Письмо 5

Когда я ехала в Париж, я мысленно спрашивала себя: «Кто сошел с ума — люди в поезде или я?» В вагоне сидели разукрашенные, напомаженные женщины, они были милы и красивы, болтали о пустяках, а мне еще слышался рев фашистских самолетов, взрывы бомб, перед глазами стояли искалеченные люди.
Париж изменил свое лицо. В нем не было и следа времени Народного фронта. Снова мы под неусыпным присмотром властей. Ночью в дверь стучат кулаки: «Откройте! Ваши документы!» На улице: «Ваши документы!» В поисках работы: «Ваши документы!» А документы свидетельствуют о том, что мы участники испанских событий. Надо каждый день являться в полицию и добиваться разрешения еще на 24 часа продлить пребывание в стране. По ночам проводятся аресты испанских борцов, их отправляют в концлагеря. Нас становится все меньше и меньше. Лишь редким счастливцам удается уехать в Советский Союз.
Дошла очередь и до меня. Полицейский чиновник объявил: «Вас высылают из Парижа». Он подвел меня к карте Франции и сказал с циничной усмешкой: «Выбирайте себе новое место в нашей прекрасной стране. Большие города, пограничные зоны, пристани и побережье, стратегические пункты для вас запрещены».
Пришлось задуматься. Как молния, блеснула мысль: «Поеду в Арль, туда, где Винцент Ван Гог создал на утешение миру столько прекрасных картин». Я назвала город Арль, маленький красивый городок со старинными римскими постройками, амфитеатром, палатами. В нем много итальянцев, покинувших родину в поисках заработка.
Бродя по узким улицам города, я спрашивала себя: «Как я буду здесь жить?» Вдруг мужской голос окликнул: «Лиза!» Я увидела Торичелли — в Мурсии он лежал в моей палате, и там ему ампутировали ногу. Торичелли рассказал, что в городе много бывших испанцев, он же ввел меня в коллектив итальянских антифашистов. Среди товарищей я вновь почувствовала себя уверенной, готовой к действию.
Нашлась и работа. Вначале подавальщицей в ресторане, а потом швеей у дочери старого анархиста, который почти всю свою жизнь находился в тюрьмах.
Но политическая обстановка накалялась. Немецкий фашизм начал войну с Францией. Меня арестовали и направили в концлагерь Гюрс в Пиренеях, куда сажали участников гражданской войны в Испании, а также немцев и австрийцев.
В лагере было 10 тысяч женщин из Германии, Австрии, Польши, Норвегии, Дании, Голландии, Бельгии. Но большую часть составляли еврейские женщины, бежавшие от нацизма. Многие из них были из состоятельных буржуазных семей или из интеллигенции. На проволоке вокруг бараков висели их меховые шубы, дорогое шелковое белье. Их гоняли, как бездомных собак, по Европе, но они в силу своей классовой ограниченности ничего не понимали.
Совсем по-иному вели себя испанские борцы. Летчики республиканской авиации, гордые офицеры народной армии, основали в лагере Гюрс свои группы. Перед их глазами стояли Пиренеи, горы их родины. Они боролись за право жить.
Вести с воли были неутешительными: Гитлер маршировал по городам и селам Франции. Предательство генералов привело к быстрому разгрому французской армии и оккупации Парижа. В панике бежали люди на юг, ища спасения от неминуемой гибели.
Все в лагере знали, что немцы придут и сюда. И это случилось. Однажды ночью, лежа на земле в бараке, мы услыхали грохот грузовиков и танков, быстро приближающихся в нашу сторону. Мы поняли, что это немцы преследуют колонны французских беженцев. Как всегда в таких случаях бывает, узники начали строить планы спасения, вплоть до бегства в Африку. То были смехотворные планы. На следующее утро ворота лагеря были настежь открыты, и перед французским стражем, не державшим на этот раз в руках плетку для собак, предстал офицер-эсэсовец. Не человек, а кусок холодного железа, стальной нож. Его глаза, типичные для национал-социалиста, кололи, как иголки. Кровь застыла в моих жилах: никогда я не видела таких жестоких, ужасных глаз на лице человека. В этот миг я поняла, что меня ожидает…

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Письма моей матери | Оставить комментарий

Письмо 6

Мое дорогое, дорогое дитя! Как твое здоровье? Желтуха — продолжительная болезнь и требует правильного питания. Есть ли у тебя возможность соблюдать диету?..
Ты спрашиваешь, почему я неожиданно прервала свое жизнеописание. Пережитое во времена Гитлера настолько ужасно, а мне так не хочется тебя обременять этими воспоминаниями. Да и самой тяжело ворошить прошлое.
Но, несмотря на все это, решилась все-таки рассказать тебе и об этом периоде жизни. Любые воспоминания смягчаются действительностью. Поэтому многое в моем рассказе будет выглядеть менее трагично, чем было на самом деле.
Так вот, слушай!
После разделения Франции на две части — с правительством в Виши и оккупированную немцами,— мне удалось вернуться в Арль и снова стать швеей у итальянской подруги. По заданию Австрийской коммунистической партии я должна была скоро выехать на родину, чтобы там продолжить политическую деятельность.
И вот я вновь в своем любимом Париже. Но как он изменился! Уже на вокзале встретили меня холодные, резкие слова немецкой команды. Не слышна была мягкая французская речь. Всюду царил страшный прусский порядок. Только тот, кто знал Францию, любил ее, мог понять, какие тяжелые времена для нее настали. Парижане голодали, выстаивали длинные очереди за хлебом. Вместо гордого трехцветного флага повсюду висели флаги с фашистской свастикой, символом варварства и убийств. Глаза французов были полны страха и ненависти. На улицах, в метро часто устраивались облавы, немцы искали оружие и листовки. Каждое утро они обклеивали стены домов желтыми плакатами, в которых был один и тот же текст:
«Комендатура приказывает. За немецкого солдата, убитого французом, расстрелять 150 заложников». Расстреливали в первую очередь коммунистов, их детей, родственников.
Но народ сломить нельзя. В ответ на репрессии гитлеровцев в стране широко развернулось движение Сопротивления, в котором участвовали все честные люди. Взлетали на воздух военные поезда, уничтожались фашистские солдаты и офицеры, не прекращалась расклейка листовок.
В Париже я быстро восстановила связь с австрийскими коммунистами и была направлена ими в наш комитет при движении Сопротивления.
Что он собой представлял? Костяк его составляли политэмигранты-антифашисты, владевшие немецким языком, которые вели агитацию против войны в войсках вермахта. Нами также издавалась подпольная газета «Солдат на Западе», которую мы распространяли вместе с листовками в казармах. Добывали и прятали оружие, динамит для партизан.
Мы старались разъяснить немецким солдатам, что война Гитлером будет проиграна, призывали помогать нам, давать ценную информацию, перевозить нелегальный материал в Германию и Австрию. Больше всего для таких заданий подходили женщины. Но это была страшная работа! Лично я занималась ею два года. Мы подходили к немецким солдатам, улыбались им, старались обратить на себя их внимание. Мы были осторожны. Полагались только на свой политический и человеческой инстинкт, когда надо было быстро и наверняка оценить человека.
Одним мы сразу вручали конверт с листовками, а других только постепенно склоняли на свою сторону, убеждали их в бесперспективности войны.
Тысячи людей прошли через наши руки за это время. Нам удалось создать солдатские комитеты в оккупационных войсках и с их помощью распространять листовки, получать оружие. Через эти комитеты нам удалось восстановить связь с Германией и Австрией. Это была большая победа! Вначале и я ходила «на охоту». Но в дальнейшем на меня возложили организационную часть этой работы, а это было еще труднее. Нужно было распределять задания между товарищами на основании их рассказов о солдатах. В случае моих ошибочных решений наши агитаторы могли попасть в руки гестапо, и я была бы виновной в их гибели. Ежедневно я выходила из дому со свертком нелегальных листовок, спрятанных на животе. Их нужно было раздать нашим женщинам. Сначала я, понятно, боялась провала, но потом свыклась с обстановкой настолько, что вообще забыла о страхе. Даже во время облавы. У нас существовала строжайшая конспирация, жили
мы отдельно друг от друга, встречались только на работе. Формально я числилась преподавателем немецкого языка в школе.
Произошел такой случай.
Утром меня разбудили громкие голоса в прихожей отеля, где я снимала комнату. Послышался стук в дверь. Немцы! В комнате у меня находился мешок с нелегальным материалом. Что с ним делать? Представь себе, в такую минуту я становлюсь совершенно спокойной. Взяла и открыла дверь. Передо мной стояла французская полиция: «Ваши документы. Пройдите!» Во дворе находился автомобиль, набитый молодыми девушками. Когда я его увидела, у меня от сердца сразу же отлегло: проводилась облава на проституток. В полицейском участке, куда нас доставили, я предъявила документы, что работаю в школе, и меня выпустили. Но сам факт моего ареста был неприятен. В комитете решили срочно «передислоцировать» меня. Я получила фальшивый паспорт на имя Марии-Луизы Беранже, жительницы Эльзас-Лотарингии, и переехала в другую часть Парижа. Отныне с Лизой Гаврич было «покончено». Я Мария-Луиза Беранже.
Шел 1943 год. Партия поручила мне и моим товарищам перебраться в Вену для продолжения подпольной деятельности. Было рекомендовано осуществить выезд через биржу труда. Пришлось разыграть комедию: у меня в Вене жених, и я хочу поехать к нему. В вагоне я ехала с разным отребьем: шпионами, фашистами, уголовниками. Кто бы иной согласился добровольно ехать на работу в Германию?
В Австрии я увидела любимые горы с их снежными вершинами, вдыхала чистый воздух, вспоминалось детство, но это была уже не та Австрия, всю страну окутала коричневая паутина. Я почувствовала себя чужой в ней.

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Письма моей матери | Оставить комментарий

Письмо 7

Дорогая девочка!
Сегодня, 3 мая, в почтовом ящике нашла от тебя два письма и открытку. На улице дождь. Тоскливо. Но твои письма!.. Они как рукой сняли всю мою грусть.
Как я горжусь тобой!
А теперь продолжаю свой рассказ.
Слушай!
…Перед Южным вокзалом завербованных ожидали грузовики. Нас посадили в них и отправили в лагерь для иностранных рабочих. Я находилась среди всякого сброда, проезжая через родную Вену. Знакомые улицы, дома, площади… Я вернулась домой! Домой? Нет, не домой. Надо мной висела опасность быть узнанной.
Нас привезли в лагерь. Гестаповец прокричал: «Свиньи, проститутки!» В лагерь были согнаны люди со всего света — с Украины, из Польши, Югославии,— смешение языков, судеб, характеров. Утром нас построили. Мы стояли, как рабы, ожидая прихода хозяев. Рабочих набирали для военной промышленности, для горных и опасных работ. Мне предстояло трудиться в Венском арсенале. Ходить по нему мы могли только в сопровождении полицейского или солдата. Бараки были полны грязи. Мною овладела мысль: «Здесь оставаться нельзя, нужно вырваться».
Зная сентиментальность жителей Вены, я решила сыграть на ней. На утро попросилась в канцелярию управления. Там сидели старые австрийские чиновники. Гестаповцев не было. Я расплакалась и на ломаном немецком языке обратилась к ним: «Посмотрите на меня, дорогие господа! Я из хорошей семьи, и я не могу жить в обществе проституток. У нас военный завод, а я боюсь бомб. Прошу вас, господа, переведите меня куда-нибудь!» Сквозь слезы я наблюдала за тем, как действует на них моя истерика. Один чиновник снял телефонную трубку, сказал кому-то: «Здесь женщина из Эльзас-Лотарингии, неплохо говорит по-немецки и выглядит порядочной.
Посылаем ее к вам». Куда?! Чиновник пояснил коллегам: «Буфетчику нужна прислуга, мы пошлем ее к нему». Победа! Победа!
Так я стала прислугой у эсэсовца, которого знала и боялась вся округа. Свой буфет он содержал в гостинице, где каждый вечер собирались немцы. Мое положение было тяжелым и опасным. Хозяин отличался подозрительностью, все видел, все замечал, постоянно задавал каверзные вопросы. Но это было еще полбеды. Ведь я получила задание от партии наладить связь с товарищами, а времени на его выполнение у меня не было, так как я не имела права отлучаться из дому.
Возник новый план. У меня обострился абсцесс на шее. Сказав об этом хозяину, я получила разрешение сходить на биржу труда к врачу для консультации. Дело дошло до анекдота. Доктор, к которому я пришла, оказался очень дружелюбным (австрийцы не могли простить немцам оккупации и делали все возможное, чтобы им отомстить. Особенно это стало заметным с 1943 года, после поражения фашистов под Сталинградом). Он вызвался помочь Луизе Беранже вернуться назад во Францию. Тогда мне пришлось осторожно ему объяснить, что у меня здесь жених, которого я не желаю оставлять, но вот если бы он дал мне справку, что работа домашней прислуги мне не по силам, то я была бы ему очень благодарна. Доктор был добр до конца и перевел меня на легкую работу на фабрику по изготовлению кожаных сумок.
Я попала в маленькую мастерскую, где шили портмоне. Среди рабочих немало было тех, кто раньше состоял в социал-демократической партии, но теперь они об этом старались помалкивать.
Надо было начинать налаживать связи.
В ту пору мы часто мечтали о будущем. Московское радио сообщало о наступлении Красной Армии; мы представляли себе освобожденную от нацизма Австрию, строящую социализм. Жили как в лихорадке. Запомнила такой разговор. Это было в мае 1944 года. Франц, товарищ моей подруги, мечтал вслух: «Когда построим социализм, я первый раз в жизни закажу себе костюм в ателье, так надоело носить одежду с чужого плеча! Все должно быть сделано точно по мерке». (Франц был рабочим, после венских боев 1934 года эмигрировал в СССР, участвовал в строительстве Магнитогорска. Позже он работал нелегально в Австрии, был вынужден
убежать от полиции во Францию через Альпы. Во Франции он попал в лагерь, откуда тоже бежал.
Франц всегда был голоден и плохо одет. Он не дожил до осуществления своей мечты. В Дахау его повесили.)
Осторожно затрагивала я политические вопросы в беседах со старыми социал-демократами. Постепенно мы начали проникаться доверием друг к другу, восстанавливать связи с другими рабочими. К этому времени нас было уже 200 австрийских коммунистов, вернувшихся из Франции и начавших здесь агитационную работу.
Но вскоре пришел конец.
Меня вызвали в канцелярию, сообщив, что там меня ожидают два господина. Душа моя замерла.
Как в лихорадке, я приказывала себе: «Будь сильной, будь сильной». Надо идти.
«Кто вы?» — был первый вопрос, который задали мне гестаповцы.
«Я Мария-Луиза Беранже из Эльзаса».
«Врете! Вы вернувшаяся эмигрантка. Следуйте за нами!»,— приказали они.
Находящиеся в помещении люди, услышав все, испуганно согнули головы. Я сказала им: «До свидания!» И двое рабочих мужественно ответили мне: «До свидания!» Это придало мне силы. (В 1945 году я побывала на этой фабрике и встретилась с этими рабочими.)
Дитя мое! Трудно описать, что я тогда перечувствовала. Но было только одно желание: быть мужественной, быть верной партии, никого не выдать.
Меня отправили в полицейскую тюрьму. Толчок в спину — и тяжелая дверь с треском за мной захлопнулась. Все кончилось. Отсюда никто не выходил живым…

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Письма моей матери | Оставить комментарий

Письмо 8

В камере были железная кровать, деревянный стол, два стула и унитаз. Высоко под потолком маленькое окошко с решеткой, единственный источник света. В тяжелой деревянной двери — глазок, для надзирателя.
Я стояла посередине камеры и думала: «Да, это конец». Но, обуздав нервы, приказала себе: «Пока живешь — живи!»
Первое, чем я занялась,— начала отыскивать следы людей. И стены многое рассказали мне.
Дитя мое! Какие стихотворения, какие слова были нацарапаны на холодных, белых камнях! Такие трудно создать поэтам.
Я почувствовала, что камера населена обнаженными человеческими душами.
Мой слух стал настолько тонким, что я уже вскоре могла распознавать, в каком душевном состоянии находился человек, прошедший по коридору, чувствовал ли он страх, был ли он силен, расшифровывала любые шорохи, научилась угадывать по звуку, какой автомобиль увозил узников на допрос.
Кто был в тюрьмах, тот знает, в каком темпе живет человек. В памяти всплывает всякая забытая мелочь из детства. Многое пересматривается, душа очищается от наносного, ненужного. И вдруг воображение переносит тебя в будущее. Ты видишь себя с любимыми людьми, строишь планы. Появляется вера в себя, убеждение, что не умрешь. Это порыв к жизни, желание продолжать ее. Но возвращается логика. Она неумолима: «Ты в руках гестапо. Они никогда тебя не выпустят отсюда живой.
Не надейся и на то, что тебя сможет освободить Красная Армия. Прежде, чем она войдет в Вену, тебя, как и других коммунистов, фашисты постараются уничтожить. Они сделают это из чувства мести за свое поражение, из чувства ненависти к нам, коммунистам».
В своей камере на стене я нашла таблицу, с помощью которой можно было стуком переговариваться с соседями. Вновь я была среди своих людей.
Никто не может убить в человеке человека, если он сам не допустит этого.
Заработал канал тюремной морзянки. Я быстро узнала, что справа от меня сидит Эгон, что его вернули назад из госпиталя, куда он попал после допроса, перерезав себе вены. Другой сосед (тоже товарищ по работе в Париже) стуком сообщал, что надо остерегаться того-то и того-то, которые являются шпионами гестапо. Узники информировали друг друга всевозможными способами. По утрам в умывальне можно было найти какой-нибудь знак на стене, который мог помочь на допросе. На миске с супом можно было прочесть какое-либо сообщение.
Ужаснее всего были моменты, когда уши различали звук подъехавшего автомобиля. Кого-то повезут на допрос — кого? Ноги делались ватными, тело начинало дрожать, боль вонзалась в твое сердце. Все было сосредоточено на одной мысли: будь крепкой!
Дитя мое! Мое дорогое дитя! Каждый раз, когда меня увозили, я обращалась мысленно к тебе, чтобы ты дала мне силы выстоять! Я знала, перед допросом тело должно быть слабым, и поэтому не принимала пищу в это время. Любую боль можно выдержать. Но есть боль особого рода. Это когда ты узнаешь, что в рядах партии есть изменники, предатели. Мой арест произошел по следующим обстоятельствам.
Австрийские гестаповцы, обеспокоенные успехами нашей деятельности во Франции и Бельгии, послали в Париж своих людей. Некоторое время их агенты следили за одним из наших товарищей, подослали к нему девушку, которая «случайно» с ним познакомилась. Глупый парень влюбился, забыл предосторожность. Гестапо узнало дом, где были спрятаны нелегальные материалы. Через некоторое время сюда прибыла связная из Лиона, привезла очередную партию литературы. Ее арестовали и допросили. Женщина оказалась слабой, она сообщила свой адрес, по которому тут же был произведен обыск и обнаружен список 200 австрийских коммунистов, вернувшихся на родину для нелегальной работы…

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Письма моей матери | Оставить комментарий

Письмо 9

Сколько людей повидала я, находясь в заключении!
Напротив моей камеры сидел старый генерал Кернер. При Габсбургах он был военным, в 1924 году стал социал-демократом. 12 февраля 1934 года, когда фашистские орудия стали бить по домам рабочих, он возглавил отряды рабочей республиканской охраны. Высокого роста, крепкого телосложения, храбрый и гуманный человек, он стал любимцем рабочих Вены. Впоследствии ему удалось спастись. В 1945 году он был избран городским головой Вены, а в 1951 году стал президентом Австрии.
В другой камере находился барон Мозер. Видный адвокат, коллекционер старины. За него ходатайствовали непрестанно перед гестапо буржуазные демократы.
Еще дальше сидели две женщины: одна из них блестящая пианистка, дочь богатого торговца, вторая — молодая работница из семьи коммунистов.
Муж этой работницы перешел на сторону Красной Армии и позже вернулся на нелегальную работу.
Его предали. Арестовали всю семью.
Недалеко от меня томился мой товарищ Густль.
Я знала его еще по Парижу. Рабочий парень, застенчивый, как девушка, он оставался всегда идеалистом и мечтателем. У него было плохо с одеждой. Я помогла ему приобрести голубой костюм. Он сказал: «Лиза, это первый костюм в моей жизни». Костюм ему очень шел. Но каким ужасным показался мне Густль в этом костюме, когда во время моего допроса гестаповцы ввели его и он опознал меня. Это был его первый костюм — и он же оказался у него последним: в Дахау Густля расстреляли.
К еще две истории, врезавшиеся в мою память.
В тюрьме находилась моя старая знакомая Тони.
Впервые я встретилась с ней и ее товарищем Францем в концлагерю на юге Фракции. Прекрасно помню, как это было. Лил проливной дождь. Весь лагерь был в напряженном состоянии. Приближались немцы.
И вот в этой суматохе под косыми струями воды стояли посередине лагеря два человека в объятиях друг у друга. «Как, должно быть, эти люди любят друг друга»,— подумала я.
Позже, вернувшись в Арль, я встретила Тони, она пригласила меня в старый деревенский дом, где нашли приют наши товарищи. Дом был просторным, более чем скромная обстановка: два мешка с соломой, печка и стол, сколоченный Францем из досок.
Возле печки постоянно сидела Тони и держала дверцу, которая то и дело выпадала,— она варила для всех нас пищу.
В этом пустом доме мы читали нелегальную литературу, изучали историю большевистской партии, ночью спорили до одурения.
Тони и Франц очень любили друг друга. После войны, в 1945 году я должна была первой сказать ей, что Франц мертв. Это было страшно. В Париже, на аэродроме, выскочив из самолета, Тони первым делом спросила: «Что с Францем?» «Он погиб». Она повернулась, побежала, не вымолвив ни одного слова. Я привела ее ночевать к себе. Тони, ничего не вспоминала, не плакала. Но вся жизнь в ней замерла. И такой она осталась навсегда.
…Тюрьма была переполнена арестованными. Каждый день привозили новых. Тут были и коммунисты и функционеры социал-демократической партии, старые австрийские офицеры, были офицеры вермахта, принимавшие участие в покушении на Гитлера 20 июля 1944 года, христианские социалисты, работавшие нелегально, и некоторые из тех национал-социалистов, которые перед концом войны решили спасти свои головы.
Оказалась в ней и Манци — венгерская аристократка, певица Большой оперы. Ей было около пятидесяти лет, но она была еще красива.
Однажды утром надсмотрщик приказал мне перебраться в другую камеру. Войдя туда я изумилась: я уже отвыкла ото всего, кроме голых стен, а в этой камере были книги, коробки, платья. Это была камера Манци. Актриса многое рассказала о себе, о своей жизни, не говорила только, из-за чего была арестована. Это мы друг от друга скрывали. Пресыщенная жизнь высшего общества наскучила Манци, и она стала искать что-то настоящее, человеческое.
Незавидная судьба постигла ее мужа. Он был верен национал-социализму, служил военным атташе в Турции, но в последний момент вступил в связь с американцами и англичанами. Гитлеровцы такого не прощали. Он был арестован и переправлен в Берлин.
Рассказы Манци помогли мне уяснить, почему разные люди становились фашистами. Одни потому, что, растерявшись в хаосе буржуазной демократии, кризисе культуры, потеряли устойчивость и почувствововали себя бессильными. Другие, как утопающие за соломинку, ухватились за мечту о режиме «твердой власти». Третьи потому, что поверили демагогии о «чистоте расы», о «сверхчеловеке», о победе над «дегенерацией», мечтая о «народном единстве». И еще были те, кто хотел властвовать.
С Манци я много беседовала о демократии, о гуманизме, но никогда не говорила о коммунизме: она не принимала его, боялась. Посылки, которые ей передавали из дому, Манци делила со мной. Значительная часть содержимого этих посылок передавалась другим заключенным — коммунистам.
Через месяц Манци покинула тюрьму. Она детально объяснила мне, как можно добраться до их охотничьего замка, и, уходя, сказала: «Лиза, если у вас будет возможность бежать или если вы кого-нибудь пришлете,— я всех спрячу у себя…».
Таковы люди.

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Письма моей матери | Оставить комментарий

Письмо 10

В камере были книги, коробки, платья, это была камера Манци. Актриса многое рассказала о себе, о своей жизни, не говорила только, из-за чего была войну Гитлер проиграл. Это стало ясно всем.
Конспиративное общение заключенных друг с другом не прекращалось целыми днями. Ходила масса противоречивых слухов вплоть до того, что Красная Армия уже находится в Вене.
Ночью во дворе раздался голос, запевший фашистскую песню «Идем на Англию». Тюрьму охватило ликование. Все поняли, что открыт 2-й фронт, англичане и американцы высадились во Франции. Мы знали, что правительства этих стран затягивали его открытие, чтобы русские как можно дольше истекали кровью в схватке с Гитлером. И если уж они вынуждены были это сделать, то это означало, что Красная Армия победоносно приближается к Германии, а англичане и американцы спешат присоединиться к их наступлению, чтобы разделить лавры победы над фашизмом.
Надежды заключенных росли и росли, хотя здравая логика подсказывала: фашисты не оставят в живых никого из нас, они устроят нам «варфоломеевскую ночь».
Союзнические самолеты днем и ночью бомбили Вену. От взрывов содрогались стены тюрьмы.
Неожиданно нам сообщили, что судебный процесс над нами переносится на послевоенное время,а до тех пор нас переводят в Германию, в концлагерь.
Под впечатлением событий мы даже обрадовались этому сообщению, поверили, что спаслись от смерти. На самом деле гестапо послало нас прямо в лапы смерти. Без суда и следствия.
В темноте слышатся крики, адресованные узникам мужчинам, которые находятся за стеной в соседнем помещении:
«Кто из вас останется в живых, пусть отыщет моего сына. У него на правой руке большая родинка!»
«Я люблю тебя. Будь мужественным!» «Не забывай меня никогда, но живи своей жизнью, если я больше не вернусь!» «Передай привет моим родным!..».
Одна за другой летели в темную ночь просьбы, последние пожелания, прощения, наказы быть сильным и храбрым. Многие, у кого не было в тюрьме мужа или жены, все равно кричали о своих желаниях, уверенные в том, что кто-нибудь их услышит и запомнит.
Рано утром на грузовиках нас увезли в Ральм. Вена спокойно спала, пока колонна автомобилей проходила по ее улицам. Мещане ворочались в своих теплых кроватях, они старались закрыть глаза на то, что происходило.

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Письма моей матери | Оставить комментарий

Письмо 11

Дорогая моя! Сейчас я расскажу тебе о самом страшном в моей жизни. Оно настолько фантастически ужасно, что я и до сих пор не могу представить себе, как я его пережила.
Трудно писать об аде, но я обязана сделать это, потому что и сегодня есть силы, которые пытаются ввергнуть человечество в новую войну. Вы, молодые люди, должны знать о прошлом, чтобы защищать сегодняшний мир. Итак, начинаю.
…Полицейские заталкивали нас в вагоны, в которых уже негде было даже стоять. Никто не знал, куда нас везут и что нас ожидает впереди, мы не могли бы даже додуматься, до каких «научных» методов убийства людей могут дойти нацисты в своей ярости перед грядущим возмездием.
Характерный пример. В период оккупации Парижа нам в руки попала французская листовка, в которой было помещено письмо заключенного из Освенцима (лагерь смерти в Польше). Он сообщал, что в этом лагере смерти миллионы людей уничтожаются в газовых камерах, а их прах идет на мыловарни.
Нас было трое, опытных коммунистов, но даже мы не поверили написанному. «Это ложная пропаганда,— сказали мы,— Гитлер нуждается в рабочей силе для военной промышленности и он не станет превращать людей в мыло».
Как мы были наивны!
Все, о чем человек не в состоянии даже подумать без содрогания, при Гитлере стало действительностью. Об этом люди не должны никогда забывать!
…Ехали мы по ночам. Женщины молчали, никто не разговаривал друг с другом. Напротив меня стояла молодая девушка, глаза которой были полны страха. Я отдала ей свой хлеб, и когда фашисты на какой-то железнодорожной станции стали ее высаживать, она вдруг взглянула на меня прямо и открыто. Это были другие глаза, глаза, полные отчаяния и гордости в одно и то же время. Ее руки сделали быстрое движение вокруг шеи, что означало:
«Меня повесят…» И тут же эта рука поднялась вверх в революционном приветствии: все это длилось не более секунды, без слов. Это было прощание человека-борца.
В Праге нас погрузили в автомобили и отправили в центральную тюрьму Панкрац. Лабиринт коридоров, железные двери, решетки. У стен — ряды заключенных, лицом к стене. Гестаповец подает команду — колонка движется. Снова команда — колонна останавливается. Глаза глядят, глаза приветствуют. Царит мертвая тишина, только голос гестаповца, открывавшего и закрывавшего железные клетки, отзывается в высоте. Женщин привели в большое помещение, в котором можно было лечь на каменный пол.
Рано утром пробуждается жизнь в коридорах с железными решетками. Полицейский и два тюремных смотрителя начинают разносить пищу. Как роботы, они отмеривают шаги от одной двери к другой. Тук — дверь камеры открывается. Тук — кусок хлеба влетает внутрь. Тук — дверь снова закрывается. Тук-тук, тук-тук — темп мертвецов. Тук-тук — это холодные глаза гитлеровцев. Виселицы. Расстрелы. Но за каждой дверью, открывавшейся с этим ужасным стуком, живет надежда.
Мы знаем, Красная Армия наступает и гонит немецкую орду. Но в домах смерти фашистского режима царствует еще прежний темп. Тук-тук. Механизм функционирует, машина работает исправно, как в кошмарном сне, уничтожая жизни людей.
Эта земля полна голода и полна хлеба.
Эта земля полна жизни и полна смерти,
Бесконечна в бедности и богатстве.
Эта земля ярко полыхает красотой,
И будущее ее прекрасно и величественно!
Это написал 26-летний австрийский поэт Зойфер, погибший в Дахау.

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Письма моей матери | Оставить комментарий

Письмо 12

Нас привезли в Лейпциг. Что стало с Германией! Развалины домов тянутся к небу, словно порванное кружево; выбитые окна глядят пустыми глазницами; по улицам волочатся усталые люди с серыми лицами.
Смерть, которую фашизм нес другим, настигла теперь и Германию. Смерть и страх. Гитлеровская пропаганда запугивала народ, трубила о том, что «коммунистические орды» сошлют молодое немецкое население в Сибирь и там уничтожат, что немцы понесут ответственность перед историей. На этом страхе вновь сыграл Гитлер, выдвинув сумасбродную идею формирования добровольческих отрядов для обороны руин.
Я попала работать в исправительный дом для немецкой молодежи, должна была чистить овощи.
В огромном помещении прачечной стояли котлы с кипящим бельем. Их обслуживали бледные, изнуренные девушки. Все они попали сюда за мелкие провинности: одна отлучилась с работы, другая что-то взяла без разрешения из еды, и вот теперь их перевоспитывают национал-социалистическими методами.
При Гитлере в германских школах допускалось телесное наказание. Методы воспитания убеждением считались «еврейской дегенерацией», воспитание в духе гуманизма — «декадентщиной». Молодежь должна была расти по-солдатски, так же, как и во времена императора Фридриха: с помощью палки, голода, унижений.
Лозунги: «Слепое повиновение» и «Фюрер, прикажи — мы следуем за тобой» вошли в педагогику нацизма.
В исправительном доме толстые надсмотрщицы с палками в руках следили за работой девушек, и если кто-то из них не мог выдержать темпа работы, палка нещадно хлестала по худенькому телу. Проходя мимо нас, девушки смотрели на репу и морковь голодными глазами. Некоторые, забыв об осторожности, подходили ближе, хватали репу, словно это был деликатес. Из-за гнилой репы они рисковали быть избитыми, голодать, целую ночь простоять у стены. Можешь себе представить, что передумала и перечувствовала я, чистя эту проклятую репу. Если национал-социалисты так поступают со своей молодежью, провинившейся перед ними из-за пустяков, то что они могут сделать с нами, коммунистами?
Но на что способны они, я вскоре увидела в лагере Равенсбрюк, в 40 километрах от Берлина. Под проливным дождем колонну женщин выгрузили из поезда. Мы буквально валились с ног. Единственным желанием было где-нибудь присесть, лечь.
Ни о чем другом не думалось. Показались ворота лагеря. Яркие прожекторы освещали высокие решетки и часовых.
Одна за другой входили женщины в открытые ворота, и у каждой появлялась мысль: «Эта пустота пожирает меня. Отсюда я никогда не выберусь».
И лишь одно желание — сесть. Сесть? Какая иллюзия! Колонну загнали в конуру, внутри которой дождевая вода доходила до колен. Там мы простояли целую вечность в ожидании утра. Первое, что мы увидели при свете,— это трупы, которые выносили на носилках. Мертвецы были все одинаковые: голые скелеты с желтой вытянутой шеей, на лицах видны только глаза, как стеклянные шары, и широко разверзнутые рты. Среди них не было ни молодых, ни старых. Были только исхудавшие скелеты с разверзнутыми ртами.
Что делалось здесь, в лагере, если люди превращались в скелеты?
Что творилось в Равенсбрюке и во всех остальных лагерях смерти третьего рейха?

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Письма моей матери | Оставить комментарий

Письмо 13

Творившееся в лагерях было специфическими методами политики нацизма, насилия буржуазии.
Я хочу рассказать о людях, о их слабостях и силе их духа. В лагере я столкнулась с поразительными вещами. Чем нелепее и безумнее выглядело событие, тем больше находилось людей, веривших ему.
Люди теряли себя. В Освенциме, например, перед печами крематория в очереди спокойно стояли женщины, и когда одна из них крикнула: «Спасайтесь, вас ведут сжигать!» — остальные ответили: «Ты что, тоже веришь английской пропаганде?» Нечто подобное рассказала мне полячка, доктор из блока № 7 в Равенсбрюке. «Что мне делать? — говорила она.— Управляющий лагерем дал приказ до завтрашнего дня выбрать 50 женщин из моего блока. Каждому известно, что это для газовой печи, а женщины приходят недовольные, протестуют, почему я их фамилии не вставила в список для поездки в «дом отдыха».
Фашизм создавал целую систему безумных связей, и только немногие видели их насквозь, могли противопоставить им волю и знания. В первую очередь это откосилось к людям, вооруженным марксистской идеологией. И эти знания, убежденность творили в лагере чудеса. Немецкие товарищи в течение 12 лет питались только водой с репой и кусочком хлеба, но они остались в живых; женщины-коммунистки, которые были пригнаны пешком из Освенцима в Равенсбрюк, простояли 2 дня и 2 ночи в январе под открытым небом и не погибли. Товарищ Тони, например, выдержала это, несмотря на то, что была больна тифом и температура доходила у нее до 40.
Чудеса творятся лишь тогда, когда человек желает не только жить, но и знает, во имя чего он должен жить.
Человек — загадка. Он был для меня самым потрясающим открытием здесь. Я увидела его таким, каким никогда не предполагала увидеть. Вот об этом я и попытаюсь тебе сейчас рассказать.
Мое дорогое дитя! Не стану описывать тебе зверских преступлений нацистов. Ты о них, конечно, много слышала, знаешь о том, что нацисты превращали концлагеря в опытные лаборатории для военной хирургии и экспериментов над человеческой психикой. Ты, конечно, знаешь, что творилось.
…Была зима. Глубокий снег лежал на дорожках между бараками. Должны были привезти новую партию узников. Митцерл и я пошли в барак канцелярии. В снегу лежала женщина без сознания. Мы подняли ее и стали приводить в чувство. Она тихо прошептала: «Но я же 30 лет содержала шляпный магазин».
…Рашель, норвежка, жена немецкого коммуниста, тоже узника концлагеря, находилась уже 5 лет в аду Равенсбрюка, работала в канцелярии. Однажды она пришла ко мне и показала черное бальное платье, расшитое бисером. Она взяла его на складе. Я спросила: «Но, Рашель, зачем тебе это платье?» Она ответила совершенно спокойно: «Когда, наконец, наступит праздник, я буду в нем танцевать». Это говорил человек, знавший о том, что эсэсовцы намереваются взорвать лагерь раньше, чем Красная Армия успеет его освободить.
…В лагерь привезли венгерских евреек из Будапешта. Те, кто принадлежал к буржуазным кругам, приехали в меховых шубах, шелковом белье и с драгоценностями, спрятанными повсюду. Я тихо спросила: «Зачем вы приехали, почему не спрятались? Ведь Будапешт освободила Красная Армия». Ответ был:
«Немцы обещали нам, что спасут нас от русских, и сказали, чтобы мы взяли с собой все драгоценности».
Через месяц их отправили в газовые печи.
…Автомобиль с газом (душегубка) остановился перед блоком 7. Эсэсовцы не гнали заключенных в него. Одна за другой узницы сами спокойно шли к автомобилю и садились. Машина двинулась и через 20 минут вновь вернулась. Опять повторилась та же картина. Ни одна из женщин не крикнула, не схватила фашиста за горло, не попыталась спастись. Они знали, что идут на смерть, но их воля была парализована, хотя эти же самые женщины ссорились между собой, если кусок хлеба у одной был меньше, чем у другой…
И все-таки, дитя мое, настоящие люди могут творить чудеса героизма, они сильнее СС, они непобедимы. Расскажу тебе о нашей маленькой Митцерл. Она родилась в рабочей семье, потеряла в детстве мать и осталась с отцом-пьяницей. С раннего детства она страдала искривлением позвоночника, три года пролежала в больнице в гипсе. Эта Митцерл — социал-демократка, стала настоящей героиней.
…Управление концлагеря прислало старосте барака приказ отобрать трех австрийских женщин «на
рапорт». Это означало смертный приговор. Митцерл организовала спасение трех товарищей. Они были спрятаны в соломенные тюфяки. Во всех бараках был обыск, но женщин так и не нашли. Следующей ночью Митцерл вместе с заключенной югославкой-врачом при свете лучины вывела с рук этих женщин номера, вытатуированные в Освенциме, а затем помогла им с фальшивыми документами покинуть лагерь. Их отправили на один из военных заводов. Все трое живы и по сей день, одна из них Тони.
Митцерл спасла и меня. Когда в апреле 1945 года Красная Армия подходила все ближе к Берлину, управление лагеря решило всех заключенных, фамилии которых в списках были обозначены кружком (что означало — на расстрел), поместить в отдельный барак и уничтожить. Митцерл знала, что и на моей карточке находится кружок. Нелегальная партийная организация приняла решение попытаться отправить меня с транспортом Красного Креста в Швецию под видом француженки.
Суть дела тут вот в чем. Еще до завершения войны некоторые английские круги начали через немецкий генералитет зондировать почву о создании в Германии правительства без Гитлера. Е качестве первой меры немцы должны были освободить из лагерей заключения лиц, подданных Норвегии, а позже Франции и Польши.
Митцерл удалось включить меня во французский список под именем Луизы Десме. Не забуду нашего прощания. Лил дождь. Я закутала лицо и прошла через контроль эсэсовок. Митцерл стояла поблизости, и пока нас не вывели из лагеря, она ни на минуту не оставляла меня одну.
Таких примеров много.
Масштаб, дитя мое, для всех один: человек. Нет настоящего коммуниста, если он не является настоящим, чистым человеком. Рано или поздно разногласия между теорией и практикой, сознанием и чувством у одних и недостатком характера у других обязательно выступят наружу.
Об этом ты должна всегда помнить

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Письма моей матери | Оставить комментарий

Письмо 14

В этом письме я хочу рассказать тебе подробнее о самом лагере. Жили мы в нем, как в переполненном троллейбусе. Своего имени больше не имели, у каждого из нас был лишь номер.
Наши платья, мыло, зубные щетки, фотографии любимых людей — все было отобрано и уничтожено.
Взамен дали лохмотья и пару деревянных башмаков.
Как вновь прибывших нас месяц держали в особом блоке, пока тюремщики определяли судьбу каждого из нас. Большинство отсылали на подземные военные заводы или рудники. В лагере существовала нелегальная партийная организация, которая в период этой «фильтрации» тоже изучала нас, предпринимала меры, чтобы спасти как можно больше людей, если для этого представится хотя бы малейшая возможность.
Бараки были оборудованы 3-этажными деревянными нарами, на которых на одно место приходилось по пять-шесть человек.
Стадо людей вскакивало в 3 часа утра и бежало на перекличку. Тот, кто падал от изнурения, получал град ударов, а если кого-то недоставало, то целый блок стоял до тех пор, пока не найдется потерявшийся. Случалось, что наказанные простаивали на одном месте весь день, а то и ночь.
После переклички начиналась «охота» на тех, кого отправляли на различные работы,— это повторялось ежедневно. Люди-тени в страхе убегали от своих преследователей кто куда мог: в бараки для больных, в помещения для мертвецов, прятались под нарами. Лагерные полицейские (тоже из заключенных) настигали их и тащили за волосы в колонны. Кто не сумел спастись, должен был шагать на работу.
Дитя мое! Что это была за картина! Каждое утро в 7 часов бесконечная колонна полосатых скелетов тащилась с тяжелыми лопатами мимо начальницы лагеря.
И эти скелеты, маршируя к воротам, должны были еще петь «О, ты, мой Тироль, как ты хорош!».
Поблизости стояли виллы с роскошными садами, в которых жили эсэсовцы, они были построены армией заключенных. На ужин нам полагался ломоть хлеба и маленький кусочек колбасы.
Все мы были пронумерованы. Никто никого не называл по имени, никто не рассказывал о себе, словно у людей исчезла потребность общения друг с другом. Ко всем мучениям присоединилось еще одно невыносимое — вши. Многие женщины, потерявшие волю к спасению, были буквально ими съедены. Их тела кровоточили ранами, головы, как в париках, были обрамлены толстой массой копошащихся насекомых. Души людей онемели. Ни разу я не видела плачущую женщину, не слышала, чтобы кто-то рассказывал о своих детях.
Человеческое в человеке было уничтожено.
Как я тебе уже писала, меня из этого ада спасла нелегальная партийная организация, в которой были товарищи, знавшие меня по Испании и Франции. Я перестала быть номером, я снова была с моими товарищами.
Дорогое дитя! Можешь ли ты понять мои чувства!
Нет таких обстоятельств, при которых настоящий коммунист был бы одиноким, потерянным. Ни стены тюрьмы, ни гестапо, ни проволочные заграждения концлагеря, ни СС — ничто не в силах уничтожить волю к жизни и борьбе. Гитлер мог убить миллионы людей, но рабочее движение никогда не могло быть им уничтожено.

Журнал Юность № 3 март 1975 г.

Оптимизация статьи — промышленный портал Мурманской области

Рубрика: Литература, Письма моей матери | Оставить комментарий