-настоящему. Обучение танцам привьет и культуру красивого отношения к девушке, женщине. Танцы внесут в нашу жизнь много радости и красоты. Хочется, чтобы мы смогли сказать, как говорят кубинцы: «Танец — это наш национальный спорт».

Олег АВРУШИН
г. Горячий Ключ, Краснодарского края.

Редакция хотела бы узнать мнения читателей об этом письме. Интересно было бы познакомиться с положительным опытом. Напишите нам о том, как организуются и проходят танцевальные вечера в ваших школах, техникумах, училищах, как готовятся к ним ученики я педагоги, как и что танцуют у вас на домашних вечеринках, как вы научились танцевать?

Журнал Юность № 8 август 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

М.Позняев
(к 3-й странице обложки).
Теперь, кажется, взялись за кропотливое обозрение работ художников-самоучек. Как славно, что их отделили от пестрой гурьбы примитивистов и стали величать по-особенному — назвали наивными реалистами.
Откровение, вполне испытанное нами полтора десятка лет тому, при «втором пришествии» Нико Пиросманишвили, не исчерпано. Видимо, уже созрела необходимость издания толстого фолианта, подобного югославской и чешской «антологиям» народных картинок, пришла пора регулярных вернисажей — так много повсюду слышится имен забытых и новоявленных. Тем более есть к тому способные люди (например, Т. А. Маврина, написавшая книжку о мастерах из Городца, Б. Бутник-Сиверский, автор дотошного труда «Народные украинские рисунки»).
Одно грустное обстоятельство в тщании современников: повторять похвалы, высказанные впервые нашими отцами и дедами давным-давно. Такое приключилось и с Пиросмани и с Марией Примаченко, колхозницей села Болотня, что под Киевом.
Книга писателя Геннадия Гора «Константин Панков, ненецкий художник» (издательство «Аврора», 1973) познакомила любителей с художником Пайковым, познакомила наново: картинки Константина Панкова еще в 1937 году были отмечены золотой медалью Парижской международной выставки.
Панков — сын ненца и эвенки. Большую долю своей жизни он провел на Севере, занимаясь охотою и рыбарством. В середине тридцатых годов в Институте народов Севера в Ленинграде существовала художественная мастерская. Ее возглавляли А. Успенский и Л. Месс. Вместе с другими там занимался Панков.
Времени на рисование он получил мало. Когда началась война, он стал разведчиком и стрелком-снайпером. Воротиться в мастерскую ему не было суждено. Константин Алексеевич Панков был убит на Волховском фронте тридцати двух лет от роду. Картины и рисунки — наследство и завещание — сбережены его друзьями и почитателями (немногими тогда).
Один из них, Г. Гор, отобрал семнадцать работ и почтил память погибшего мастера добрым словом.
Вот перед нами книга.
Что рисовал Панков и зачем он это делал? Путь к осознанию странного мировосприятия самоучки не нисхождение, но восхождение. Я не побоюсь вспомнить об античных вазах, о японской и китайской графике. В самом деле, странные волнистые «поющие» горы Панкова с продолговатыми бурыми и черными штрихами растительности, горы туманные, будто призрачные, набирающие цветовую силу на границе с атмосферою, напомнят и по форме и по колориту свитки Сэссю, или росписи храма Цяньфодун. или разрисованные ширмы.
Но суть в невероятном изяществе простых, точнее, простоватых охотничьих сцен К. Панкова. В ощущении эстетичности бытия автора, так легко переносимой на бумагу. Вот где самое большое родство с художниками прошлых веков.
Константин Панков — реалист до корней волос. Но мало есть в наше время и таких романтиков, как он. Свои горы, деревья, облака, свои реки он описывает с такой же гордой одержимостью, с такой детской влюбленностью, как Моне — свой Руанский собор, во все погоды и времена.
Посмотрите сами, сколь обширна выдумка и сила художника, удивитесь разнообразию вроде бы повторяющегося на его полотнах сюжета. Перефразируя поэта, воскликну: многочисленные панковские охотники и рыбаки не то чтобы варьяции, но темы.
Константин Панков образовался как блестящий мастер до того, как впервые переступил порог Эрмитажа. Геннадий Гор вот что пишет: «Успенский и Месс пока откладывали эту экскурсию… именно потому, что Панков не видел раньше картин, если не считать портретов, которые висели в институте. Первую же увиденную работу большого мастера он мог воспринять как абсолют, как незыблемую норму, которой он обязан подражать, всецело подчинив свою волю законам «чужого» видения». Не произошло такого.
Спасибо учителям. Но спасибо и ученику, истинно народному таланту.
Панков — художник. Панков — композитор, музыкант. Панков — добрый и храбрый охотник. Вот он на своей картине «Весна» ловит рыбу. Крепкий, жизнерадостный человек. Цветут фантастические дерева, кусты, травы. Дрожит рябью, синим пламенем горящая река. Летят в небе птицы. Весна Константина Панкова теперь продолжилась руками его друзей.

Журнал Юность № 8 август 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Надежда Кожевникова

В заводском комитете Московского автомобильного завода имени Ленинского комсомола меня спросили:
— Значит, вас интересуют рабочие династии? Ясно… Что ж, есть у нас такие. И не одна. К примеру, Бугины… Шесть человек из этой семьи работают у нас на заводе. Вот познакомьтесь с ними. Не пожалеете…
Рабочая семья Бугиных молода. Мать, Марья Васильевна, приехала в Москву из деревни Савинково, Орловской области, в 50-е годы, тогда и пришла на завод. Отец, Евгений Федорович, демобилизовавшись по окончании войны, прибыл в столицу, а до войны
тоже в деревне жил… Да, значит, в завкоме ошиблись: действительно, шестеро Бугиных работают на заводе, но пока только два рабочих поколения — отцы и дети… Деды же и прадеды были крестьянами…
Так вот, об этих отцах и детях, об их конфликтах и радостях, о том, что думают сегодня отцы о детях и дети об отцах, пойдет у нас разговор. На примере одной семьи — крепкой, рабочей, дружной.
Возможно, два эти поколения станут началом рабочей династии. Все основания для этого уже сейчас вне сомнения. Но пока… пока Бугиных семеро: мать, отец, два сына, две невестки и десятимесячный внук…
Живут Бугины, как и семьдесят процентов работающих на АЗЛК, в новом, Люблинском, районе столицы. Недалеко отсюда — большой заводской стадион, Дворец водного спорта. Завершается строительство нового Дворца культуры.
Бугины живут в отдельной квартире, пока двухкомнатной.
— Вот Толик из армии вернется, заявление подадим, а то тесновато становится, семья-то растет,— говорит Марья Васильевна, знакомя меня со своим хозяйством.
Анатолий — это младший сын. До армии работал в кузовном цехе слесарем-сборщиком. Успел уже обзавестись семьей. Жена его, Тамара, работает в цехе сборки. А сын, Сашок, что-то там пищит за стеной — с ним нянчится другая молодая семья, Люда и Саша. Саша работает в кузовном, а Люда — в отделе технического контроля. Вечерами учатся в автомеханическом техникуме; недалек уже день, когда и Люда и Саша получат дипломы механиков. Глава семьи, Евгений Федорович, — рихтовщик в том же кузовном цехе. Он-то, собственно, и привел туда, увлекши собственной профессией, обоих своих сыновей.
…Глава семьи…
Высокий, смуглый, неслышно ходит он по комнате в мягких тапочках, прислушиваясь к нашей беседе, и чуть что поглядывает на жену. Ведь именно она, Марья Васильевна, всему и всем здесь хозяйка. Все Бугины-мужчины подчиняются ей: сыновья — чуть шутливо, посмеиваясь (как же, молоды, горды!), а отец — абсолютно серьезно. Уж он-то знает, сколько сил, энергии постоянно, как говорится, «без страха и упрека», тратит мать на семью. И какие трудности, испытания пришлось ей выдержать. Он-то знает! Ведь прожили они вместе без малого двадцать пять лет — серебряная свадьба скоро… А если вспомнить, какой он ее тогда, четверть века назад, встретил, увидел, полюбил? Если вспомнить — что, сильно изменилась?
— Нет,— говорит он мне.— Такая же и была. Может, только чуть-чуть пополнела…
Марья Васильевна смеется:
— Что ты, Жень! Я же тонюсенькая тогда была. И косы, помнишь какие… Если б ты меня такую, как сейчас, встретил, так разве влюбился бы?
— Наверняка! Ну, ладно, вы уж простите меня,— это он обращается ко мне,— я пойду посмотрю, что там с внуком…
— Серьезный он у меня! — улыбается Марья Васильевна.— И смущается, как мальчишка, не любит, когда мы с ним о нашей молодости при ком-нибудь малознакомом вспоминаем. Ну, будто ревнует. А почему бы не вспомнить? Ведь и тогда хорошо было, пусть и трудновато… Вот, к примеру, как мы с Женей поженились… После работы — ведь на заводе вместе работали — поехали в Ждановский загс: ни свидетелей, ни цветов, ни музыки, ни шампанского. Расписались, на трамвай сели, на «двадцатку», и обратно поехали… Вот и вся свадьба. Другое дело — у наших сыновей. Гостей полон дом, пир, веселье. Мы с Женей у сынков на свадьбах отгуляли вроде и за себя самих. Хорошо так на душе было: молодежь веселилась. И мы с нцми. А ведь зря, думаю, сейчас ворчат на молодых-то. Ну, зачем ворчать, старость только свою показывать? Не завидовать же, что им легче живется, чем нам в их годы,— радоваться надо. И нечего ребят молодыми годами корить. Да и потом, свои у них теперь трудности, и много: и знать им надо больше и уметь. Время идет, и другие сейчас требования. И ведь не бездельничают они, молодые.
Работают — любо-дорого посмотреть. Вот, к примеру, и мои ребята… Иной раз придешь к ним в цех, встанешь незаметно в сторонке: Саша, Толик, руки у них мелькают, ловкие — не углядишь. Точно, как часы, работают. Посмотришь на них да и думаешь: «Ну, чего тебе еще надо, мать? Главное, чтоб трудились. Чтоб честными, работящими выросли». Нет, правда! — Марья Васильевна смущенно улыбнулась.— Я не хвастаюсь, в самом деле, хорошие у меня сыновья…
— Молодые, молодые…— Евгений Федорович (он уже вернулся от внука), оказывается, не всегда безоговорочно принимает точку зрения жены. Сейчас вот он готов с ней и поспорить:— Молодые!
Дисциплины у них нет, у молодых. Вот я, к примеру, если в вечернюю смену работаю, из дома без десяти три выхожу. А на месте надо в четыре быть. Так я спокойно, не спеша еду: автобус полный — следующего подожду, без нервотрепки чтобы… И успею спокойно по цеху пройтись, место свое рабочее подготовить. Всегда на работу загодя прихожу, такая у меня привычка, и, между прочим, смолоду… А эти, нынешние молодые, летят сломя голову. В наипоследний момент…
— Так не опаздывают ведь,— защищает молодых Марья Васильевна.
— Но могут опоздать! — Евгений Федорович грозно повышает голос.— Зачем же рисковать понапрасну?! Потом выговора выслушивать. Неудобно ведь, неловко. Самого себя уважать надо…
— Вот и неправ ты, Женя.— Марью Васильевну не так легко победить.— Ты время не умеешь экономить. А им, молодым, оно в два раза, а то и больше дороже, чем тебе. Потому и спешат они, понятно?..
Вы, старики, за полтора часа, как гуси, плывете. Бродите потом по заводу без толку, все равно же раньше смены не заступите: другие уйдут, тогда… И нечего хвастать, что ты на завалинке смены поджидаешь, дисциплинированный какой…
— И вовсе не на завалинке, а свои производственные дела выясняю… Всегда найдется что до смены сделать. Завод ведь. А потом, зачем ты говоришь так: мол, старики…
— Ну, не обижайся, не обижайся, Жень… Я ведь тоже, значит, старуха…
(А он и не обижается, я вижу.)
Марья Васильевна поправляет скатерть на столе:
— Я, конечно, при сыновьях с отцом так не разговариваю. Берегу отцовский авторитет. Но ведь, кроме меня, кто ему объяснит, если он не прав? Вот и приходится… Жень, ты не сердись. Лучше согласись со мной.
— Ты всегда так: согласись да согласись. А если у меня свои на этот счет соображения? — Евгений Федорович опять выходит из комнаты.— Надо проверить, как там мясо в духовке, не пригорело ли…
Едва муж выходит, Марья Васильевна говорит гордо:
— Он у меня кулинар! Такие блюда готовит… Научился еще в армии. А потом, когда мы в Расторгуеве жили, ему даже чаще приходилось готовить, чем мне. Приду с работы иной раз такая усталая, как сноп на кровать валюсь. А Женя мне и супчику подаст и посуду сам вымоет. Знаете, трудно нам тогда приходилось. Когда поженились, жили в семейном общежитии, в комнате на восемь человек. Потом комнату нам дали. Сашок родился, за ним — Толик.
На работу ездили — два часа в один конец. Девять лет вот так прожили. А потом, 14 октября 1961 года,— на всю жизнь число запомнила,— получили мы вот эту квартиру. А несколько лет прошло, и видите, мала нам она, больший простор требуется…
Марья Васильевна обводит глазами комнату. Представляет уже, наверное, стены новой квартиры, и мебель новую, и новый вид из окна… Она, хозяйка, мать, раньше других в семье начинает обдумывать, планировать, готовиться к предстоящим переменам. И утром она встает первая, в половине шестого, чтобы успеть приготовить еду, убрать, постирать, да мало ли еще что! Мужчины, если им во вторую смену, могут и подольше поспать, а у матери всегда забот — не пересчитать, не переделать…
В семье у Бугиных зарплату, как в кассу, сдают Марье Васильевне.
— Я деньги только в день получки в руках и держу,— шутливо ворчит Евгений Федорович.— А мать у нас — казначейша. Какими суммами ворочает!..
— Значит, так,— задумывается Марья Васильевна,— сколько же это у нас вместе-то выходит? Отец 75 250 рублей приносит, я — 130, если в среднем брать. Саша — 160—180, Люда — 90. Толик — примерно 160—180 рублей, Тамара столько же… А много получается! — Марья Басильевна вроде и сама удивлена.— А что удивляться-то? — возражает она самой себе.— Все уже на ногах, все зарабатывают. Мы теперь с отцом можем быть спокойны — детей своих в люди вывели…
…Детей своих в люди вывели…
…Сыновья избирают себе профессию отца и приходят на тот же завод, в тот же цех, где отец трудится уже много лет. Конечно, сама заводская атмосфера, в данном случае еще и живая, я бы сказала, очень творческая работа по созданию малолитражного автомобиля «Москвич», увлекает. Но увлечение не всегда призвание. Увлечения меняются, а призвание — на всю жизнь. Старший Бугин действительно помог (собственным примером!) Саше и Анатолию
найти свое призвание, и не случайно сыновья пришли в кузовной цех. Сейчас они рабочие, но будут и техниками, а, может, позднее инженерами. И я твердо убеждена, побывав в бугинском доме, что завод имени Ленинского комсомола — истинное призвание не только нынешних Бугиных, но и будущих…
Наверное, это и есть ощущение кануна династии. И, значит, в завкоме не ошиблись, когда предложили мне познакомиться именно с ними…
…Щелкает замок в передней, слышатся возня и смех — они тотчас обрываются, едва вошедшая в комнату молодая пара замечает посторонних.
Люда и Саша. В глазах Люды растерянность. Саша спокойно, с достоинством подходит, протягивает для приветствия руку: «Александр…» Походка тяжеловатая, солидная, не соответствует юношески легкому его телу. Саша высок, выше отца, а когда наклоняет голову, светлая, густая челка падает ему на лоб. Лицо узкое, смуглое, с внимательным прищуром глаз. И у Саши и у Люды на пальцах обручальные кольца, новенькие, блестящие: «Пять месяцев
как поженились». Видно, что оба еще не очень свыклись с новой для них ролью супругов.
— Надень кофту, дует от окна,— говорит Саша, придерживая жену за плечи. А она, искоса глянув на окружающих, осторожно отводит его руки…
— Как мы познакомились? — переспрашивает меня Саша.— Да как часто водится — случайно. Я в заводскую поликлинику зубы пришел лечить, а она,— Саша кивает на жену,— кабинет хирурга искала. Пока ждали, разговорились. «Где живете?» — спрашиваю. «На Соколе», говорит. «Ну,— думаю,— далеко.
Провожать не поеду. Зуб только что вырвали — болит, нет сил!..» Не поехал. А потом снова встретились и снова случайно — в вечерней школе. Опять провожать не поехал. Потом я в армию ушел. Вернулся — в техникум поступать решил, к экзаменам готовиться. Мать предлагает: «Тут девушка одна со мной работает, так она тоже не так давно в техникум сдавала. Спросить, может, остались у нее какие билеты, конспекты?» «Спроси»,— говорю. Прихожу за конспектами — вижу, та самая Люда. И с тех вот конспектов стали мы с ней встречаться почти что каждый день…
— Ты меня тогда еще в кино пригласил,— говорит Люда.
— Когда?
— Ну тогда же, когда конспекты брал…
— Что-то не припоминаю… Разве такое было? — Саша поддразнивает жену.— По-моему, это ты мне сказала: давай, мол, завтра встретимся после работы, в кино сходим…
— Что?! — Люда возмущена.— Может, я первая с тобой объясняться стала?
— Ну нет, чего не было, того не было. Это ж мое мужское преимущество, с чего бы я стал его
тебе отдавать? — Улыбаясь, Саша пытается обнять жену, но она обиженно вырывается и пересаживается подальше в кресло…
— …Конечно,— продолжает Саша,— мать права. Отдельно нам с Людой жить надо. Не потому, что с родителями ссоримся или мешают они нам, нет, конечно. Дружно живем. Но мать говорит: «В отдельном доме вы оба станете самостоятельней. И Люде надо почувствовать себя настоящей хозяйкой». Правильно. Очень мы эту отдельную квартиру ждем — себя самих, наконец, сможем проверить, испытать на взрослость, что ли… Хоть и знаю точно: буду без родителей скучать. Вот мать: на ней весь дом держится. Раньше всех встает, позже всех ложится. И кажется, сил в ней, как в молоденькой девчонке. Сейчас-то у нас с деньгами порядок. А раньше, когда мы с братом маленькими были, туго приходилось. Но мать и одевала и обувала нас очень прилично, даже хорошо. А когда я после армии вернулся, повела меня по магазинам. И то, говорит, надо купить, и это. Костюм сшила, пальто, ну, целое приданое. И брату все так же, когда решил он жениться. Вышли мы с ним как-то во двор нарядные! Мать глядит из окна, улыбается. И вдруг как заплачет… Мы с братом даже испугались. А она рукой нам замахала: мол, идите, идите, это я так… На заводе нашем я еще до армии начал работать, а потом, демобилизовавшись, туда же устроился. В свой же цех, на конвейер. Брат напротив, на подсборке стоял, а я «на крыльях». То есть крылья ставил на кузова. Нас так «крыльщиками» и называют. И очень хотелось мне побольше заработать. Нет, не из жадности, правда.
А хотелось теперь, когда из армии вернулся, большую сумму в семью вносить, чтобы и другие почувствовали и я сам: теперь вот уже не пацан, взрослый, мужчина… И еще хотелось, чтобы мать поняла: недаром она нас с братом столько лет тянула, ради нас на себе экономила. Иной раз даже разозлишься: «Что это ты Толику третью пару ботинок покупаешь, а сама столько лет ходишь в старом пальто?!» А она: «Ладно, ладно, в следующем месяце…» Месяц проходит — опять тащит обновки нам… Мы, конечно, и сами могли бы ей подарок купить — так ведь все деньги-то у нее, у матери. Ну ничего, соберемся как-нибудь, разоденем мать, как невесту!.. А отец, он у нас только с виду тихий. Спорщик!.. Газеты, журналы до последней строчки вычитывает, и что интересно ему показалось, вырежет и спрячет. Потом обсуждать что-нибудь начнем — у кого одна, у кого другая точка зрения. Тут отец эти свои вырезки несет: «Ну как,— говорит,— видите? Кто прав?» Ох и упрямый…
— Ты зато у нас голубь.— Люда насмешливо смотрит на мужа.
— Нет, конечно. Никто из нас не голубь. Но тем не менее живем — не ссоримся, любим друг друга, уважаем…
…Саша сидел в кресле напротив — современный, модно одетый парень. Приветлив, улыбчив — было легко, свободно с ним говорить.
— Саша, а как ты считаешь, кто такой сегодняшний рабочий человек? Что ты в себе самом ощущаешь, чего не было или нет, даже в твоих родителях? Понимаешь: не опыт — в этом мы с родителями не можем соперничать. Что-то другое…
— Видишь ли,— начинает Саша,— когда-то мы жили в Расторгуеве, в поселке, родители рассказывали, да? Ну так вот, приходилось вставать очень рано, в 5—6 часов. Родители перед работой везли нас в детский сад. Выводили за руку на улицу — мы с братом спросонья и не видели ничего, не замечали.
А отцу с матерью нужно было не только свою усталость, невыспанность утреннюю преодолевать, но и следить, чтобы мы с Толиком не раскапризничались. Мы же, само собой, капризничали, а они успокаивали, никогда не раздражались. А может, и раздражались, но виду не показывали. Не ругали нас, не сердились, а просто… Ты заметила, как наша мать иногда смотрит? Ну, если она хочет, чтобы сосредоточились мы, обдумали что-то, самостоятельно решили.
Долго так смотрит, пристально. И начинаешь соображать: «Да, да, права ты, мама…» Вот так она и в детстве на нас смотрела… Им с отцом раньше трудно было, да и сейчас нелегко: за всех нас переживать, волноваться. Но мать, сколько бы дел и забот у нее ни было, все еще чувствует себя сильной, молодой. А почему? Да потому, что всегда — и дома и на работе — сил своих не жалела. Закалка у нее такая. Как погиб ее отец на фронте и остались они с матерью одни — так и на всю жизнь: сама, сама, никогда ни на кого не рассчитывая. А потом вот отца встретила…
— У нас в семье,— продолжает Саша,— сейчас уже три семьи образовались. Тесновато стало. Толик из армии вернется — как разместимся? Я матери и говорю: «Что делать-то будем?» А она посмотрела на меня не то что с осуждением, ну, в общем, выразим.

Журнал «Юность» № 8 август 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Валентина Юдина

История, которую я расскажу, документальна. В ней не выдумано ни слова.
Жила в небольшом городе Коврове девочка Ира Головкина. Русые косички, бледное лицо,белые бантики. Жила с мамой на тихой улице, в деревянном уютном доме.
Мама часто болела, и Ира, хоть и росла хрупкой, приучилась с малых лет все делать сама: могла истопить печь, сшить сарафан, привыкла ходить в магазин. Самостоятельно решала, гулять ли ей сразу после школы или сначала сделать уроки. Уроки, впрочем, делала без особого труда, книги прочитывала залпом. Так все и шло. И вот окончено восемь классов.
Радостно начиналось лето. Иру избрали в комитет комсомола школы, заместителем секретаря, направили на учебу в лагерь старшеклассников «Искатель», что под Суздалем, на берегу чистой речки Нерль. В лагере собралось много девчонок и мальчишек, все одногодки, вес активисты, умники-затейники. Ира приметила среди них Андрея Вашкевича, его интеллигентные очки, его точную, безукоризненно правильную речь… Ей стало хорошо среди летнего гомона, среди сверстников.
…А в другом городе, во Владимире-на-Клязьме, жила другая девочка — симпатичная, серьезная Алла Сергеева, свободно уже читавшая Байрона в оригинале (с детских лет увлекалась английским языком).
Алле тоже дали путевку в лагерь на Нерли. Прошли первые костры, собрания. Стали входить в жизнь ребят «институты самоуправления»: штабы, комитеты, советы.
Аллу Сергееву избрали в актив, Иру не избрали.
Но Ира считала, что это справедливо, и втайне надеялась, что на новых выборах дойдет очередь и до нее. Она сумеет показать, на что способна. Правда, смутили Иру в первые же дни частые маршировки, сбор упавших за ночь сосновых шишек — на то был особый указ Эммы Васильевны, начальницы лагеря. Смутили и длинные паузы среди дня, ничем не заполненные: ни лесом, что синел вдалеке, ни речкой, ни работой в соседнем колхозе. И хотя Ира не могла похвастаться завидным здоровьем, она все-таки очень ждала встречи с колхозным полем. Ждала. Но не дождалась.
Через семь дней ее исключили из лагеря.
Все произошло довольно просто. Во время вынужденного безделья (стоял зеленый полдень, верещали кузнечики, пахло луговой травой) Ира со своей подружкой Галей вышла за околицу лагеря. Их долго было видно: забор у лагеря невысокий, по пояс, а они и не прятались, шли и глядели по сторонам.
Нашли одуванчик, нашли розовый камешек по дороге. Встретили стог свежескошенной травы — от него пахнуло сладким дурманом. Они наперегонки к стогу — и бултых, как в омут речной.
А вслед им смотрела Эмма Васильевна…
Потом Галя плакала на собрании и обещала «исправить поведение». Она умоляла как угодно наказать ее, но только не отправлять домой. Ира же не плакала, не каялась: она подавленно молчала, не в силах сразу осмыслить происшедшего. И не видела, как поднимались руки: «Исключить Ирину Головкину за нарушение лагерной дисциплины, выразившееся в самовольном уходе к стогу сена».
Одной из первых подняла руку девочка из Владимира, Алла Сергеева. Очень решительной и категоричной была она в свои пятнадцать лет. Откинув со лба прядь, тряхнув головой, она сказала звонко:
— Мне тоже бывает скучно. Но что станется, если каждый начнет уходить с территории лагеря?!
Кто проголосовал «против»? Андрей Вашкевич.
Впрочем, говорят, один в поле не воин. Ни храбрый Андрей, ни Алла, читавшая в подлиннике «Чайльд-Гарольда», не знали, что Ира Головкина после исключения за «уход к стогу сена» попала в больницу с тяжелым нервным расстройством и долго болела.
…Я приехала в Ковров, когда в школе уже начались занятия. Ира выбежала навстречу мне — в коричневом форменном платьице с кружевным воротничком. Мы проговорили тогда весь день. Она была возбуждена, много рассказывала о школе, о книгах. Но иногда я замечала на ее лице ту мучительную грусть, что запомнилась мне с нашей первой встречи. «Видно, думает про «Искатель»,— догадывалась я и просила:
— Ира, да что ты? Забудь.
— Я забыла как будто, но как вспомню их лица злые…
Я познакомилась с Аллой Сергеевой чуть позже описываемых событий и все силилась понять: может быть, желание делать, как все, как посчитал нужным кто-то из старших, продиктовало Алле ее поступок? Пыталась вызвать девочку на откровенность, но безуспешно. Лишь позднее, когда я приехала из Коврова и, отыскав Аллу в ее английской школе, рассказала про Ирину болезнь, про ее переживания, в Алле что-то словно оттаяло…
И вот миновало два года. Все это время я переписывалась с Ирой и Аллой. Недавно, перечитывая их письма, подумала: ведь тот конфликт, осмысление которого шло постепенно — через письма, разговоры, раздумья, помог одной девочке еще больше утвердиться в себе, а другой — пересмотреть, переоценить многое.
Вот эти письма. Я публикую их с разрешения девочек.
Письмо от Аллы (осень 1970 года):
«Я не могу понять, только догадываюсь, что была тогда в чем-то неправа. Но я всегда считала, что не могут же все ошибаться. Так не бывает. А вот сегодня, знаете, почему Вам пишу? Потому что вспомнился один случай. Он тоже произошел у нас в «Искателе», уже после исключения Иры. Может быть, Вы о нем слышали, не знаю. У одной девочки потерялся фотоаппарат. Искали его, искали. И, отчаявшись, приказала Эмма Васильевна всем нам предъявить личные чемоданы и баулы на досмотр. Эдик Мосин, начальник штаба, не дал на это согласие, но и ему пришлось доставать из-под кровати свой чемодан. Фотоаппарат так и не нашли, но представляете, как все это было унизительно; особенно я чувствую это теперь, когда вспоминаю, и никак не пойму, почему мы все подчинились. Понимаете, все?! Но с Ирой Головкиной, мне кажется, другой случай.
Здесь, с фотоаппаратом, не было виновника, а только подозрение. Ира же все-таки ушла за территорию лагеря… Может, конечно, исключать за это не надо было! Не знаю…»
Письмо от Иры (1970 год, осень):
«Прочитала повесть В. Каверина «Школьный спектакль». Какие глубокие чувства вызвала эта книга! Я стала сравнивать с жизнью прочитанное и подумала: а есть ли среди нас девчонки и мальчишки, способные на стойкую, преданную дружбу? Я не говорю — любовь. И вот, к моему огорчению, многое оказалось не так, как у Каверина. Все же маловато у нас мальчишек-рыцарей и девчонок, способных на серьезное чувство. Относиться ко всему слегка стало модой».
Еще письмо, но после молчания:
«Идут занятия. У нас был странный случай. Один мальчик написал статью в стенгазету, а ему вставили туда какие-то слова, которые он не писал и не хотел писать. Он посоветовался со мной, а я посоветовалась с комсомольским активом нашего класса и школы. И мы сказали, мы решили, что этот мальчик напишет в другом номере стенной газеты, что произошло… Про лето я уже и забыла вроде бы, так давно оно кончилось».
Шли месяцы, девочки учились в девятом, письма писали нечасто.
Потом наступило их последнее каникулярное лето.
Однажды в почтовом ящике я обнаружила письмо.
Те же аккуратные Ирины строчки:
«О себе? Девятый класс кончила с похвальной грамотой. Училась печатать на машинке — печатаю быстро. В десятом хочу нажать на учебу, а еще заниматься в кружке современного танца… В августе снова введу строгий режим, разленилась…»
А вот Алла:
«Читаю Брехта и Заболоцкого. Прочитала Харпер Ли «Убить пересмешника». Странно, что в этой довольно большой библиотеке нет совсем Ахматовой и Булгакова.
Увлеклась работой с пионерами. И вот опять вспомнила «Искатель».
Вы не знаете, как здоровье Иры?
Помните, я говорила Вам, что Ира была неправа, раз не захотела делать, как все. Теперь, пожалуй, я бы так не сказала. Хотя с ребятами, которые тебя окружают, считаться надо. Ведь не одной же ей было скучно подметать каждый день опавшие за ночь листья и шишки с деревьев. Мы тоже с удовольствием занялись бы чем-нибудь стоящим во время трудового часа. Но молчали и делали вид, что заняты работой. А раз она такая смелая, не захотела быть,
как все, почему бы ей не поговорить с ребятами?!
Мы бы все вместе пошли к Эмме Васильевне и убедили ее, что лучше мы будем пилить дрова для соседнего детдома или пропалывать свеклу. Но Ира никому ничего не сказала. А ушла одна. Поэтому ребята и возненавидели ее, раз она хочет быть самой умной. Значит, все-таки она была неправа… Я совсем запуталась».
Следующее письмо от Аллы пришло не скоро и было совсем не похоже на предыдущее. Прежде чем привести его здесь, я немного засомневалась — оно вроде было на иную тему:
«Мы не понимаем друг друга, а без понимания, по-моему, не может быть настоящей любви. Я уважаю его за человечность, доброту. Недавно он привел к себе в дом совершенно чужого человека. Тому негде было ночевать. Разве каждый на это решится?! Но он не может найти себя.
Я решила посвятить свою жизнь детям, буду учительницей. Меня привлекает работа с «трудными» ребятами. И хочется в глушь, может быть, на Крайний Север. Переводчицей не хочу быть. Читать английских поэтов — согласна, но и только, А он ничего не выбрал. Ну, как ему помочь?..»
Письмо было длинное и, видно, писалось долго — летом и в сентябре, уже в десятом классе. А концовка такая: «Ах, если бы можно было вернуться в прошлое, в «Искатель», и исправить непоправимое».
Я написала об этом Ире. Я написала, что Алла дружит с парнем, думает о своем и его призвании в жизни. И получила ответ. Об Алле ни слова:
«Сначала расскажу про Ригу. Жили мы на туристической базе. Каждый день ездили в Старый город. Понравилось в Музее народного быта (а были еще в Музее истории Риги и Музее Революции). В огромном лесопарке расположены целые деревни, усадьбы разных эпох, предметы утвари. Рядом озеро… А Старый город! Нет двух похожих домов, улицы вымощены булыжником, идеальная чистота. Домский собор (XIII век!) — смешение многих стилей. На шпиле Золотой петух, национальный символ счастья… В Домском соборе один из лучших органов мира. Мы были на концерте. Впечатление — долгое, как от моря. Хотя я плохой ценитель музыки, но от Баха и Моцарта наслаждение получила огромное…»
А вот письмо Аллы:
«Я стала внимательнее приглядываться ко всем: к мальчишкам, девчонкам, учителям. И, знаете, даже поразилась: какие все разные. Нет двух людей, похожих друг на друга. Значит, наверное, и нельзя требовать, чтоб они поступали или жили все одинаково. А я вам когда-то писала про Иру, что она должна была прийти к ребятам, поговорить, объяснить.
А может, и вовсе не должна, раз у нее такой характер. Правда, мне больше по душе другие люди, ну, что ли, более общественные. Но в одном я, кажется, становлюсь уверенной: нельзя осуждать человека за индивидуальность, если этот человек правдивый и честный и не приносит вреда другим…»
И еще от Аллы:
«У нас в классе столько событий. Понимаете, наш десятый в школе был много лет лучшим и вдруг стал худшим. Почему? Потому что ребята взрослые и им хочется, чтобы с их мнением считались. У нас был диспут «Что значит быть честным? Как вы боретесь с нечестностью в вашем классе?».
И все свелось к… успеваемости. Если уж на то пошло, хоть изредка, но каждый ученик списывает.
Ситуации бывают такие, что списывают. Но разве только об этом на диспуте надо было говорить?.. Мне кажется, что злополучное списывание будет до тех пор, пока существуют «оценки» за незнание и за неумение. Я что-то путаю, наверное. Но главное вот что: предметом нашего диспута была пустота. Да, да — диспут был ни о чем. А ведь Сухомлинский писал (я теперь много читаю, не только английские книги), что недопустимо делать предметом обсуждения в коллективе ничего. Теперь я вспоминаю то коллективное обсуждение Иры в «Искателе» и понимаю, что нам предложили обсудить ничего и даже обсуждать это ничего. Что мы и сделали, глупенькие… Кстати, на днях во Владимире шел фильм «Доживем до понедельника». Я думаю, в нем поставлены интересные проблемы. Отношения учителей и учеников. Как стать таким, как Илья Семенович? Как не стать таким, как эта учительница литературы? Как быть честным?»
Письмо от Иры:
«…Алла Сергеева… Нет, сейчас я уже не сержусь на нее. Если она толковая, умная девочка и любит Олега, как Вы пишете, или дружит с ним по-настоящему, я бы посоветовала вот что: он должен получить серьезное общее образование, потому что потом на таком фундаменте можно строить что угодно. Пользуясь своим неписаным правом, я приказала прямо-таки ему учиться (я говорю о человеке, с которым у меня большая дружба. Раньше я стеснялась Вам это сказать)…
У нас был диспут в Доме пионеров: «Что значит быть современным человеком?» Всякие точки зрения. И такая: если он умнее ее и больше знает, то она становится рабой мужчины. И дальше этот парень говорил все о равноправии в труде, в жизни.
Я долго думала и пришла к выводу, что равноправие… возможно в духовном. Женщина облагораживает юношу, мужчину. Вы не согласны? Я думаю, что женам декабристов надо было выйти на Сенатскую площадь вместе с мужьями. Без всякого оружия, конечно. В светлых платьях выйти на площадь. И они победили бы тогда…
Снова об «Искателе» хочется написать. Мне все еще частенько напоминают о той истории, а я старалась забыть…»
Письмо от Аллы, в апреле 1972 года, после завершения третьей четверти (до экзаменов на аттестат зрелости рукой подать):
«Я начала сомневаться: куда идти — в педагогический институт или на филологическое отделение университета. Страшно: вдруг я стану заурядным учителем, а их и без меня много… Все чаще я ловлю себя на том, что раздражаюсь, нервничаю. Становлюсь нетерпимой. Если так будет и дальше, то двери школы для меня навсегда закрыты. Но хочется… хочется быть не вообще педагогом, а знать что-то глубоко и нести это знание другим.
И еще: помогать ребятам, то есть моим будущим ученикам, становиться честными, справедливыми и добрыми людьми.
Да, я забыла вам сказать, мы иногда встречаемся — те ребята из «Искателя», которые живут в нашем городе. И недавно мы договорились после экзаменов съездить к Ире, попросить у нее прощения. Может быть, Вам покажется нелепым — через два года извиняться, но лучше поздно, чем никогда. Алла».
От Иры была короткая записка перед экзаменами:
«Последние недели в школе… Грустно и радостно…» Два характера. Два человека, вступающие сегодня в большую, «взрослую» жизнь.
Бескомпромиссный характер Иры был ясен сразу. Алле понадобилось немалое время, чтобы осознать свою неправоту. Ведь, по сути, меж той девочкой, которая резко кидала свои обвинения в лицо «провинившейся», и той, которая писала мне, цитируя Сухомлинского, лежит целая эпоха. Я вспоминаю наши первые встречи, разговоры с Аллой. Она вся была во власти каких-то усредненных представлений о жизни. Мы спорили. Она кидалась в эти споры без оглядки, обрушивая на меня целый поток «истин»:
«Не может один быть прав, а все неправы», «Плохо, когда человек хочет быть самым умным» или «Почему она не захотела делать, как все?»…
Шли дни. Они приносили с собой много нового, не всегда и не сразу понятного: конфликт с Ирой, унижение при обыске (помните, пропал фотоаппарат), первая любовь, хорошие книги, диспуты… И постепенно в человеке начинало что-то меняться. «Нет двух людей, похожих друг на друга. Значит, наверное, и нельзя требовать, чтоб они поступали или жили все одинаково» — эти слова из письма шестнадцатилетней девочки говорят о многом.
А Ира? Она в свои пятнадцать лет была старше своих сверстниц. Самостоятельна в решениях, правдива. Последние школьные годы (тоже, как и у Аллы, до отказа заполненные событиями) активно утвердили в Ире то доброе начало, которое зародилось, очевидно, еще в детстве. «Я не переношу людей глупых, а есть удивительные типы…» Это уже позиция… Два года с волнением и любопытством я наблюдала, как взрослеют мои девочки. И вот теперь уже знаю точно: они выстоят перед трудностями, всегда будут добрыми, принципиальными, честными, ибо ничто не оставляет в каждом из нас столь глубокого следа, как уроки юности.

Журнал «Юность» № 8 август 1973 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области